Губернаторство Карафуто

...В лесах между тем набирала мощь разрушительная работа: трудились гусеницы сибирского шелкопряда. С неприятным шелестом сотни тысяч гусениц объедали хвою, захватывали дерево за деревом — лиственницу, ель, пихту. И работа эта только началась.

Глава 11 ЧЕРНЫЕ МОЛНИИ В ГЛАЗАХ

Киёмидзу Шиме в 1918-1919 годах снова пришлось участвовать в экспедициях, теперь уже на Северном Сахалине. Правительство Колчака, властвовавшее в то время на севере острова, не препятствовало разведке угольных залежей японскими геологами и инженерами. В 1919 году экспедиция, отправленная акулой бизнеса фирмой 'Мицубиси', вела съемки и исследования по заявкам товарищества 'Иван Стахеев'. Возглавлял ее сам вице-директор Геологического комитета Японии Кобаяси Гиитиро. Уголь нашли высокосортный, который годится для производства стали. Японцы пытались добиться исключительных прав на разработку сахалинских копей, однако правительство Колчака каждый раз отвечало отказом. Адмирал Колчак испытывал к Японии откровенную антипатию, предпочитая поддерживать связи с ее соперницей Америкой. Колчаковская администрация провозгласила принцип 'открытых дверей' — свободной конкуренции между капиталами разных стран, и не допустила японского экономического господства в русской части острова.

21 апреля 1920 года Япония захватила север Сахалина, бывший к тому времени уже советским. Японское правительство не скупилось на затраты, чтобы исследовать захваченную территорию. Главная цель — нефть, которую не удалось найти на юге. Оккупация началась с введения военно-гражданского управления. Русские законы перестали действовать. Все населенные пункты и даже улицы получили новые названия. Коммунистические издания были немедленно запрещены. Почтовая связь с материком прервалась. Японские дельцы оттеснили русских промышленников. 30 августа военно-административное управление запретило начинать добычу угля, если рудник к моменту оккупации не работал. 14 сентября оно ввело ограничения на вывоз угля с Сахалина. Эти мероприятия ущемили права русских угледобытчиков.

Русские предприятия были вынуждены продавать имущество японским фирмам. Разумеется, за бесценок.

По сравнению с этими событиями первая всенародная перепись населения, прошедшая в Японии в 1920 году, несколько поблекла.

* * *

Отец вернулся из экспедиции только в конце октября, поздно вечером. Пятилетний Казуки мгновенно проснулся, торопливо отодвинул фусуму и повис на крепкой отцовской шее.

— Шима, — шептала мама, склонившаяся в глубоком поклоне. Выпрямившись, она сразу поставила обеденный столик. Отросшая в экспедиции бородка делала отца немного чужим, но Казуки, уткнувшийся носом ему за воротник, чувствовал родной запах, смешавшийся с запахом дыма.

Мама поставила варить рис на хибати с тлеющими древесными угольками.

— Папа, папа, что ты мне привез? — спрашивал Казуки и нетерпеливо подпрыгивал на месте. Отец вручил ему большую клейкую кедровую шишку, обнял сына еще раз и отправил спать. Казуки послушно задвинул фусуму и забрался под одеяло к младшему брату. Ибура даже не шевельнулся, так сладко ему спалось.

Сон пропал. За бумажной стенкой отчетливо слышались приглушенные голоса родителей. Сначала папа и мама шептались совсем тихо, и Казуки по шороху догадался, что они обнимаются. Потом мама занялась ужином и спросила:

— Что там, на севере?

Отец помолчал, прежде чем ответить:

— Глушь. Леса живые стоят, поначалу непривычно было. Сибирский шелкопряд туда не добрался. Наверное, потому что зимой там очень холодно.

— А что в селеньях?

— Цивилизации там меньше, чем у нас. Дороги плохие, в дождь не проедешь. Дома бревенчатые, но есть и кирпичные. Церкви в каждом селении. Высокие, красивые. Магазинов мало, на всех японские вывески, и на конторах тоже. Мастерских вообще не увидел, только те, что уже японцы открыли. Фотоателье — одно-единственное, в одном большом селении, в Александровске! Думал, что тоже только открыли, а оказалось, оно раньше принадлежало русским, но теперь владелец — японец.

