Осенив лоб священным кругом, КараБансити звучно всхлипнул.
— Увы, — сказал он, — королева королев МирдемИнггала мертва! Её застрелил из лука подлый убийца, подосланный её бывшим мужем, безумным королем ЯндолАнганолом.
— Я отказываюсь верить такой невероятной новости! — гневно заявил Пашаратид. — Вы лжете, сударь!
— Посмотрите сами, — вздохнул КараБансити.
Он указал на море, глянцевито блестевшее в лучах заката. На берегу несколько человек уже готовили к отплытию корабль с погребальным костром.
— Этого недостаточно, сударь, — отрезал Пашаратид. — Я желаю видеть её труп собственными глазами!
Оставив солдат, он бросился к берегу бегом. Четверо носильщиков несли на плечах помост, на котором лежало накрытое белым муслином тело покойной. Налетающий с моря бриз шевелил края муслинового савана. Вокруг тела были насыпаны вороха живых цветов. На берегу у самого прибоя стояла и плакала старуха с темной, крупной, мохнатой родинкой на щеке...
Увы, как ни быстро бежал Пашаратид, он не успел проститься с королевой. Четверо носильщиков уже занесли помост на борт белого корабля, каравеллы 'Жрец Ривенинка'. Пробитые борта судна были наскоро залатаны, чтобы в своё последнеё плавание оно могло выйти, уже не направляемое рукой рулевого. Водрузив помост с усопшей под мачтой, четверо носильщиков тут же спешно вернулись на берег.
СкафБар, мажордом королевы, весь в черном, в одиночку поднялся на борт с ярко горящим факелом в руках. Остановившись перед помостом с телом покойной, он низко ей поклонился. Потом опустил факел в кучу сухого плавника, заготовленного на палубе.
Рабы-фагоры перерубили причальные тросы. Попутный ветер тут же заставил судно отчалить от берега. Дым, стелющийся над водой, напоминал тонкие, длинные пряди седых волос.
Сдернув с головы боевой шлем, Пашаратид с силой швырнул его в волны, потом, повернувшись к солдатам, яростно закричал:
— На колени, вы, невежи! Становитесь на колени и молитесь Азоиаксику за душу этой чудесной женщины. Королева умерла, о, королева королев умерла!
Когда огонь охватил почти весь корабль, он рухнул на песок и разрыдался. Все его планы тоже умерли.
* * *
Трясясь на гнедом хоксни, КараБансити возвращавшийся к своей жене в Оттасол, время от времени вдруг начинал улыбаться. Его коварная уловка увенчалась полнейшим успехом. В труднейшей ситуации он доказал своё хитроумие: атака орды Пашаратида была отбита без единого выстрела, без единого взмаха мечом! На мизинце левой руки у анатома красовался подарок королевы — кольцо с камнем цвета морской волны.
К счастью, королева уехала из Гравабагалинена всего за несколько часов до появления Пашаратида у его врат — едва получив известия о перевороте в Матрассиле. Вместе с королевой уехали её генерал и его сестра, королевская фрейлина, принцесса Татро и несколько оставшихся придворных. Всё вместе они направились через плодородные земли на восток, к столице Борлиена. Где бы на пути королевы и её спутников ни попадалась деревня, крестьяне, крестьянки и их дети выходили из своих хижин и молили бога ниспослать удачу законной королеве Борлиена МирдемИнггале. Даже самые беднейшие несли последние крохи, чтобы накормить её и тех, кто ехал вместе с ней, умоляли сказать, чем ещё они могут помочь прекрасной королеве королев.
Сердце королевы разрывалось от признательности, хотя сердце это уже было не то, что прежде; жар ушел из её желаний, осталась лишь печаль. Когда-нибудь она согласится принять генерала ТолрамКетинета в качестве мужа-консорта. Если ничто не изменится, так всё и будет. Но прежде ей необходимо найти сына и утешить его. Лишь тогда её будущее примет более определенные очертания...
