Когда фагоры двинулись на него, ТолрамКетинет не растерялся. Дух анципиталов он почуял ещё в прихожей и отчасти ожидал нападения. Он понимал, что шансов у него мало, но это не волновало его — память о бегстве с поля боя подгоняла его. Бежать от схватки и теперь означало перестать быть мужчиной.
У двурогих были копья, но воспользоваться копьем успел только один из анципиталов. Когда фагор сделал выпад, генерал безжалостным ударом почти напрочь отрубил ему руку. Брызнула золотистая кровь. Тут же на него бросились другие. Фагоры двигались неожиданно быстро, но их было слишком много — торопясь первым добраться до человека, один мешал другому — а их копья мешали им самим. Начался страшный молчаливый бой. Несколько минут кухню оглашали только звуки ударов, стоны и тяжелое хриплое дыхание.
Любой другой человек на его месте был бы обречен, но генерал с юности был отличным фехтовальщиком, одним из лучших в Борлиене, а теперь ещё и приобрел богатый опыт на войне. Ловко орудуя мечом, он вонзал лезвие двурогим под ребра, снизу вверх, туда, где, как он знал, у них располагалось сердце. Двурогие умирали без единого звука.
Когда последний фагор упал на пол бездыханным, генерал ТолрамКетинет понял, что выиграл схватку с Судьбой. Теперь он начнет творить свою историю. И эта история изменит историю всего мира.
* * *
Торопливо выбравшись во двор, он прислонился к теплому от солнца, сложенному из песчаника забору. Так он стоял, глубоко дыша, неизвестно сколько времени, — возможно очень долго, пока невыносимый дух разложения убитых хоксни, который принесло ветерком, не заставил его убраться со двора.
Он рассчитывал остановиться тут на отдых, но теперь это было невозможно. Почувствовав новый прилив сил после победы, он забросил на спину свой мешок и снова зашагал по дороге, ведущей к побережью. Он шел к морю — к морю и к борлиенским поселкам.
Он вошел в джунгли и деревья обступили его. Дорога на юг шла между изогнутыми раздваивающимися наверху стволами спиракса. Она превратилась в тенистую аллею и генерал ТолрамКетинет зашагал веселее. Это были ещё не джунгли — их непролазные заросли начинались много южнее. У подножия деревьев лежали солнечные пятна, ибо лишь малой толике солнечного света удавалось проникнуть на самое дно леса. Он шел словно по величественному зданию с колоннами и столбами невероятной сложности и разнообразия.
По обе стороны дороги начинался густой кустарник, сквозь который где-то вдалеке иногда проламывались неведомые мощные, крупные звери. Наверху другие представители животного мира, занимающие эту зону обитания, качались на ветвях и прыгали между деревьями, изредка соскакивая вниз, чтобы подхватить гриб или другое съестное и быстро забраться по ветвям обратно, в безопасную недосягаемость для наземных хищников. Самый верх, не видная сейчас ТолрамКетинету крыша, была усыпана неизвестными ему цветами; меж ними летали птицы, которых он не мог увидеть, но слышал всё время. Самые высокие места крыши, особого рода насесты, которыми служили самые высокие деревья, торчащие над лесным пологом, облюбовали хищные птицы, не поющие песен, зато день за днем обозревающие окрестности в поисках добычи.
Торжественность леса была такова, что он представлялся вошедшему в него чем-то гораздо более вековечным, чем саванна или скажем пустыня. На самом же деле это было не так. За 1825 малых лет Гелликонии, составляющих один её Великий Год, сложный организм джунглей мог поддерживать своё существование в течение лишь трети этого срока. При ближайшем рассмотрении у каждого дерева в корнях, в ветвях, листве, семенных коробочках или плодах можно было обнаружить особые приспособления, сейчас бесполезные, но способные в случае перемены климата к худшему поддержать существование растения в выжженной Фреиром пустыне и даже (в состоянии спячки) на морозе под снегом.
Сам этот биоценоз взирал на условия своего бытия как на нечто неизменное. Истина же заключалась в том, что это творение природы — которое было гораздо более сложным и чудесным, чем всё, что человек мог надеяться создать — возникло всего несколько веков назад по велению механизмов выживания, сохранившихся в упавших в землю семенах и орехах и воспрянувших по мановению теплых солнечных лучей, словно от волшебной палочки.
В иерархии леса растения, деревья и травы, располагались в строгом порядке, казавшемся случайным только невеже. Всё — и растения, и любые животные, и насекомые — все знали то место, которое могли бы назвать своим. В этом своде законов лишь иные были редким исключением из правил. В этом лесу обитали и фагоры, они строили свои хижины в просторных промежутках между корнями самых высоких деревьев и иные становились в селениях двурогих нередкими гостями, играя роль чего-то среднего между домашними зверьками и рабами.
Наконец, генерал наткнулся на поселок фагоров, состоящий из десяти-двенадцати хижин и устроенный вокруг подножия очень большого старого дерева. Это селение ТолрамКетинет попытался обойти стороной, заложив широкий круг. После сражения в фермерском доме он больше не доверял фагорам и старался держаться подальше от их жилищ, вокруг которых, высматривая чужаков как сторожевые псы, по ветвям носились иные, ловко перепрыгивая с дерева на дерево.