— Но Александровск — это город!

— Да, город, а на вид — большое село.

— Русских видел?

— Видел, но мельком, — с неохотой проговорил отец. — Наш отряд заходил несколько раз в сёла, чтобы продуктов закупить. Русские на улицы не высовываются, сидят по домам. Даже в огородах их не видно было. Все у них позарастало там.

— Почему?

Отец, кажется, усмехнулся.

— Ты знаешь, Турешмат, наши их не трогают, но на улицах полно военных и полицейских. Может, потому русские и сидят дома, никуда не ходят. Без специального пропуска они никуда и сунуться не могут. Может, оно и к лучшему. Староста одного из сёл, майор, предупредил нас, чтобы осторожнее были.

— Осторожнее? Там опасно?

— Военное положение, а русских там довольно много. Мало ли что.

— Но в газетах писали, что русские устроили нам радушный прием и были благодарны!

— Турешмат! — ласково ответил отец. — Если бы ты видела, с какой ненавистью они смотрели на нас из окон! Будто сквозь амбразуры. Спиной поворачиваться не хотелось, лопатки сводило от этих взглядов. Опасаться вроде нечего, все коммунисты покинули остров. Хотя я слышал, что кое-кто остался, и их всех казнили.

— Какой ужас! Я видела русских в детстве. Я помню, какие они были добрые и улыбчивые, даже коммунисты. Нас, детей, угощали сладостями. А еще у отца хранилась книжка с картинками и с большими русскими буквами. Ее когда-то подарила русская учительница, когда он сам был еще маленьким. А буквы он все давно позабыл.

— Я не удивлюсь, если русские сами позабыли свои буквы. Школа у них стоит пустая, дети не учатся.

— Но почему? Это странно!

— Летом, говорят, дети у них отдыхают, но осенью они тоже не учились. Староста сказал, что эти варвары еще и ленивые, но, мне кажется, причина в другом. Знаешь, Турешмат, там ведь теперь, как и здесь, государственный язык — японский. А русские на севере его вряд ли знают.

— Ну и что?

— А то, что в школах вместо русского языка придется изучать японский.

— Разве это плохо? Смирятся и отправят детей в школу. А ведь и правда, родному языку тоже надо учиться!

— Русские, видать, решили, что детям теперь вообще учиться не надо.

— Наверное, им надо время, чтобы привыкнуть. Я бы на их месте детей бы даже на улицу не выпускала. Шима, летом приходили переписчики, я заполнила бланк за тебя. Такой длинный, двухсторонний! Заполняла не я, а чиновник. Он задавал вопросы и записывал, что я отвечу. Удивился, что я, айну, имею японское гражданство, хотя я коренная жительница Карафуто, а не с Хоккайдо и даже не с Тисимских островов*. Шима, тебе на Севере встречались айны?

— Айнов не встречал. Зато попадались гиляцкие стойбища. Нивхи жалуются...

Тут отец сделал долгую паузу, которую мама не нарушила ни единым словом.

— Нивхи утверждают, будто японцы отбирают у них рыбу, а взамен пушнины дают только самогон или водку. В отряде этим россказням не слишком-то верили, но нивхи не умеют обманывать. И такого запустения у них я еще не видел. Не видел столько пьяных... Они на зиму почти не запасли юколы*. Знаешь сама, что это значит. Ке-рафы* летом пустовали, ни души!

Казуки уже не прислушивался к разговору родителей. Он жалел русских детей, которых глупые папы-мамы не пускают в школу. Сам-то он пойдет на следующий год! Наденет праздничное черное хаори, у него будет настоящий кожаный портфель, и маленький Ибура будет смотреть на старшего брата с восторгом.

Потом Казуки размечтался, как он, самурай огромного роста, спасает лес от сибирского шелкопряда. Злой ками из белых нарядных гусениц, весь в крупных желто-серых бабочках, так и вертелся вокруг, смеялся и дразнил, а Казуки долго сражался с ним, пока не загнал в реку. Злой ками сибирского шелкопряда бесславно погибает, отец гордится своим сыном, а Ибура смотрит с восхищением. Так Казуки и уснул — под восхищенный взгляд брата, мерно сопевшего рядом и сладко чмокающего во сне.

