Начались горячие споры, всё более яростные. Большинство рядовых приверженцев веры, конечно, отвергало теории СарториИрвраша, безоговорочно относя их к разряду вдохновленной самим Вутрой кощунственной лжи, имевшей целью погубить религию. Но в верхушке самой церкви нашлись такие, и немало, кто не только взял гипотезу бывшего советника на вооружение, но и развивал её, находил ей новые подтверждения — и, более того, даже утверждал, что и сам знал об этом уже давным-давно! Некоторые наиболее предприимчивые церковники уже предлагали объявить нечестивого Акханабу лжебогом и обратиться к исконнему богу людей — Вутре, как завещал сам Первосвященный Юли. Согласия не было нигде, даже в самой коллегии епископов. Единственный человек, который мог бы положить конец спорам — архиепископ Олдорандо Криспан Морну — был мертв. Только что монолитная церковь прямо на глазах распадалась на два непримиримых лагеря. Положение складывалось катастрофическое.
Самого Сайрена Станда вера интересовала только с практической точки зрения. Он никогда не воспринимал бога как нечто живое и существующее — так, как воспринимал его король ЯндолАнганол. Религия интересовала короля Олдорандо лишь постольку, поскольку она служила удобной смазкой для колес повозки его правления. Налетев на скалу, его повозка остановилась, качаясь на краю бездонной пропасти. Вопрос веры неожиданно встал крайне остро.
Злополучный король провел остаток дня запершись в покоях жены, в окружении щебечущих пичужек. Время от времени он посылал Бакхаарнет-она справиться, куда пропала принцесса Милуя Тал или принять гонцов, прибывающих с новыми сообщениями о том, что в городе громят лавки купцов и что повсюду в старинные и только что почитаемые монастыри врываются разъяренные толпы и с кольями в руках гоняются за монахами, объявляя их приспешниками ненавистных двурогих. Посланники требовали войск, чтобы прекратить погромы, сопровождавшиеся новыми побоищами и пожарами.
— Но у меня больше нет солдат, — рыдал король Сайрен Станд. — Они все гоняются за проклятыми кейце!
— И нет веры, — отвечала ему не без некоторого самодовольства жена.
— Увы, дорогая, в этом ужасном городе нам не обойтись без этих инструментов власти, — ядовито возразил Сайрен Станд. — Король ЯндолАнганол, убоявшись мести за своё неслыханное кощунство, наверняка сбежал. Трус! А ведь он должен был остаться, чтобы присутствовать на казни своего преступного сына!
Несколько ободренный мыслью о том, что он ещё может отомстить борлиенскому королю столь ужасным образом, Сайрен Станд вечером встретился со своим главным судьей Кимоном Эурасом. Вид судьи поражал: лицо его осунулось, он ещё больше похудел и теперь воистину походил на мертвеца. Мысли о нечестивой сущности Акханабы точили и его. Поклонившись своему государю, он сказал так:
— Внимание народа нынче полностью отвлечено от короля ЯндолАнганола. Главная тема разговоров и из-за чего кипят страсти — ни много ни мало сама наша вера! Остается только надеяться, что прозвучавшая сегодня в дворцовом саду кощунственная речь будет скоро забыта. Уверен, люди не смогут долго выносить мысль о том, что они стоят ниже мерзких фагоров!
Нынешняя ситуация ужасна, но она даёт нам повод окончательно изгнать короля Борлиена из города. Я был вынужден оправдать его в деле убийства вашей дочери — но то, что случилось сегодня утром, позволило нам понять его чудовищно преступные планы. Он решил погубить саму нашу веру! По этой причине я предлагаю изгнать его прежде, чем он сумеет встретиться с Его Святейшеством Це'Сарром и смутить его дух новыми кощунствами. Ведь Его Святейшеству и так предстоит столкнуться с проблемой самого высокого порядка, с трагедией духовного кризиса нашей веры! Кроме того, сейчас актуален как никогда вопрос о замужестве вашей дочери — но его легко можно разрешить, обеспечив ей достойнейшую партию.