* * *
Ио Пашаратид не знал, что делать дальше. О возвращении в мстительный Сиборнал он теперь даже не думал — ведь в глазах его вечно подозрительных владык он сам стал предателем, погубившим важнейшее дело. Пока его солдаты решали, вернуться ли им к кораблю или стать на берегу моря лагерем, он позорно рыдал на песке. Небольшое стадо косуль, не обращая на него никакого внимания, спустилось на песчаный берег, чтобы попастись у высшей линии прилива.
Погребальный корабль уплыл в море, унося на борту чучело, обряженное в запасные одежды королевы. Правду говоря, эту идею анатому подала старая прислужница, страдающая от ран, причиненных ударом порохового бочонка. Ныне пламя от пылающего судна столбом поднималось в небо, а дым широко стлался по волнам. Треск огня ещё долго звучал в ушах Пашаратида. Рыдая, он рвал на себе одежду, вспоминая то, чему никогда уже не суждено было сбыться. Вонзив, наконец, кинжал себе в живот, он корчился от боли, призывая смерть, которая не спеша шла к нему...
* * *
Какое-то время около горящего судна кружили морские животные; потом оно пошло на дно. Отвернув от берега, косяк дельфинов устремился в открытое море, повинуясь только им одним слышному зову. Их путь лежал к диким просторам водяного покрова Геликонии, к морю Ардент — туда, где не проходил ещё ни один корабль...
* * *
Прошли годы. Постепенно, один за другим, ушли в мир иной все герои этой печальной истории. Но ещё не скоро после того, как королева королев приобщилась к сонму усопших, то одухотворенное, что ещё осталось от неё, преодолев необозримый простор пространства и времени, наконец было принято ретрансляционными станциями Земли. Там её силуэт и лицо ожили вновь. Все её страдания, радости, падения и взлеты, добродетели и пороки — всё ещё раз прошло ровной чередой перед глазами людей Земли.
Что касается Геликонии, то там память о королеве королев довольно скоро ушла в небытиё, как уходят в небытиё волны, плеснувшие на берег. По злой иронии судьбы, памяти её мужа, убийцы Акханабы, суждена была куда более долгая жизнь...
Эпилог
Над головой сияла Т'Сехн-Хрр. Её атмосфера была богата кислородом и свет луны казался голубым. Даже днем, когда сквозь холодный туман к земле пробивалось сияние Баталикса, день был окрашен в голубоватые тона.
Анципиталы были отлично приспособлены к такому климату. Вокруг всегда царила приятная прохлада. Фагоры высоко держали рога и жили без спешки, без суеты. Родиной цивилизации двурогих были подножия великих гор на полуострове Пеговин в Геспагорате. Друг с другом они давно уже научились жить в мире. Рунты становились молодыми критами, а потом достигали полной зрелости и шерсть их становилась черной, густой и блестящей. Под своими непроницаемыми бесформенными шубами фагоры были невероятно сильны. Они метали грубые копья на сто ярдов, убивая без промаха и наверняка. Вне охоты они редко применяли оружие — только для расправы со стаями хищников, пытавшихся проникнуть на их территорию.
Кроме метания копий, фагорам были знакомы и другие искусства. Они давным-давно укротили огонь, превратившийся в их умелых руках в доброе домашнее животное. Взвалив очаги себе на плечи, они отправлялись в путь — и иногда можно было увидеть, как группы двурогих спускаются к берегу моря, где они по ночам промышляли рыбу и тут же жарили её, раскладывая костры на валунах, принесенных на широких плечах.
