Губернаторство Карафуто

— Ты куда?

— С ним. Мне нужно вернуться в общежитие.

Хаттори смотрел на нее с неподдельным интересом. Неужели она и в самом деле не догадывалась, на что они играют? Неглупая девушка явно вышла из крестьянской среды и вряд ли обладала способностью к актерской игре такого уровня.

— Ты в курсе, что именно стояло на кону? — поинтересовался он.

— Да, конечно. Жеребец и меч.

Хаттори расхохотался.

— Что ты ей наплел, Качмарек-сан? — крикнул он вниз.

Поляк, который в это время натягивал узкие лакированные туфли, не соизволил ответить.

— Он проиграл тебя, наивная девушка. Кстати, знаешь, во сколько он тебя оценил?

— Но я... Ах!

Сакура отшатнулась от торговца и побежала вниз. Хаттори грубо перехватил ее за локоть:

— Юноша уже ушел. Похоже, он тебя бросил.

— Пожалуйста, отпустите меня, — взмолилась испуганная Сакура и заплакала.

— Любопытно... — проговорил Хаттори и разжал пальцы. — И что же мне с тобой делать? Выходит, этот негодяй остался должен пятьсот иен? Может, освободишь его от этой обузы?

Сакура ровным счетом ничего не поняла. Хаттори прислушался к шуму внизу.

— Эй, кто там? — крикнул он. — Ты, никак, вернулся, Качмарек-сан?

— Ты будешь меня встречать или нет? — раздался снизу женский голос.

— О, Киоко! Ты, как обычно, вовремя, — промолвил Хаттори и двинулся вниз по лестнице.

Сакура, ничего не понимая, несмело спустилась за ним и увидела в холле роскошно одетую женщину, склонившуюся перед хозяином дома.

Женщина выпрямилась, увидела Сакуру и весело рассмеялась.

— Извини дорогой, что приехала так неожиданно, — едко сказала она. — Что делает в моем доме ойран*?

Сакура огляделась, но никаких проституток не увидела.

— У меня были гости, — невозмутимо ответил Хаттори. — Тот самый молодой человек, с которым ты наверняка столкнулась на улице, и эта прелестная девушка. Молодые поссорились между собой, юноша бросил ее и уехал один.

— Да? — слегка удивилась Киоко и подняла тонкую бровь. — А я уж думала, не уехать ли мне обратно на Кюсю. Ты кто, дорогая? — обратилась она к гостье.

— Я?.. Не знаю... — жалобно пролепетала Сакура. Девушка была так напугана, что почти не могла говорить. Она проворно пятилась к выходу и непрерывно кланялась хозяевам. Киоко всплеснула руками. Больше Сакура ничего не видела, потому что выскочила на улицу.

Уже совсем стемнело. При свете фонарей мимо нее прошествовали носильщики с хозяйскими чемоданами. Только сейчас Сакура сообразила, что забыла в доме торговца новые ботиночки. 'Что же делать?' — ломала она голову, переминаясь на дорожке с ноги на ногу. Денег с собой не было, а бесплатно ее никто не повезет. Возвращаться за обувью не хотелось, идти через весь город босиком тоже. Сакура так и не решилась вернуться и выскользнула за ограду на улицу.

Идти босиком было мучительно. Крестьянская девочка в июле и августе ходила по двору разутой, но лето в этом году еще не началось, а стопы в обуви за зиму стали нежными. Сакура быстро изранила ноги. Неприятней всего были взгляды редких прохожих. Исподволь подкрался страх и ухватил подвздох ледяной лапой, ведь рядом никого не было, кто мог бы ее защитить!

А потом она увидела... Киёмизду Шиму. Рядом с ним шла высокая женщина, похожая на айнку. Нэниэки* скрывал ее фигуру, но Сакура наметанным глазом сразу определила, что под халатом на спине прячется ребенок. Первым порывом было куда-нибудь спрятаться, но преподаватель ее уже увидел.

— Хатамото-сан, — окликнул он Сакуру менторским тоном. — Почему ты одна и так поздно?

— Она босиком и совсем не одета, — с тревогой заметила женщина.