Киёмидзу Казуки вертел головой, рассматривая здание школы и множество детей с родителями. Отец крепко держал его за руку. В другой руке Казуки нес настоящую кожаную сумку с тетрадями, чернильницей и акварельными красками. Сегодня, 6 апреля 1921 года, Япония отмечает День цветения сакуры, а здесь всюду лежит снег, подтаявший и просевший под скупым солнцем. Территорию вокруг школы расчистили от снега, убитые сибирским шелкопрядом елки спилили. Двухэтажная деревянная школа поблескивала стеклами окон на ярком солнце.

Отец подвел Казуки к группе детей и оставил, а сам отошел в сторону.

Здесь стояли только мальчики. Учитель заставил их построиться в две шеренги. Девочек построили отдельно. Все от мала до велика стояли строгими рядами. Три солидных человека прошли в миниатюрный каменный павильон на высоком цоколе, который располагался чуть в стороне от здания школы.

— Это госинэйхоандэн*. Туда идут директор школы и два лучших педагога, — объяснил детям учитель.

Ко входу в хоандэн вела маленькая крутая лестница. Внутрь зашел только директор и вернулся оттуда со свитком в руках. Все присутствующие почтительно склонились. Директор развернул свиток и громким торжественным голосом зачитал императорский рескрипт об образовании. Затем бережно отнес свиток обратно в хоандэн.

Торжественная часть шла довольно долго, и Казуки скучал, терпеливо стоя вместе со всеми. Оживление вызвало выступление танцевальной группы девочек. Трое играли на тайко*, пятеро танцевали, степенно расхаживая по площадке и взмахивая пестрыми широкими рукавами.

Торжественная часть окончилась, и детей повели в школу. Зайдя внутрь, все разулись, поставили обувь на полочки и обули чистые дзори. Одежду повесили на длинные ряды вешалок. Было тесно, Казуки толкали со всех сторон, и он боялся отстать от своей группы.

Полы всюду покрывали дорожки. В узком коридоре висел свиток с каллиграфической надписью. Учитель провел небольшую экскурсию и показал детям несколько помещений: два спортзала, кабинеты минералогии, растительного и животного мира Карафуто, медицинский кабинет. В музыкальном и спортивном залах стояли пианино. В кабинете для девочек на столах были швейные машинки, для мальчиков — токарные станки.

Потом учитель завел детей в большой светлый класс и велел сесть за низенькие столики на застеленный ковром пол. Педагог поздравил детей с началом великого пути, а потом раздал всем листы бумаги, велел открыть краски и выбрать перья средней толщины.

— Рисуем иероглиф всей рукой, помогая телом, вот так, — показывал учитель. Он нарисовал иероглиф мелом на доске, а потом подошел к каждому ученику и помог сделать первые штрихи.

— Это иероглиф 'хи' — 'солнце', — пояснил он, когда все управились с работой.

'Получается, я нарисовал солнце?' — удивился Казуки, вглядываясь в простую неровную решеточку на листе бумаги.

— Этот иероглиф еще означает 'день'. А теперь возьмите краски и нарисуйте солнце и день.

Так началась учеба. Четыре месяца спустя Казуки сумел прочитать надпись на свитке в коридоре: 'Учить других всегда почетно, учиться у других никогда не зазорно'**.

Живот разболелся еще дома. Учись Казуки в первом классе, он бы пожаловался. Но ему уже восемь лет! Мама слегка обжарила на завтрак кусочки тофу*, но кушать совсем не хотелось, запах еды отталкивал. Ибура с удовольствием съел и свою порцию, и брата. Казуки только попил чаю. Мама, поворчав для порядка, сунула в карманы сыновьям по бумажной салфетке.

