Губернаторство Карафуто

В половине десятого утра Ибура покинул город вместе с остальными резервистами. На чердаках остались стрелки-смертники. Боевая группа направилась в сторону Камиэсутору — к 'последнему рубежу'.

По пути Ибура думал о том, что русские наверняка последуют за ними. Он отделился от группы и поднялся чуть выше, где рос густой лес. Выбрал подходящее дерево и залез наверх. Отсюда хорошо просматривалась дорога на Камиэсутору. Ибура приготовил винтовку и стал ждать.

* * *

Японец с винтовкой чуть не наступил на Ги ботинком с рифленой подошвой. Не заметив затаившегося корейца, он сноровисто полез на черемуху. Обосновавшись на ветвях, он направил винтовку в сторону дороги внизу.

Ги боялся шелохнуться. Он едва различал японца в густой листве. Уже и здоровая нога затекла, а снайпер все сидел и сидел. А потом начал стрелять. С дороги послышались ответные выстрелы. Пальнув семь или восемь раз, японец соскользнул вниз.

Глаза корейца сузились. Стараясь не звякать кандалами, он бесшумно поднялся на ноги и перехватил палку, как это делали надсмотрщики.

Ибура уловил за спиной движение, резко повернулся всем корпусом и получил сокрушительный удар по лбу.

Уложив японца на месте, Ги отбросил сломанную палку и сел на землю, потому что ноги не держали, ни больная, ни затекшая. Снизу послышался шум: кто-то продирался сквозь заросли, причем очень быстро. Ги на заду отполз в кусты. Шелест и треск приблизились, послышалась незнакомая речь. Кажется, русские! Если его найдут — сразу расстреляют. Ги затаился.

К черемухе вышел русский боец и чуть не споткнулся о лежащего японца. На возглас откликнулись сразу со всех сторон. Подошли еще русские, все в военной форме, в сапогах, с автоматами. Ги разглядывал их со страхом и любопытством. Они все были на одно лицо: длинноносые, с белесыми бровями. А кожа — смуглая. Ги думал, что кожа у русских белая, как снег.

Бойцы бесцеремонно растолкали 'убитого' снайпера.

— Жив, курилка! — смеялись они. — Гляньте, какая шишка на лбу! Приходи, кума, любоваться! Кто ж тебя приложил-то?

— Медведь!

— Леший!

Ги ни слова не понимал. Русские перевернули японца на живот и связали за спиной руки. Тот шипел, как змея. Несколько человек в это время прочесывали окрестности. Ги сидел тихо. Пленного между тем поставили на ноги. Он рванулся в сторону, но бойцы перехватили его 'на лету' и повели вниз, к дороге. Три человека остались, шерстя в ближайших зарослях.

— Ну, вот он, наш герой! — провозгласили прямо над головой Ги. Тот оглянулся и увидел круглое, как луна, лицо и улыбку от уха до уха. Ги жалобно завыл и прикрыл руками голову.

— Смотрите, на нем кандалы! — удивился солдат.

Подошли остальные.

— Вставай, чего расселся-то?

— Откуда украшения? С тюрьмы сбежал, что ли?

— Да он ни бельмеса.

Несильным тычком сапогом в спину Ги заставили подняться.

— Ну у тебя и видок... Погодите-ка, да он хромает! Обувка-то куда делась?

Русские увидели почерневшую стопу. Может, Ги показалось, но в голосах проскользнули участливые нотки. Круглолицый перебросил через плечо закованную руку Ги и повел вниз. Русские по пути переговаривались.

— Ф-фу, ну и запашок же от него! Беглый, что ли, черт его знает...

— Не жалуют они своих преступничков.

— Ладно, потом разберемся. Что-то они с этим змеем в лесу не поделили. Видали, как шипел?

Солдаты захохотали.

Ги привели в Эсутору. По городу ходили русские, все вооруженные. Японцев не было видно. Ги словно очнулся от оцепенения, в котором пребывал полтора года. Удивительно, но сначала его повели в больницу, полную раненых. Хирург, и без того перегруженный, уделил ему несколько минут. Лечение ограничилось тем, что врач промыл ногу в марганцовке, намазал вонючей липкой мазью и перебинтовал. Рядом неотлучно находился круглолицый солдат — стерег пленника. После перевязки он снова перебросил через плечо руку Ги и потащил к одноэтажному дому неподалеку от больницы.