— Это моя ученица, — сказал ей преподаватель.

Сакура послушно подошла. За спиной женщины мерно посапывал спящий ребенок.

— Где твоя обувь?— строго спросил Киёмидзу-сан.

— Ничего страшного, — дрожащим голосом ответила Сакура. — Я иду в общежитие.

— Что случилось? — спросила женщина. В ее голосе слышалось участие, и Сакура поняла, что эти люди ей помогут.

— Ах... Киёмидзу-сан, простите, пожалуйста!

— Что бы ни произошло, ее надо отвести домой, — сказала женщина.

— Я поймаю рикшу, — ответил преподаватель и ушел.

— Меня зовут Касуми. Я жена Киёмидзу-сан. А теперь расскажи, что случилось.

Сакура заплакала и рассказала, в какую историю она угодила.

— Опять Хаттори! — с досадой произнесла Касуми-Турешмат. — Богач, что пепельница: чем полнее, тем грязнее.** Ты еще дешево отделалась. Пройти босиком по улице — самая малая плата за твое приключение. А вот и Киёмидзу-сан.

Преподаватель спрыгнул с повозки и помог ученице взобраться на сиденье.

— Я так виновата, — плакала девушка. — Теперь все узнают о моем позоре! Меня отчислят из гимназии за недостойное поведение!

— Если никому не расскажешь — никто и не узнает, — ответила Турешмат.

— Пожалуйста, никому не рассказывайте, — просила Сакура. — Спасибо! Простите меня, пожалуйста...

Има и Санако еще не ложились, ждали Сакуру. Встретили ее возгласами, расспросами. Оказывается, они долго искали ее по всему парку. Сакура виновато опустила глаза и спряталась под одеяло. Там, наедине с собой, она обдумывала случившееся.

Это всё Хотэй. Он предупредил девушку, чтобы впредь была осмотрительней, иначе можно сломать судьбу одним неосторожным шагом. И чтобы не смеялась над богом судьбы, пусть даже беззлобно. Сегодняшний урок — его подарок на будущее.

Глава 10 ЛЕГКАЯ СУДЬБА

Крестьянин в поле

И дорогу мне указал

Вырванной редькой...

Кабаяси Исса (1763 — 1827)

Весенние каникулы короткие, всего две недели, с 25 марта по 6 апреля. Весной 1917 года Сакура окончила второй год обучения и приехала домой на отдых. Родные радовались ее приезду, особенно дети — сыновья и дочки Шики и Монтаро.

Сидзука так и терлась вокруг старшей сестры, которая, казалось, знает всё, особенно о красоте и о любви. Сидзука мечтала стать медсестрой, в следующем году собиралась поступать в Тоёхарскую женскую гимназию и с интересом слушала рассказы Сакуры о студенческой жизни.

В гости пожаловал Рафу с женой Рицуко и сыном. Акио, седьмой сын Накано, только что вернулся из армии. Вечером родители отправили Акио и Сакуру за стадом коров. Только тогда молодые сообразили, что гости затеялись неспроста. Сакура ловко завернула стадо с луга на дорогу, без тени смущения используя Акио как заграждение, чтобы коровы не разбрелись в разные стороны. Рыбацкий сын, старше ее на два года, бестолково топтался в пыли и недоумевал, как может такая красивая, миниатюрная, ловкая девушка стать его женой? Пока он учился стрелять на ходу, бегая по пересеченной местности, она получала образование. Нет, откажет она... Такой красавице нечего делать в рыбацком поселке.

Когда они вернулись, сват уже сидел на почетном месте около токонома. Вот тогда-то Сакура и смутилась. Ни на кого не глядя, скользнула за фусуму, чтобы привести себя в порядок. Надо же, догадались — отправить ее с будущим женихом загонять коров! Теперь она вся пыльная. То, что он такой же пыльный, в расчет не принималось. Не все ли равно, пыльный или нет этот кроткий приятный парень? Вот-вот сбудется ее заветное желание, но как же тогда учеба?

Сват улаживал дела с профессиональным изяществом. К тому же и та, и другая сторона стремились к согласию. Решили сыграть свадьбу летом, во время длинных каникул, а потом дать Сакуре закончить училище, ведь останется всего один год учебы, даже меньше.

