Сочувствие, которое он только что испытывал к переживающему жестокие удары жизни королю, исчезло без следа. Зато в его голове родился весьма опасный, но крайне легко осуществимый план, способный тотчас же вернуть ему свободу. Основой его было как раз дурное расположение духа короля.
— Ваше величество, дело в том... — начал было он снова, но вдруг, глядя на спину в подсыхающих пятнах крови, испугался звука собственного голоса, собственной развязности. В таком настроении король мог просто зарубить его. Тем не менее, отступать он не стал, хорошо понимая, что второго шанса избежать путешествия со всеми его опасностями нет. — Это конечно же пустяк, но перед нашим отплытием из Оттасола я поднес вам одну вещицу, необычные часы с пляшущими цифрами. Они до сих пор у вас?
Король даже не обернулся на голос советника.
— Здесь, у меня, в кармане туники, — наконец ответил он, не скрывая раздражения.
Тогда, глубоко вздохнув, КараБансити спросил, ещё более развязно, чем намеревался:
— Нельзя ли будет попросить эти часы обратно, ваше величество? Я вижу, они явно не радуют вас, если не сказать более...
Король гневно обернулся к нему.
— Рановато ты решил просить меня об услугах, мерзавец! И это тогда, когда Борлиену грозит война со всей Священной Империей...
То были бессвязные слова истинного Орла.
Стоя неподалеку друг от друга, оба смотрели, как Юли роется в кустах у дворцовой стены. После краткого подготовительного обряда, свойственного его виду, рунт оправился в выкопанную ямку. Не поворачиваясь к советнику, король неторопливой размеренной походкой двинулся к морю.
"Я просто-напросто жалкий трус", — сказал себе КараБансити, чувствуя, что не в силах продолжать опасный и откровенно глупый спор.
Сорвавшись с места, рунт бросился вслед за хозяином, вдруг ускорившим шаг, да так неожиданно, что дородному анатому пришлось попотеть, чтобы догнать его. Больше о своих часах он не вспоминал. Но на ходу король вдруг заговорил, желая излить душу хоть кому-то:
— В течение моей жизни Акханаба почти всегда относился ко мне благосклонно, усыпая мой путь дарами Своей доброты. У этих даров всегда оказывался более тонкий и глубокий вкус, чем было обещано и представлялось после первой пробы. За первым даром всегда следовал второй, за ним третий и так без конца. Чего бы я ни пожелал, я всегда получал больше! Да, на своем веку я познал множество поражений и снес немало ударов судьбы — но по большому счету ничто из этого не шло вразрез с тем, что я считал своей главной мечтой — править по воле самого Акханабы. Я потерпел позорное поражение при Косгатте — что ж, я вынес из этого урок и сделал неудачу достоянием прошлого, одержав победу там же и над тем же неприятелем!
Теперь они шли через рощу деревьев гвинг-гвинг. Не останавливаясь, король сорвал с дерева плод и жадно укусил его, обливая подбородок сладким соком. Сопроводив свои слова энергичным жестом, он раздавил плод в железном кулаке.
— Сегодня я впервые взглянул на свою жизнь в совершенно новом свете. Только что мне пришло в голову, что, возможно, всё обещанное и отведенное мне в жизни я, человек торопливый, уже получил сполна. Ведь, как ни крути, мне уже двадцать пять лет! Ещё пять — и я стану уже брюзгливым стариком, как и ты...
Слова давались королю с большим трудом, он понимал, что говорит лишнее, но уже не мог остановиться.
— Я чувствую, это лето — моё последнее, и когда я тряхну ветвь фруктового дерева в следующем году, к моим ногам не упадет ни одного плода. Мой советник предал меня. Моя жена меня ненавидит. Мой сын спятил. Мне больше не на кого положиться... Церковь предупреждает нас о скором пришествии лет великого голода. Ха! Сам Акханаба похож на сиборнальца, который не может думать ни о чём, кроме грядущего прихода Зимы!