Наконец они смогли понять, как выплавлять и использовать бронзу. Этот крепкий металл они применяли пока лишь для украшений. В глубине их продымленных пещер в склонах гор мягкие отблески пламени играли на фигурных бронзовых пластинах. Умели двурогие и делать из глины и прутьев посуду — горшки и прочее, часто довольно сложную и красивую, очертаниями напоминающую кожуру половинок фруктов, которые фагоры так любили. Свои грубые одеяния они плели из тростника и ползучих растений. И они уже освоили земледелие. Гиллоты и сталлуны охотились вместе — и вместе расчищали и обрабатывали небольшие участки земли, где выращивали скромный урожай овощей. Между самками и самцами никогда не бывало ссор.
Фагоры приручали диких животных и одомашнивали их. Асокины жили с ними с давних времен, играя роль охотничьих собак, когда анципиталы отправлялись за дичью. От иных толку было меньше; иных с их вороватыми повадками терпели только ради их забавных шутовских ужимок.
Когда Баталикс закатывался за горизонт — когда свет уходил и на смену ему в мир являлся холод — анципиталы равнодушно погружались в сон. Они спали вповалку, как скот, ложась на землю там, где заставали их сумерки. В продолжение долгих ночных часов никакие видения и грезы не посещали их удлиненные тяжелые черепа.
Лишь только в ночи полной луны Т'Сехн-Хрр вместо того, чтобы провалиться в сон, фагоры безудержно спаривались. Время полнолуния было опасным временем. В ночь полной луны сталлун убивал любого, кто встречался ему на пути, будь то зверь или птица, или даже другой сталлун. Убивал без всякой причины; убийство совершалось потому, что так было заведено природой.
Днем те племена, что жили в Сиборнале, охотились на фламбергов. Бескрайние равнины южных приморских районов Сиборнала наводняли многомиллионные стада фламбергов. Среди огромных туч насекомых, сопровождающих стада, были и желтые мухи. Фагоры убивали фламбергов, кололи их поодиночке и целыми десятками, убивали выборочно вожаков стада, убивали беременных самок и молодняк, изо всех сил стараясь сплошь покрыть равнины тушами мертвых копытных. Но ничто не могло заставить упрямых, а может быть, просто глупых фламбергов свернуть с их неизменного пути миграции через просторы приморских равнин. С таким же неизменным упрямством фагоры продолжали убивать фламбергов. Шли годы, слагая века, — но бесконечные стада без устали рвались навстречу безжалостным копьям. Среди племен сиборнальских фагоров не было других сказаний, кроме рассказов о бесконечной бойне фламбергов.
Потомство зачинали в лунные ночи: через год, тоже в ночи полной луны, появлялись на свет новорожденные фагоры. Полного возмужания рунты достигали не скоро. В те далекие века время тянулось медленно, словно шагало в такт мерному, спокойному стуку невозмутимых сердец, тогда как ленивое течение жизни подстраивалось под незаметный рост деревьев. Когда широкий диск бело-голубой луны наконец скрывался за горизонтом, утопая в стелющемся по земле тумане, всё шло своим чередом до тех пор, пока луна снова не появлялась в небе, восходя из того же тумана. Существуя в полном одиночестве своего безыскусного мира, фагоры жили в раз и навсегда установленном темпе. Мысли об уходящем времени никогда не проникали в серый сумрак обители их предков.
Домашние животные фагоров гибли довольно часто. Когда умирал иной, его тело небрежно выбрасывали за околицу поселка или к ближайшим деревьям у выхода из пещеры на растерзание промышляющим падалью животным и стервятникам. Великие черные фагоры не знали смерти: смерть значила для них не больше, чем само время. С возрастом движения анципиталов замедлялись — и только. Оставаясь жить на попечении семьи или своего племени, они всё больше и больше отдалялись от сородичей. Год от года ловкость и проворство оставляли их. Язык тоже постепенно забывался. Наконец движения прекращались вовсе.
Как только это происходило, племя оказывало своим старейшинам последнюю милость, одинаковую для всех и традиционную. Ибо в племенах фагоров заботились только о недавно появившихся на свет и о глубоких стариках, чей возраст близился к веку или перевалил за него. Сверхдолгожителей хранили особо, в безопасном месте, всячески почитая, и выносили в дни великих празднеств на общее обозрение и поклонение и берегли пуще глаза, если вдруг случалось наводнение или лесной пожар.