Увидев, что дом полон пленными японцами, Ги завопил и чуть не сбил круглолицего с ног.

— Ты чё, озверел? — удивился солдат, заталкивая его в дом.

— Не-е-е, не пойду! — кричал Ги по-корейски и рвался обратно на улицу.

Русский разозлился. Японцы молча наблюдали за этой сценой. Находиться под одной крышей с тако не хотелось. Ближайший пленный приподнялся, состряпал брезгливую мину и недвусмысленно показал на выход пальцем.

— Да что за ерунда? — опять удивился боец. — Вас, косоглазых, не поймешь. Чего вы расшумелись, как в курятнике?

В доме было тихо, кричал только Ги.

— Тако, — буркнул кто-то из пленных.

— Чего?

— Кореец, — по-русски ответили ему из глубины дома.

Солдат вздохнул и потащил беднягу в комендатуру.

Чтобы поговорить с корейцем, командир, полковник лет сорока, велел привести пленного японца, который владел русским языком. Ги рассказал, как его угнали на шахты Карафуто и как он стал тако. И про то, что все корейцы ушли в сопки, а куда — он не знает. И про то, как чуть не убил японского снайпера. Молодой солдат записал рассказ в протокол. Возраст Ги вызвал у полковника недоумение.

— Двадцать лет? — переспросил он переводчика. — А ты не путаешь? Ну-ка, переспроси еще раз. Может, он на шахтах ваших двадцать лет работал?

Переспрашивали раза три, даже заставили показать на пальцах.

— Двадцать лет, значит... Да-а... — протянул полковник, по-новому рассматривая согбенного, беззубого старика с впалой грудью. — Сыну моему двадцать два... В Пхеньян пока не вернешься, там еще порядок не навели. Здесь останешься.

Конвоир вывел несчастного из комнаты и принес мисочку с теплой водой, в которой были лук, крупа и порезанный незнакомый овощ. Ги сначала взял черпалку, но она была слишком маленькая, а есть очень хотелось. Он жадно выпил воду, чуя, что она пахнет мясом, а гущу выбрал руками. Даже кусок мяса попался! Солдат забрал миску и принес еще.

— Вот и хватит тебе, а то плохо будет, — участливо проговорил он. — Командир сказал, что завтра твои кандалы как-нибудь снимут. Помыться бы тебе, да и мне не мешало. Говорят, у японцев тут полно бань.

Солдат по-деревенски поскреб под мышкой. Ги не понимал, что говорит русский, но интонации вовсе не были угрожающими.

— Как тебя звать-то? Имя как?

Ги, как ни странно, понял, ответил по складам:

— Ги. Син Ги Чер.

— Гоша, значит, — решил солдат. И засмеялся:

— Говорят, в Корее только три фамилии: Ким, Пак, Син. Иванов, Петров, Сидоров по-нашему. А ты, выходит, Чер по батюшке? А Чер — это как? А кто его знает... Иваныч будешь.

Глава 21 КОНЕЦ ГУБЕРНАТОРСТВА

Южную часть Сахалина освобождали соединения 16-й армии под командованием генерал-майора Л.Е. Черемисова и корабли Северной Тихоокеанской флотилии вице-адмирала В.А. Андреева. Главный удар возлагался на 56-й стрелковый корпус. Его поддерживала 255-я смешанная авиационная дивизия.

Сражение на Харамитогских высотах длилось неделю, с 11 по 19 августа. Каждый опорный пункт японцев 79-я стрелковая дивизия брала с боем. Ночью 12 августа 179-й стрелковый полк обошел японские укрепления через болота, вытаскивая технику на руках, и атаковал японцев с тыла. В этих местах Антон Буюклы повторил подвиг Александра Матросова, закрыв собой амбразуру дота.

16-17 августа продолжались бои в округе Эсутору.

20 августа подразделения 113-й стрелковой бригады высадились в порту Маока. Японцы оказали отчаянное сопротивление, которое было сломлено превосходящими силами десантников. Следующие два дня шли бои на Камышовом перевале и за каждую станцию на железнодорожной линии Маока — Тоёхара. На аэродром Коноторо был сброшен воздушный десант.