Однако в этом поселении он неожиданно встретил людей. Их крохотные жилища ютились возле хижин фагоров. Этих людей, жалких полунагих и полуголодных созданий, фагоры приняли в племя на правах, несколько отличных от прав иных. Впечатление было такое, словно закадычные друзья фагоров, иные, замолвили перед двурогими словечко за своих отдаленных родственников и те жили с ними в мире и согласии.
К удивлению и возмущению генерала все эти ничтожества были дезертирами из его Второй армии. С некоторыми из них — с теми, кого удалось встретить в лесу вне селения их грозных двурогих патронов — ТолрамКетинет тайком провел переговоры, надеясь склонить идти с ним. Некоторых удалось уговорить, но таких оказалось немного. Иные кидали им вслед с деревьев палки, но реакции фагоров не было.
Те, кто пошел с генералом, говорили, что по горло сыты войной, но идут с ним потому, что и джунгли, полные жутких звуков и запахов, дающие крайне скудную и однообразную пищу, им надоели хуже некуда.
Но всего после дня путешествия маленького отряда по почти непроходимому лесу под проливным дождем военная наука быстро вспомнилась и командование генерала было восстановлено, так как подчинение была единственным средством унять душевное беспокойство, порожденное неопределенностью их положения. ТолрамКетинет тоже преобразился. Ничто в его осанке больше не напоминало беглеца с передовой, не говорило о недавно пережитом поражении. Расправив плечи, он вновь приказывал быстро и решительно, уже с уверенностью облеченного властью человека. Все его черты застыли и заострились; из старика он в считанные часы вновь превратился в молодого, полного энергии мужчину. К нему потянулись рассеянные в лесах дезертиры, потерявшие цель существования. Чем больше исполнителей приказов собиралось под его началом, тем с большей легкостью он эти приказы отдавал и тем более правильными и своевременными они всем казались. Благодаря переменчивой людской природе он стал тем, кем люди хотели его видеть.
* * *
Наконец маленький отряд вышел к берегу реки Касол. Ободренные переходом и воодушевленные, борлиенцы с ходу напали на крохотный речной городок Орделей, захватили и разграбили его. После такой легкой победы отряд ещё больше воспрял духом. То, что город был вообще-то борлиенским, никого не волновало. Солдаты крайне нуждались в припасах, а заплатить за них им было просто нечем. Они без долгих слов убили всех, кто посмел им сопротивляться. Война в их душах ещё не утихла; орделейцам, как истинным патриотам своей родины, поневоле пришлось стать одновременно и защитниками и врагами родного отечества.
Единственным кораблем у орделейской пристани был ледовоз, несущий флаг лордриардрийской ледоторговой компании. Когда на город напали, ледовоз, "Лордриардрийский увалень", отчалив, попытался улизнуть вниз по реке, но ТолрамКетинет со своими бойцами на двух быстрых лодках пресек это бегство. Он настиг корабль и взял его на абордаж.
Насмерть перепуганный диким видом борлиенских солдат экипаж не оказал сопротивления. Прижатый к полу перевернутым столом капитан лепетал что-то о своем нейтралитете. В Орделее он был по торговому делу, но не только — ему было велено разыскать генерала ТолрамКетинета и вручить ему письмо в собственные руки.
— Где же ты собираешься искать генерала? — грозно спросил ТолрамКетинет.
— Генерал где-то в джунглях, бьется за своего короля, хотя война уже давно проиграна!
Когда генерал приставил к его горлу меч, капитан признался, что уже послал гонца-юнгу с письмом; по его мнению, на этом его обязательства кончались. Действовал же он по инструкциям, полученным лично от владельца компании Криллио Мунтраса.
— О чем говорилось в этом письме? — потребовал ответа ТолрамКетинет. Он вспомнил о трупе юного димариамца и догадался, что тот искал его.
Капитан поклялся, что понятия не имеет. Кожаный кошель, в котором находилось письмо, был скреплен личной печатью королевы королев, МирдемИнггалы. Кто рискнет вмешиваться в дела царственных особ?
— Но ты-то, мерзавец, верно, уснуть не мог, пока не разнюхал, о чем говорится в письме? — прорычал генерал. — Отвечай мне, слизняк!
Чтобы добиться ответа, над капитаном пришлось потрудиться. Получив немало синяков, он признался, что действительно прочел письмо, но не вскрывал его специально, а оно раскрылось само, случайно. Таким вот образом, сам того не желая, он узнал, что королева королев отправлена королем ЯндолАнганолом в ссылку на северное побережье моря Орла, в некое местечко, именуемое Гравабагалинен; королева опасается за свою жизнь и надеется, что её далекий друг, генерал, сражающийся на Западной войне, всё же сумеет благополучно добраться к ней и спасти от ожидающей её ужасной участи. Королева молится за него Акханабе и просит бога защитить её друга от всех напастей.