Олицетворяя размеренный ток времени, фагоры-патриархи незаметно для себя и других, не особенно меняясь внешне, пересекали сумеречную черту, отделяющую привычную всем активную жизнь от иной формы существования. Казалось, само время, сгущаясь, пропитывало их тела. Древние фагоры сжимались и иссыхали, превращаясь за несколько десятков лет в небольшие кератиновые мумии, лишь отдаленно напоминающие очертаниями те тела, которыми они были ранее. Но и тогда искорки разума не покидали их. Они копили мудрость, и к ним нередко обращались за советом живые. Так неподвижные старейшины ещё очень долго участвовали в жизни племени. Но в конце концов распадался и кератин — и лишь после этого считалось, что анципитал наконец завершил своё существование. Но подобная сумеречная полупотустороняя жизнь могла тянуться очень долго: при соответствующем уходе и заботе многие старцы влачили свои дни ещё в течение многих веков.
Зимы приходили на смену лету, мало отличаясь друг от друга и мало меняя облик напоминающего булаву протянувшегося через экватор полуострова. Далеко на севере моря зимой иногда замерзали; на полуострове же, у подножия великих гор, в охваченных изморозью долинах, летаргический рай длился многие луны — многие луны и многие века.
Нельзя сказать, что фагоры были неподвластны переменам — просто перемены отыскали их сами. Неизвестная звезда — незаметно появившаяся в небе сверкающей точкой и относительно быстро начавшая расти, внесла коренные перемены в расчисленный на века уклад существования фагоров.
Появление первого фагора с белой шестью сородичи восприняли с полнейшим равнодушием. Но вслед за первым появились и другие альбиносы — и многим из них удалось достигнуть зрелости. От белых сталлунов и гиллот произошло на свет белое потомство. И лишь тогда уродов стали выгонять из племени.
Изгои поселились на берегах восточного моря Ковасса, где вели сытую и спокойную жизнь, вволю наедаясь игуанами. Они тоже приручали иных и носили своих домашних зверьков с собой на спинах. В обязанности иных входило поддерживать огонь в переносных очагах хозяев, время от времени подбрасывая туда пучки сухих морских водорослей.
В блеске новой звезды фагоры с иными на спинах бесцельно брели вдоль берега моря на восток, окутанные дымом каменных очагов и на первый взгляд совершенно безутешные. Но годы сменяли друг друга, и число белых фагоров росло, а их исход на восток превращался в общее неуклонное стремление. Свой путь они отмечали каменными столбами, в надежде на то, что в один прекрасный день по этим отметинам будет легче найти дорогу назад. Однако ушедшим на восток так и не суждено было вернуться...
Странная звезда в небе продолжала неуклонно расти, пока все другие звезды не стали тонуть в её блеске, а все предметы отбрасывать тень, как раньше бывало лишь в полнолуния, в ночи господства Т'Сехн-Хрр. И тогда, посовещавшись с предками, анципиталы дали новой звезде имя 'Фреир', что означало 'страх'.
От поколения к поколению страх-звезда продолжала расти, хотя и почти незаметно для глаз. И поколение за поколением белые фагоры-мутанты расселялись вдоль побережья Геспагората. Продвижение белых фагоров на восток от полуострова Пеговин остановили грозные ледники самой полярной шапки, спускавшиеся прямо в огромный залив моря Ардент, на границе покрытого непроходимыми топями края, позже получившего название Димариам. На западе их ещё раньше встретили они же. Но на севере мутанты с медлительной уверенностью осваивали бескрайние луга Зроссы — и, пройдя через них около двух тысяч миль, вышли наконец к тонкому мосту-перешейку Кадмир. Всю эту историю бесстрастно сохранила родовая память фагоров, что являлось отличительной чертой их вида.