24 августа жители Хонто встретили десантников с советских кораблей белыми флагами. Сутки спустя мэр Отомари с группой японцев вышел навстречу десантникам и заявил о капитуляции.

Вечером 24 августа в город Тоёхара со стороны Камышового перевала вошел передовой отряд десантников 113-й стрелковой бригады под командованием подполковника М.Н. Тетюшкина. С севера от 50-й параллели, с Харамитогских высот, наступали боевые части 56-го стрелкового корпуса.

* * *

— Я живу в Отиай с 38-го года правления Мэйдзи, — бурчал Кеитаро. — Жена здесь умерла, сын погиб. Никуда я отсюда не уеду. А вы езжайте, дети. Может, успеете еще.

— Не можем мы тебя бросить, отец, — уговаривал Монтаро.

— Почему же 'бросить'? У меня дом, огород. С голоду не помру.

— Никуда мы без тебя не поедем. Раз ты решил остаться здесь, значит, мы тоже останемся.

Шика слушала спор и увязывала вещи в узлы. Семья большая, а добра нажито совсем немного. Лишняя вещь — лишняя забота**.

— О внуках подумайте, — сварливо скрипел Кеитаро.

— Нет, отец, это ты подумай. Ехать, так всем вместе. Или всем не ехать. Надо ехать, отец! За нами обязательно должны выслать пароходы. Не может быть, чтобы Япония нас бросила, — увещевал Монтаро.

— Не поеду! А вы поедете. Хоть ты и глава семьи, а волю отца надо исполнять.

— Хорошо, — упрямо склонил голову Монтаро. — Пусть дети едут. А мы с Шикой останемся. Тебя, отца, не брошу.

— А кто тогда за моей семьей присмотрит? — подал голос Кэн.

— Ты тоже решил остаться? — менторским тоном произнес Монтаро.

— Да. Я пойду в Тоёхару, запишусь в добровольцы. А вы езжайте. Нельзя семью разбивать. И под русскими оставаться нельзя. Были мы свободные, а станем... рабами.

Кеитаро изумленно крякнул и заморгал. Потом хлопнул по колену ладонью:

— А ведь прав, голова. Придется, видать, и мне с вами тащиться. Куда ж вы без меня? Пропадете.

— А скотину куда? — негромко спросила Шика.

Кеитаро вздохнул со стоном, произнес:

— Соседи вон коров режут и рубят кур, чтоб русским не досталось.

— Вот что, Кэн, — сказал Монтаро. — Съезди-ка в Сакаэхаму, посмотри, что там. А то, может, и пароходов-то нет, придется в Отомари ехать.

— В Отомари не поеду, — тут же отрезал дед.

Кэн, не проронив ни слова, поднялся и пошел седлать лошадь. Хорошо если удастся отправить всю семью. Отца одного оставлять нельзя, он совсем старый, ему почти шестьдесят. Скоро деда догонит.

Кэн ехал в Сакаэхаму, а навстречу ему брели странные люди, покрытые пылью, измученные, с детьми, с потерявшими цвет фуросики. Ехали одиночные подводы с людьми. Кэн остановил лошадь рядом с одной из подвод:

— Вы откуда?

— Из Ваарэ. Беженцы.

— И куда?

— В Отомари. Думали, может, за нами пароходы вышлют. Нету ни одного.

Известие не обрадовало. По пути встретились беженцы с Эсутору, которые покинули город неделю назад, двенадцатого-четырнадцатого августа. Вероятно, те, кто покинул дома позже, еще не успели сюда добраться.

— Бомбили нас по дороге, — пожаловалась беженка с четырьмя детьми. — Много погибло. На западном побережье страшно, пошли на восточное. Выходим на берег, а пароходов нет. Некоторые даже с жизнью покончили.

Можно было возвращаться назад, но Кэн хотел узнать, как дела у родных в Сакаэхаме.

Рыбацкий поселок был переполнен людьми. На море — ни одного судна, на берегу осталось только несколько мелких лодчонок с веслами. На горизонте угадывалось несколько точек: самые отчаянные рискнули отправиться в плавание к берегам Хоккайдо на рыбацких суденышках.