Они шли уже мимо невысоких прибрежных утесов, границы между песком пляжа и плодородной землей, приближаясь к тому месту, где королева любила совершать морские омовения.
— Я понимаю вас и сочувствую вам, государь, — вежливо отозвался КараБансити.
ЯндолАнганол вдруг резко повернулся к нему, заставив советника испуганно отпрянуть.
— Скажи мне, наглец, — спросил он, внезапно меняя тон на презрительный, — если в твоей жалкой жизни атеиста нет опоры святой веры, каким образом ты, лишённый души урод, можешь понять мои страдания?
КараБансити молча отвернулся, словно страшась, что пылающий взгляд короля оставит на его лице отметины. "Ну же, соберись с духом, — подстегнул он себя. — Момент самый подходящий!"
— Так что же? Отвечай, когда тебя спрашивают! — рявкнул король. — Ибо терпение моё иссякло! Только что меня истязал мой дражайший викарий, и боль дает пищу гневу!
КараБансити торопливо утер пот. Он понимал, что сейчас ему предстоит пойти по лезвию меча. Но отступить — означало превратиться в раба короля на многие теннеры, а может и годы, постоянно подвергая свою жизнь ещё более ужасному риску.
— Государь, не так давно по просьбе моего доброго друга, ледяного капитана Криллио Мунтраса — с которым и вы, вне всяких сомнений, хорошо знакомы, я взял к себе в служанки одну молодую девушку, — испуганно пробормотал он, не решаясь всё же перейти к своему опасному плану. — Нам с женой приходится заниматься делами многих больных, кроме того, я провожу исследования на телах усопших. Я также изучаю строение тел различных животных и фагоров, которых держу в доме в качестве слуг и охраны. Могу сказать одно — у меня большой опыт общения с самыми неприятными типами, но никто не доставлял мне больше хлопот, чем эта девица! Я люблю свою жену и могу поклясться Акханабе в этом. Но то, что я испытываю к нашей служанке, иначе как безумной страстью не назовёшь. Она презирает меня, однако же моя страсть к ней не утихает. Я сам себя презираю, но страсть сильнее...
— Ты поимел её? — презрительно спросил король.
КараБансити усмехнулся, впервые в присутствии короля его лицо прояснилось.
— Эх, государь, я имел её столько раз, сколько плодов гвинг-гвинг — этой прелести самого благодатного времени малого лета — свисало с того дерева. Сок, государь, стекал точно так же... сок... И всё это был кхмир, а не любовь, государь, но стоило кхмиру утихнуть — хотя длиться это могло и подолгу, — это всё лето виновато, государь, — так вот, стоило кхмиру утихнуть, я сразу же проникался отвращением к себе и больше не хотел её видеть. Чтобы освободиться от неё, я устроил так, что она больше не живёт в нашем доме. Я многое о ней узнал, — например то, что она пошла по стопам матери, унаследовав её профессию, и что из-за неё подло убили по меньшей мере одного достойного мужчину, несчастного сына того самого ледяного капитана...
— Какое всё это имеет отношение ко мне? — спросил король, подозрительно глядя на анатома. Тот поспешил развить свою мысль в самом верноподданном направлении — так, как подсказывала ему его совесть.
— Государь, по моему мнению главной движущей силой вашей жизни была страсть, а не любовь. Вы сказали, что Акханаба был благосклонен к вам и усыпал ваш жизненный путь дарами. Иными словами, в своей жизни вы получали всё, что хотели, поступали как заблагорассудится и потому желаете, чтобы так продолжалось и дальше. Вы заключили союз с анципиталами, используя их как орудие своей власти, не ведая, что фагоры никогда не станут друзьями людей. Ничто не может заставить вас свернуть с этого пути — ничто и никто, кроме королевы королев. Она мешает вам, потому что только она одна во всём свете смогла обуздать вашу страсть, чем завоевала ваше немалое уважение. Ваша ненависть к ней объясняется одним — любовью. Она стоит между вами и вашей страстью. Только она может служить для вас средоточием и того, и другого. В вас, как и во мне, и в любом другом человеке, правят два начала — вот только в вас эти начала противоборствуют с гораздо большей силой, поскольку вы — особа августейшая. И если вы предпочитаете верить в Акханабу, то советую вам взглянуть на вещи так, словно Бог путем неудач и несчастий последних дней даёт вам понять, что ваша жизнь готова войти в гибельную колею. Подумайте и попытайтесь выправить течение своей жизни, пока есть ещё время...