— О, я догадываюсь, на кого ты намекаешь, Кимон, — простонала Бакхаарнет-она.
Кимон Эурас, занявший теперь место покойного Криспана Морну, остался невозмутимым. Они с королем поняли друг друга. Новый наперсник напомнил ему о том, что пора провести в жизнь давно обдуманный план — не медля больше ни дня, срочно обручить принцессу с панновальским наследником Тайнцем Индреддом и таким образом заручиться поддержкой могучего Панновала в уже случившихся и ещё грядущих несчастьях. Замечание королевы Кимон Эурас пропустил мимо ушей.
— Каково же будет ваше решение, ваше величество? — с униженным поклоном спросил он.
Сайрен Станд нахмурился. Он нуждался в поддержке Панновала, это так, — но теперь, когда его план готов был исполниться, он вдруг подумал о том, что с момента свадьбы его дочери с панновальским наследником он сам станет лишним и Тайнц Индредд, никогда не страдавший щепетильностью, уж верно быстро найдет способ от него избавиться и присвоить корону.
— Знаешь что, Кимон, я думаю, мне пора принять ванну. Поди вон.
Но Кимон Эурас уже выудил из недр своего черного чарфрула распечатанный конверт.
— Боюсь, что вам придется принять это решение, государь, и тотчас же. Это полученные только что известия от наших агентов в Мордриате. Очень скоро нам придется столкнуться с чрезвычайными сложностями. Агенты сообщают, что во время очередного набега на дриатов Ундрейд Молот, бич Трибриата, был ранен пулей в ногу, заболел гангреной и вследствие этого умер. Пока его орды грозили Борлиену, тот был вынужден держать большую часть своей армии близ столицы. Но теперь, когда Ундрейд мертв, а ЯндолАнганол нет, ничто не помешает ему завоевать наше королевство...
— Что же мне делать? — в отчаянии выкрикнул король. — У меня нет армии, нет веры, нет ничего!
Кимон Эурас умолк и в повисшей звенящей тишине мрачно улыбнулся.
— Я посоветовал бы вашему величеству предложить ЯндолАнганолу самый быстроходный корабль. И даже два, если это возможно, — пусть уводит свою фагорскую гвардию из Олдорандо как можно быстрее! Думаю, теперь он возражать не будет. Проявите настойчивость, упирайте на то, что не властны над взбунтовавшейся чернью, по причине чего его драгоценных чудовищ следует спешно удалить из города, не то их перебьют всех до единого. Совсем недавно он с гордостью заявил, что умеет справляться с обстоятельствами, принимая их как должное. Вот пусть и делает то, что теперь кажется наиболее верным! А пока он громит разбредшиеся орды Ундрейда, мы успеем вернуть нашу армию и укрепить нашу оборону.
Король утер вспотевший от ужасных новостей лоб и задумался над словами наперсника.
— Совет хорош, Кимон, но король ЯндолАнганол никогда не прислушается к нему. Не прислушается в том случае, если совет этот дам ему я! Пусть он услышит его от кого-нибудь из своих друзей.
— От друзей?.. — удивился наперсник.
— Да, от своих панновальских друзей! От Гуаддла Улбобега и этого презренного развратника Элама Эсомбера. Устрой мне с ними встречу и заранее проинструктируй, а я пока наконец приму ванну, о которой давно уже мечтаю. Хочется чего-нибудь сладенького. Ты пойдешь со мной, дорогая? — спросил он, повернувшись к жене. — Ты ведь тоже сластена.
* * *
Между тем, толпа всё ещё буйствовала. Скопления народа были отлично видны с Аверна. В Олдорандо было полным-полно праздношатающихся. Беспорядки всегда ими приветствовались. Теперь смута вновь выплескивалась на улицы из кабаков, где в безопасности дремала до срока. Толпы выламывали из заборов колья и шли брать приступом лавки купцов. Беспорядки вскипали и вокруг церквей, где прежде люди перебивались крохами на паперти. Смута нарастающими волнами накатывалась на монастыри, часовни и даже сам собор. Теперь её мотивы были совершенно прагматичны: люди торопились урвать то, что плохо лежит.