— Я совсем не против, чтобы моя жена учила в школе детей, — сказал Акио, не сводя с невесты ласкового взгляда. — Я даже гордиться буду...

Он смутно представил себе, как Сакура со строгой прической, в голубом кимоно будет стоять у доски в классе, а ученики будут слушать ее, а после уроков с ней будут почтительно беседовать родители школьников. И это его, Акио, жена! Поверить невозможно...

Ох, зависть девичья, остры твои тонкие, длинные зубы! Сидзука тишком от всех плакала в огороде злыми слезами. Сакура старше, ей и замуж выйти надо раньше. Но Сидзуке самой уже пятнадцать!

Хироко заметила долгое отсутствие младшей дочери и послала внуков отыскать ее. В конце марта прятаться в огороде негде: он еще покрыт просевшим снегом, из-под которого торчат голые кусты смородины. Идти домой Сидзука не захотела, поэтому Хироко, рассердившись, отправилась за ней сама. Оглядев зареванную дочь, она съязвила:

— Ты ведешь себя так, будто это тебя выдают замуж, а не сестру. Пошли домой, хватит капризничать. Что подумают гости?

Сидзука хлюпала носом и упрямилась.

— И нечего так на меня смотреть, — продолжала мать. — Кто на родителей косится, тот в камбалу превратится.** Подумай, в каком свете ты выставишь себя перед накодо*! Как он будет тебя сватать, когда настанет твой черед?

Ее слова возымели действие. Сидзука утерла слезы рукавом и пошла домой, стыдливо прячась за мамину спину.

Сакура, как ни была занята своим счастьем, заметила отчуждение Сидзуки. Когда все улеглись спать, она подобралась ближе к сестре и зашептала:

— Сидзука, ты же хочешь учиться на медсестру!

Та не отвечала, обиженная.

— Почему ты молчишь? Если тебя сосватают в этом году, ты никуда не поступишь.

Сакура была права. Сидзука шмыгнула носом.

— И если на следующий год сосватают и ты согласишься, тоже не поступишь. Надо выбрать, что ты хочешь сильнее.

— Но ты вон — и замуж, и учишься!

— Я уже два года отучилась! Остался всего один. Даже если я забеременею сразу после свадьбы, все равно успею закончить. Не сердись на меня, имото*, мне уже восемнадцать. Совсем старенькая!

— А у меня целый год пропадет! Я еще старше буду!

— Зачем загадывать-то? Когда говорят о будущем, на чердаке мыши смеются.** На следующий год поступишь. А если сосватают, можно договориться, чтобы подождали. А я, между прочим, тоже год потеряла, в 1906-м, когда мы переехали на Карафуто.

— Легко тебе говорить, а сама и замуж, и учишься, — повторила Сидзука, но уже без обиды, а жалобно.

Сакура в темноте гладила ее по голове.

— Тихо, весь дом перебудите! — шикнула мама сердито.

На следующий год Хироко повезла Сидзуку в Тоёхару поступать в женскую гимназию, так же, как три года назад возила Сакуру. К вступительным экзаменам Сидзука готовилась старательно, но перед незнакомыми преподавателями терялась, путалась, и поступить ей не удалось. Наплакавшись у сестры в комнатушке, решила на будущий год поступать снова, предварительно подготовившись, как следует.

Сакура к тому времени сдала все экзамены и собиралась домой, только уже не в Отиай, а в Сакаэхаму, к мужу.

Начальная школа в рыбацком поселке ждала молодую преподавательницу родного языка.

Накано продолжали родниться с Хатамото. Осенью 1918 года вернулся из армии самый младший сын рыбака, Нибори. После Нового года Рафу с сыном приехал в гости к Кеитаро. Едва завидев на пороге Нибори, Сидзука все поняла и забилась за фусумой в угол. Капризничать в позапрошлом году и портить настроение сестре и матери было просто. Вот мечта и сбылась, но что теперь делать? Сидзука собиралась весной снова поступать на медицинский факультет. Может, просить подождать? Но ей уже шестнадцать, куда еще ждать-то? Подружки все уже замужем — в прошлом году отыграли свадьбы, как сговорились. Беременные ходят, одна она осталась, 'лавка с товаром'. У Сакуры живот уже видно! Но если она, Сидзука, выйдет замуж, не видать ей образования и работы в больнице, а ей так хочется стать медсестрой! Она бы важно ходила в белом халате, всё бы знала и лечила бы послушных пациентов. Ее бы все уважали, как Сакуру. Девица на выданье мучилась неразрешимыми вопросами.