Остановившись на самом утесе, король, не обращая внимания на дующий с моря сильный ветер, напряженно взглянул в лицо советника. Последние его слова он выслушал молча и с большим вниманием, не шелохнувшись. Юли валялся в густой траве неподалеку, равнодушный к любым проблемам людей.
— Можешь посоветовать, как это сделать? — наконец спросил король. — Как мне исправиться?
В голосе ЯндолАнганола слышался испуг, который мог различить даже менее наблюдательный и сведущий в психологии человек, чем КараБансити.
— Вот вам мой совет, ваше величество, — острожно начал он. — Не мой совет, как оттасольского ученого, нет — как главного королевского советника. Во-первых, откажитесь от поездки в Олдорандо. Симода Тал мертва. У вас больше нет причин торопиться в столицу наших извечных врагов. Говорю это как астролог — в Олдорандо вас не ждёт ничего, кроме зла и измены!
Чуть нахмурив брови, КараБансити придал голосу продуманную суровость, с тем чтобы его слова произвели на короля ЯндолАнганола должное впечатление.
— Ваш столичный дворец — вот ваша первейшая цель, особенно сейчас, когда в памяти ваших врагов ещё свежа расправа с мирдопоклонниками. Возвращайтесь в Матрассил, усмирите их раньше, чем произойдет непоправимое. Ваша правоверная жена здесь, рядом с вами. Упадите перед ней на колени — и она дарует вам прощение. Порвите грамоту Эсомбера у неё на глазах. Возвращайтесь к той, кого любите больше всего. Не только ваше счастье, но и судьба всей страны зависит от королевы королев. Отвергните лукавые предложения Панновала! Он видит в нашем королевстве лишь орудие для осуществления своих планов, благополучие же его подданных панновальскому двору безразлично.
Часто моргая, король отвернулся к морю. КараБансити уже чувствовал, что воля его поколеблена. Ещё одна фраза — и он разрешит опаснейший кризис в истории родного государства!
— Постарайтесь жить праведно, государь. Довольно безумств, пусть и равных подвигам святых мира сего. Ваш сын оскорблён разводом с его матерью. Стоит вам с ней помириться — и я уверен, что он вернётся к вам. Возьмите твёрдый тон с Панновалом, прекратите войны и прогоните фагоров, живите со своей королевой как все обычные люди, светло и разумно. Откажитесь от лживого Бога, который ведёт вас...
Одной бездумной фразой он разрушил всё.
Безмерный гнев короля наконец вырвался на волю. Ярость переполняла его уже давно — и вот наконец перед ним оказался благодатный объект для её излияния. Вихрем сорвавшись с места, он бросился на КараБансити. Похолодев от вида нечеловечески исказившегося королевского лика, анатом упал на землю как подкошенный, пока король не успел до него добраться. Нагнувшись над распростертым телом, король выхватил из ножен меч. КараБансити испустил умолящий вопль.
— Пощадите, ваше величество! Сегодня ночью я спас вашу королеву от бесчестья и надругательства...
Замерев с занесенным мечом, монарх медленно выпрямился и опустил клинок, нацелив его острие в грудь лежащему перед ним трепещущему анатому, жалко поджимавшему колени к выступающему животу.
— Кто посмел прикоснуться к королеве, когда под одной крышей с ней находился я? Отвечай, мерзавец!