Супруги Накано Рафу и Рицуко упокоились несколько лет назад. Старший сын Раидон сам был старый-престарый, жена умерла в прошлом году. Встретил племянника во дворе. Рядом играли младшие внуки. Вид у дядюшки Раидона был самый безмятежный.

— Куда нам отсюда ехать? — отмахнулся он. — У меня уж возраст не тот для переездов. Я уже здесь как-нибудь. Семью-то, конечно, отправить надо, да вот как? Не дойдут они на веслах до Хоккайдо. Сам видишь, что тут у нас делается. Останемся здесь, куда ж деваться. Придут русские — там видно будет.

Кэн вернулся в Отиай.

— Надо ехать в Отомари, — сообщил он. Там порт, должно быть много кораблей.

— А людей еще больше, — ответил дед недовольно. — Нечего метаться туда-сюда. И к черту можно привыкнуть.** Скотину резать жаль. Устал я...

Утром Кэн отправился пешком в Тоёхару — поезда уже не ходили.

* * *

24 августа по радио сообщили, что советские войска без боя овладели Хонто, а со стороны Маоки по железной дороге с боями движется отряд десантников и уже вплотную подошел к Тоёхаре. Турешмат заплакала.

— Что с нами будет, Шима-сан? И что с Ибурой? Где он теперь?

Шима, утешая ее, ответил:

— О нашем Ибуре нет никаких известий, поэтому мы не знаем наверняка, погиб он или нет. Не будем хоронить его раньше времени, маленькая.

— А вдруг он попал в плен? Ты ведь его знаешь, он не потерпит такого позора.

— Может, ему удалось уйти в леса. Будем ждать.

Турешмат рыдала, больше не сдерживаясь. Шима не мог ее утешить. Вероятно, сына они больше не увидят. Думать об этом не хотелось. Шима цеплялся за надежду, что Ибура лесами вернется домой. Но вряд ли, вряд ли! Он такой — будет сражаться до последнего вздоха.

— Что с нашей невестушкой, с нашим внуком? — повторяла Турешмат, сидя на татами и покачиваясь вперед-назад.

— Я схожу в Управление недрами, — сказал Шима. — Посмотрю, что там делается. Может, узнаю что-нибудь. Куда, интересно, Казуки подевался?

Во дворе Управления недрами и разведкой природных ресурсов горел большой костер. Служащие жгли бумаги. Шима поздоровался с каждым, нашел управляющего.

— Всё уничтожаем, — деловито сообщил тот.

— Считаете, что всё безнадежно?

— Да, именно так. Не сегодня — завтра русские будут здесь. Нельзя, чтобы документы достались им. Пусть всё горит синим пламенем.

— Почему вы не эвакуируетесь?

— Поздно. Эвакуация захлебнулась беженцами. Кто успел — тот успел. Главные крысы сбежали самые первые, торгаши и дельцы типа Хаттори и Качмарека. Вы-то сами почему не эвакуировались?

— У нас в Эсутору сын остался с семьей.

— У меня — то же самое: дети в Маоке. Куда я без них поеду? А теперь уже поздно.

Кое-кто из наших сотрудников вернулся сегодня из Отомари. Хотели удрать с пожитками с Карафуто. Пароходы с утра еще стояли, битком набитые эвакуированными. Город переполнен беженцами. На причалах не повернешься. Все в страхе: в любой момент могут пожаловать русские. Думаю, в порту уже нет ни одного мало-мальски приличного суденышка. Некуда нам бежать.

В костер летели кипы документов. Управляющий, поблескивая стеклами очков, ворошил плотные пачки длинной палкой, время от времени сбивая с нее огонь. Клочья пепла, кувыркаясь в клубах дыма, разлетались во все стороны.

Шима пошел прочь. Скоро в город войдут русские. Куда старший-то запропастился? Младший невесть где, еще и этот куда-то делся.

Казуки 'делся' в Императорское общество резервистов. Активист с интересом посмотрел на его правую руку.

— Стрелять тоже в перчатках будете? — хмыкнул он.

— Перчатка не мешает.

— Что вы там скрываете?

— Травма.

— На курок сможете давить?

Казуки сердито промолчал.

— Согните палец. Не гнется, я же вижу!