Мать бесцеремонно, как куклу, вытащила ее из угла и стала больно расчесывать. Невольно брызнули слезы. Как Сакура не плакала, когда мама делала ей прически? Неужели ей было не больно?

— Ты меня не любишь, мама, — закапризничала Сидзука, за что получила чувствительный удар расческой по голове.

Вышла на смотрины, мельком глянула на жениха — ох, до чего же хорош! — и, упав на колени, склонилась, позволив гостям разглядеть роскошный бант-оби на спине.

Как, ну как отказать такому парню?

Нибори, однако, выглядел несколько отрешенным. 'От счастья, наверное', — решила Сидзука, усаживаясь, куда указал накодо.

Отцы между собой уже все решили. Кеитаро вполне устраивало, что все три дочери станут невестками Накодо. Он обязан Рафу до конца дней своих. Мнение молодых спросили для порядка. Нибори, который за все время не проронил ни слова, молча кивнул. Сидзука, в свою очередь, сказала:

— Согласна. Но я хочу учиться в гимназии на медицинскую сестру.

Заявление вызвало некоторое оживление, но накодо сделал примиряющий жест обеими руками: всё, мол, в порядке.

Скандал разразился на следующий день сразу после проводов гостей, как только паровоз тронул с места два пассажирских вагона. Сидзука рыдала прямо на морозе.

— Мама, но ведь мы могли попросить их подождать, пока я отучусь хотя бы два года, как Сакура!

— Зачем Накано заставлять ждать так долго? — отвечала Хироко. — Если бы ты поступила в прошлом году, мы бы попросили подождать. А если ты снова не поступишь?

— Поступлю!

— Постой, ты же в прошлом году плакала, что не ты выходишь замуж, а Сакура!

— Ну и что? Не помню я!

Кеитаро надоело слушать женские распри.

— Никаких гимназий! — отрезал он. — Все медсестры становятся ойран! Не позволю!

— Отец, это неправда! — расширила глаза Сидзука, от изумления переставшая плакать.

— Что неправда? То, что отец тебе говорит — неправда? Больше никакой учебы! Пойдешь замуж за Нибори. Всё!

— Но отец... — пролепетала испуганно Сидзука, внезапно поняв, что нет теперь никакого выбора. — Но как же... А если на учителя?

— Всё! — сердито повторил отец. — Больше никаких разговоров.

Летом 1919 года третья дочь Хатамото Кеитаро вышла замуж за сына Накано. Церемонию провели очень скромно, как, впрочем, и свадьбу Акио и Сакуры в прошлом году.

* * *

В 1917 году пресса сообщила о том, что Парламент Японии после долгих дискуссий принял закон о пятилетнем плане строительства железной дороги на Карафуто. В ноябре газеты рассказали читателям о государственном перевороте в России.

В 1918 году издания острова извещали, что территория губернаторства отныне разделена на семь ситё.

Однако газеты на Карафуто освещали не все события, которые происходили в метрополии. В губернаторстве не выпускалось ни одного коммунистического издания, иначе жители Карафуто знали бы подробности рисовых бунтов, прокатившихся по стране в августе-сентябре 1918 года. Бунт вырвался из небольшого рыбацкого поселка и охватил города и деревни, шахты и рудники. Голодные толпы требовали у правительства уменьшить экспорт риса и снизить на него внутренние цены. Понеся серьезные потери, участники бунтов добились снижения цен на рис.

Зная о бунтах на уровне слухов, полуголодное население Карафуто чутко реагировало на колебания 'рисовых' цен — урчанием в пустых желудках. В 1919 году, когда цены понизились, стало чуть легче.