Услышав такое, генерал ТолрамКетинет побледнел. После чего, повернувшись, вышел из капитанской каюты на воздух. Он долго стоял на палубе и смотрел на темную воду, возможно затем, чтобы солдаты не могли видеть его лица. Надежда, страх, желание — вот что проснулось в нем. Едва слышно он пробормотал молитву, попросив Акханабу ниспослать ему удачу в любви — большую, чем была отпущена ему на поле брани.
По приказу генерала его воины выбросили капитана за борт, после чего "Увалень" был объявлен борлиенским судном. Прочесав амбары опустевшего городишки, они запаслись провизией и на рассвете следующего дня отплыли, взяв курс на далекий океан.
* * *
Высоко над джунглями тихо плыл по своей орбите Аверн. Обитатели станции наблюдения, будучи, в силу своего пацифизма, лишь поверхностно знакомы с разнообразием тактики и военных обычаев простиравшегося внизу мира, никак не могли взять в толк, под ударами какой силы пала грозная армия Борлиена. Они тщетно пытались найти среди рандонанцев сплоченный организованный блок сопротивления, отважных борцов за независимость и патриотов, кровно обиженных вторжением на земли своей отчизны чужеземцев.
Ничего подобного на территории Рандонана обнаружить им не удавалось, да там и не было никого, кто хотя бы слышал о патриотизме. Рандонанцы, по большей части дикие кочевники, живущие племенным строем, существовали в полной гармонии со своими местами обитания. Некоторые из племен занимались примитивным сельским хозяйством, обрабатывая узкие полоски земли. По улицам рандонанских деревень свободно бродили собаки и свиньи, а матери с малолетними детьми могли походя подложить их под свиноматку, чтобы она покормила их вместе со своими поросятами, что считалось в порядке вещей. Рандонанцы никогда не убивали зверья больше, чем требовалось, чтобы прокормиться семье, охота никогда не становилась для них забавой. Они поклонялись иным как богам, при этом не упуская случая подстрелить из лука своё божество, коль скоро оно попадалось на глаза, когда легкомысленно болталось на ветвях своего просторного лесного дома. Люди примитивного душевного настроя, рандонанцы обожествляли рыб, деревья, женские менструации, молнии и даже раздвоенные полуденные тени.
Разобщенным и слабым рандонанцам приходилось терпеть общины фагоров, обитавших в малопригодных для людей лесах, охотно соглашавшихся быть батраками и за бесценок предлагавших на обмен сытные грибы. В остальном фагоры проявляли мало интереса к племенам людей, хотя среди рандонанцев и ходили легенды об обычаях сталлунов в брачный период воровать в деревнях женщин.
Фагоры готовили пьянящее зелье, сброженный напиток под названием "раффел". Прослышав о появлении в их краях борлиенцев, фагоры начали варить другой дурманящий состав. Рандонанцы называли его "вулумунвум", так как изготавливался он из отвара коры дерева вулу и грибов мунву. Сами рандонанцы варить вулумунвум не умели и потому охотно выменивали его у фагоров. Когда в деревне появлялся вулумунвум, пиршество затягивалось далеко за полночь.
После употребления внутрь горячительного вулумунвума с пирующими случались разные любопытные вещи, вроде бесед с духами умерших предков. Духи советовали рандонанцам не сидеть на месте, а идти в Пустыню и предаваться там игрищам.
Тогда племя ловило своих богов, иных, привязывало их к бамбуковым тронам и на плечах несло через переплетения джунглей. В таких процессиях обычно участвовало всё племя, мужчины и женщины, дети, асокины и свиньи, домашние попугаи, и прочая и прочая. Добравшись до Касола, официальной границы, племя на плотах пересекало реку и углублялось в земли Борлиена, вытаптывало возделанные нивы, устраивало на них свои оргии и вообще вело себя крайне непристойно.
Территория Борлиена, по большей части равнинная и состоящая из плодородных земель, отлично пригодных для земледелия, именовалась у рандонанцев Пустыней. Пустыня была открыта небесам; солнца свободно изливали на неё свой палящий свет. Там не росли большие деревья, кустарник тщательно вырубали, укрыться было негде, дикий зверь считался редкостью, и, наконец, там не было иных. В этом безбожном месте — где, в довершение всего, невозможно было достать ни капли вулумунвума — рандонанцы с наслаждением безобразили, поджигали стоящие на отшибе хутора и уничтожали посевы.
Фермеры в этих краях Борлиена были смуглокожие, крутого нрава. Бледных, похожих на червей лесных обитателей, возникающих, как призраки, словно из-под земли, и так же как сквозь землю проваливающихся, они люто ненавидели. Фермеры выслеживали ошалелых от пьянства хулиганов, гнали их и били всем, что подвернется под руку. Рандонанцы, тоже люди увлекающиеся и горячие, не желали оставаться в долгу и часто столкновения заканчивались большой кровью для борлиенцев, поскольку лесные жители искусно стреляли из духовых трубок шипами лесных растений — оперенными, с остриями, смазанными мощным ядом.