Кроме того, их вел и гнев. Какой-то ученый червь объявил, что церковники держали их в подчинении у фагов. Худшего оскорбления и придумать было нельзя! Куда подевался этот ученый червь? Может быть, он — вон тот монах, что пугливо крадется вдоль улицы, прижимаясь к домам? А, какая разница, бей его!..
Многие авернцы взирали на творящуюся внизу смуту и на участвующих в ней смутьянов с презрением. Другие, кто умел заглянуть глубже, увидели в народной буре жуткий смысл. Какими бы далекими от жизни самого Аверна ни были вопросы, поднятые СарториИрврашем, они нашли отклик и в душах обитателей станции, где никакой бунт не мог разрешить мучительных проблем.
'Вера — само непостоянство'. Так утверждал трактат 'О временах года Геликонии, длящихся дольше, чем человеческая жизни'. Вера в технологический прогресс, вдохновивший людей на создание Аверна, через сотни поколений превратилась в ловушку для тех, кто находился на борту станции, как превратились в ловушку напластования веры, получившей название акханабизм.
Приверженцы самосозерцательного квиетизма, управляющие станцией не видели выхода из ловушки. Им необходимы были перемены — но их-то они больше всего и страшились. Умами их подданных управляли немытые и нечесаные грубияны, с дикими криками несущиеся по Гусиной улице и по улице Возен неучи — зато у них была надежда, которой здесь, у божественных созерцателей, не было никогда. Распаленный выпивкой и слухами громила с Гусиной улицы мог дать волю кулакам или просто погорлопанить перед собором. Его легко можно было сбить с толку — но ему не суждено было познать всю глубину гулкой пустоты, которую ощутили вокруг себя наставники всех шести семейств. 'Вера — само непостоянство'... Так оно и было. На Аверне вера умерла, оставив после себя отчаяние. Последним актом этого отчаяния стало решение о вечном запрете злополучной лотереи, приведшей к столь неожиданным — и нежеланным — волнениям.
Отчаянию предавалось большинство авернцев — но отнюдь не все. Пока старейшины произносили свой приговор — и записывали на пленку свои дрожащие голоса, разносившиеся по всем отсекам станции наблюдения, на ней рождалась и набирала силу новая клика. У неё уже было имя — её члены называли себя агниперами. Те, кто входил в неё, были молоды и безрассудны. Рассматривая творящееся внизу, у них под ногами безумие — столь созвучное той капле надежды, что жила в них самих, — они прекрасно понимали, что нет ни единого шанса вернуться на Землю, как нет шанса — это совсем недавно чрезвычайно ярко продемонстрировал им некий Билли Сяо Пин — поселиться на Геликонии. Но шанс всё же был — он ожидал их на Агнипе, в священной Часовне Пробуждения, среди древних, но всё ещё действующих машин. Собираясь в тех редких местах, где можно было укрыться от всевидящих камер, они общались горячим шепотом и уже строили планы, как угонят со станции челнок, который доставит их на пустынную планету, которую можно заселить и освоить. В сердцах этих молодых людей горела надежда не менее пламенная, чем у тех, кто мчался с кольями по Гусиной улице.
* * *
К вечеру неожиданно похолодало. Повторились подземные толчки, в городе рухнуло ещё несколько старых обветшавших зданий, но в царящем на улицах хаосе мало кто обратил на это внимание.
Принявший ванну, значительно посвежевший и основательно подкрепившийся король Сайрен Станд наконец почувствовал, что в силах принять в своем кабинете посланника Эсомбера и почтеннейшего Гуаддла Улбобега. Раскинувшись на мягкой кушетке, король усадил рядом с собой жену, приобнял её за плечи, и, составив таким образом продуманно радующую глаз композицию, велел звать к себе панновальцев.