— Ваше величество... — голос КараБансити дрожал; его щека крепко прижималась к земле и губы тряслись, но слова прозвучали вполне отчетливо: — Вы позволили себе выпить лишнего и крепко уснули. Воспользовавшись этим, посланец Це`Сарра Элам Эсомбер пробрался в покои королевы, чтобы обесчестить её...
Король шумно втянул воздух сквозь зубы. Резко вложил в ножны меч. И застыл. Обвинение анатома звучало безумно... но ЯндолАнганол прекрасно знал распутный нрав Эсомбера и видел, какие похотливые взгляды он бросал на его бывшую жену.
— Ты, ничтожество! — наконец брезгливо сказал он. — Не тебе, простолюдину, пытаться понять жизнь королей! Я никогда не пойду второй раз по однажды хоженой тропе. У тебя есть лишь жизнь, целиком принадлежащая мне, — но у меня есть предназначение, к которому меня ведет сам Всемогущий. Ползи же восвояси, червь! Не тебе давать мне советы. Прочь с моего пути!
Однако сам король не сделал попытки уйти, а продолжал стоять над скорчившимся на земле анатомом, всё ещё гневно сжимая рукоять меча. Мысль всё же убить наглеца всё ещё казалась ему привлекательной.
Но тут за спиной короля послышалось нетерпеливое сопение Юли. Словно опомнившись, король повернулся и заторопился обратно к деревянному дворцу. Яростная вспышка гнева, как обычно, просветлила его ум: он твердо понял, что ему надлежит теперь сделать.
По его команде гвардия пришла в движение. Через час они оставляют Гравабагалинен. Им предстоит немедленный марш по суше в Олдорандо — прямо отсюда. Голос короля, его ледяная ярость мгновенно пробудили и дворец, встревоженно зашевелившийся, словно колония улиточников, обитающих на тыльной стороне гнилого бревна, внезапно перевернутого и открытого солнцу. Отовсюду неслись испуганные голоса викариев-кастратов Эсомбера, перекликавшихся друг с другом, высокие и истошные. Новость о пешем марше через пустоши привела их в состояние полнейшей паники.
Звуки суеты достигли и покоев королевы. Застыв посреди своей янтарной комнаты, МирдемИнггала прислушивалась к происходящему. Её рабы-фагоры стояли у дверей. Мэй ТолрамКетинет вместе с несколькими другими фрейлинами сидела в маленькой комнатке-прихожей, держа на коленях принцессу Татро. Все окна на половине королевы были задернуты толстыми шторами.
МирдемИнггала была в любимом длинном платье из кисеи. Её лицо было бледнее крыла птицы-коровы на снегу. Вдыхая и выдыхая теплый воздух, раз за разом наполняя им легкие, она прислушивалась к крикам мужчин и топоту хоксни, к ругательствам и громким командам, доносящимся снизу, и даже двинулась было к шторам. Но потом, словно презирая себя за слабость, опустила руку, и, резко повернувшись, возвратилась туда, где стояла. В комнате царила жара и на бледном высоком лбу королевы выступили жемчужины пота. Лишь раз она услышала голос короля, разобрав несколько слов. Он требовал от викариев отправляться немедля.
Что касается КараБансити, то, когда король ушёл, анатом с трудом поднялся на ноги. Он спустился к морю, туда, где никто не мог его увидеть и где можно было успокоиться. По прошествии какого-то времени анатом начал тихонько напевать. Его опаснейший план всё же удался в высшей мере. Он вернул себе свободу, хотя и остался без часов.
* * *
Изнемогая от душевной боли, король поднялся в маленькую комнату одной из скрипучих башенок дворца и запер за собой дверь на задвижку. Пыль, медленно оседающая в лучах Фреира, пробивавшегося сквозь ветхие ставни на окнах, казалась мельчайшим призрачным золотым песком. Здесь пахло пером, плесенью и старой соломой. На широких половицах виднелись пятна голубиного помета, но, не обращая на них внимания, король лег на спину и усилием воли погрузил себя в пбук. Сейчас, когда гнев, наконец, покинул его, он решил проявить благоразумие и посоветоваться с предками.