Братья зашагали в школу — старший в третий класс, младший в первый. Сейчас, в июне, когда северные березы с темно-серыми кряжистыми стволами, ольха и клены покрылись листьями, трагедия леса предстала во всем своем страшном величии. Зеленые островки на сопках только подчеркивали серость унылых склонов. Казуки всю зиму надеялся, что чудо произойдет, и уничтоженные сибирским шелкопрядом деревья весной вновь зазеленеют, но чуда не случилось. Лес был мертв.

Отец сказал, что в этом году сибирского шелкопряда нет. Мама по вечерам уже не задвигала сёдзи, как прошлым летом, когда домой на свет валом летели белесые бабочки. По утрам под уличными фонарями лежали сугробы из погибших насекомых. Отец тогда рассказывал, что в лесу гусеницы ползают друг по другу, а слой из них порой толщиной три сун* и даже больше!

Скушав за четыре года все хвойные леса на юге острова, вредитель угомонился.

Братьям с дороги было видно, как бригада на ближайшем склоне валит сухие стволы.

— А куда деревья денут? Сожгут? — спросил Ибура.

— Папа сказал, что их увезут на Хоккайдо и сделают порох.

— Ух ты! — вытаращил глаза младший брат.

Пришлось остановиться, чтобы переждать неожиданно сильный приступ боли внизу живота.

— Ты что? — удивился Ибура.

— Вон, еще одно дерево повалили, — севшим голосом ответил Казуки, махнув рукой в сторону бригады.

Боль отпустила, и мальчики зашагали дальше. Сегодня важный день: после занятий начнутся спортивные состязания с учениками другой школы, а Казуки входит в команду младших школьников. Однако боль уже прошла, и можно не беспокоиться.

На уроке японского языка учитель рассказывал о фамилиях.

— Японские фамилии, как и имена, делятся на две группы: кунные, которые состоят из ваго, и онные, которые состоят из канго, — рассказывал учитель. — Киёмидзу, что означает 'ваго'?

— 'Ваго' означает исконно японское слово, — четко ответил Казуки.

— Правильно. Ходзуэ, что значит 'канго'?

Ходзуэ, не зная ответа, мялся и краснел от стыда. Учитель продолжил:

— 'Канго' означает, что слово пришло из Китая. У Киёмидзу фамилия принадлежит к кунной группе, потому что состоит из двух японских слов: 'киёй' — 'чистый', и 'мидзу' — 'вода'.

Казуки хотел спросить, что означает непонятная фамилия Ходзуэ, но не решился. По опыту он уже знал, что учителя не любят, когда ученики их спрашивают. К тому же он начал понимать, что взрослые знают не всё, и ставить их вопросами в трудное положение не хотелось. Однако учитель сам завел разговор о необычной фамилии:

— Слово 'ходзуэ' можно истолковать как 'сбор колосьев', но эту фамилию можно написать и другими иероглифами. Вот так.

Учитель начертал на доске оба варианта написания фамилии.

— Здесь написано 'сбор колосьев', а здесь — 'первое число восьмого лунного месяца'. И то, и другое — 'ходзуэ'. В этот день древние начинали жатву.

Следующий урок — математика. Боль в животе уже не отпускала, то усиливалась, то ослабевала. А еще прибавилась тошнота. Казуки притерпелся.

— Летоисчисление каждый раз начинается с первым годом правления нового императора, — рассказывал учитель. — Как только престол занимает наследник, счет годам начинается заново. В наше время такой порядок стал не совсем удобным. Императоров сменилось много, поэтому часто бывает путаница. Для удобства мы приняли мировое летоисчисление. Сейчас идет 1923 год, или десятый год эпохи Тайсё. Всем понятно?

Учитель обвел учеников отеческим взглядом и торжественно произнес:

— А теперь посмотрите, какое на улице солнце! Мы не видели его уже три недели. Поэтому я отменяю урок математики, а мы все вместе пойдем за школу и будем рисовать деревья в солнечных лучах. Но прежде я скажу несколько слов. Все мы видим, что наши леса погибли. Гусеница сибирского шелкопряда небольшая, всего лишь два сун* длиной, но гусениц было очень много, поэтому им удалось погубить огромный лес. Возродить его можно тоже только всем вместе. В воскресенье все мы, и ученики, и учителя, пойдем на сопку сажать маленькие елочки.