После положенных по этикету приветствий рабыня налила вино в кубки, предварительно наполненные лучшим лордриардрийским льдом.
Гуаддл Улбобег повязал поверх черного чарфрула алый кушак, знак своего высочайшего сана. Неловко поклонившись, он смущенно взглянул на Кимона Эураса, чувствуя себя в присутствии главного судьи не слишком уютно. Готовилось нечто крайне скверное, и пожилой священник нервничал.
В противоположность Улбобегу Элам Эсомбер держался совершенно свободно и был весел и приветлив. Как всегда одетый в изящный чарфрул, он пружинистым шагом приблизился к кушетке королевской четы и поцеловал руки им обоим с видом счастливого человека, имеющего иммунитет к любым бактериям.
— Осмелюсь поблагодарить вас, ваше величество, за представление, которым, как и было обещано, вы развлекли нас сегодня днем, — развязным тоном заявил он. — Примите мои поздравления. Как говорил этот ваш ученый старикан — воистину проклятый Богом атеист — как говорил!.. Сомнения только укрепят веру, вот всё, чего он добился. И тем не менее, не могу не отметить столь внезапный поворот в судьбе короля-еретика ЯндолАнганола, этого любителя фагоров, — ещё сегодня утром он, как убийца, предстал перед судом, который вправе был приговорить его к смерти, а к вечеру уже стал святым, открывшим великую истину.
Мелодично рассмеявшись, он повернулся к Кимону Эурасу, чтобы разделить с тем шутку.
— Это богохульство, — ледяным тоном отчеканил королевский наперсник и ещё больше почернел.
Эсомбер согласно кивнул и снова улыбнулся.
— Теперь, когда у Бога появилось новое обличие, оно появилось и у богохульства. Сегодняшняя ересь, государь, завтра обернется словом истины и поведёт нас в край обетованный кратчайшим путем, уж поверьте моему слову...
— Мне непонятно ваше веселье, — ворчливо подал голос Сайрен Станд. — Но я всё же полагаю, что хорошее настроение всегда лучше дурного. По крайней мере, я надеюсь извлечь из этого пользу. Я позвал вас, чтобы попросить об одной услуге. Женщина, ещё вина!..
— Мы готовы исполнить любую просьбу вашего величества, — проговорил Гуаддл Улбобег, в волнении крепко сжимая в кулаке свой бокал.
Не спеша выбравшись из мягких объятий кушетки и несколько раз прогулявшись по кабинету, Станд заговорил, придав своему визгливому голосу легкий оттенок торжественности.
— Я собираюсь просить вашего содействия в том, чтобы убедить короля ЯндолАнганола как можно скореё оставить пределы моего королевства. Я хочу, чтобы он сделал это прежде, чем успеет связать мою бедную младшую дочь Милую матримониальными узами.
Эсомбер взглянул на Гуаддла Улбобега. Улбобег взглянул на Эсомбера.
— Так каким же будет ваш ответ? — спросил король Станд.
— Государь... — начал было Эсомбер и замолчал, накручивая на палец локон тонких волос у виска и уставившись в пол, словно нашкодивший мальчишка.
Откашлявшись, Улбобег немного помолчал и потом, словно одного раза было недостаточно, снова откашлялся.
— Могу я осмелиться спросить ваше величество о том, как давно вы в последний раз видели дочь? — спросил он наконец.
— Что же касается меня, государь, то я полностью нахожусь во власти короля ЯндолАнганола, — объявил Эсомбер, не отпуская локона. — Причиной тут прискорбная неосмотрительность поведения, допущенная мною некоторое время назад. И что самое непростительное, неосмотрительность я допустил в отношении — хотя это нетрудно понять — самой королевы королев! Вот почему, когда сегодня утром король ЯндолАнганол явился к нам с просьбой о содействии, я не посмел отказать ему... я чувствовал себя обязанным...
Внимательно всмотревшись в гневное лицо короля Олдорандо, посланник смущенно замолчал, предоставляя продолжать Улбобегу.
