Губернаторство Карафуто

Монтаро смущался и старался дышать не слишком шумно. Брови дочке неведомыми путями достались теткины.

Хозяйка задрала девочке рукав кимоно, осмотрела запястья, увидела обгрызенные ногти и брезгливо поморщилась.

— Руки натруженные, но это поправимо. Оставляйте. Будем учить.

— Видеться с дочерью можно?

— Нет. Свидания запрещены. Можно только писать письма. В четыре часа дня подойдите сюда. Придет нотариус, оформим договор на пять лет.

— Значит, я пять лет не увижу дочь?

— Именно так. По окончания срока договора будем решать, продлять его или нет.

Монтаро при Абе-сан не стал обнимать дочь, ушел. Ёсико, оставшись в большом незнакомом доме со строгой на вид хозяйкой, испугалась.

— Хатамото Ёсико, — произнесла Абе. — Огородное пугало, вот как. Ужасная фамилия.

Дом казался холодным. Абе-сан пугала неприветливым лицом. На глаза сами собой навернулись слезы.

— Это что? Немедленно перестань! Плакать здесь запрещено, — строго сказала хозяйка. — Вот так. Заплаканное лицо и пчёлы жалят.** Зови меня ока-сан*.

— Хорошо, — отозвалась Ёсико и не узнала собственного голоса, ставшего вдруг совсем тоненьким.

Абе отвернулась от нее и позвала:

— Юри!

Из-под лестницы, ведущей на второй этаж, выбежала девочка одиннадцати или двенадцати лет и торопливо поклонилась хозяйке.

— Это Ёсико. Она будет жить с тобой. Проводи ее в комнату.

— Хорошо, ока-сан, — почтительно ответила Юри, снова поклонилась и повела Ёсику за собой.

Комната была маленькая и светлая.

— Я — майко, ученица. Старшая сестра обещает через год уже брать меня с собой в чайные дома, — похвасталась Юри. Ёсико подавленно молчала. Ей отчаянно хотелось домой.

— Нас сейчас пятеро, с тобой — шестеро. Окия недавно покинули сразу две сестры. Они нашли себе данна.

— Что нашли? — не поняла Ёсико.

— Данна, покровителей. Они очень богатые и купили для них отдельные дома. Поживешь с нами несколько лет, а потом тоже станешь майко. Но только если понравишься ока-сан.

— А если не понравлюсь?

— Тогда ока-сан разорвет договор и отправит тебя домой, — пожала плечами Юри, — а твоим родителям придется возмещать расходы ока-сан за твое обучение.

Договор еще не был заключен. Ёсико хотела домой прямо сейчас. 'Придет папа, я попрошу его забрать меня отсюда', — решила она.

— Мне пора, сейчас начнутся занятия. Старшая сестра будет учить меня танцу. Я хорошо танцую, а ока-сан почему-то не нравится. Зато я пою лучше всех в окия!

Танцы, пение...

— А чему еще учит старшая сестра?

— Тебя будет учить другая сестра. Ну, если ты станешь майко, конечно. И ока-сан тоже учит.

— И чему же они учат? — нетерпеливо спросила Ёсико, видя, что Юри направляется к выходу.

— Красоте, — ответила та, уходя. — Прекрасному.

Прекрасному... Здесь учат прекрасному. Если Ёсико останется здесь и будет стараться, она станет гейшей. Она видела гейшу только один раз, издалека, когда была с родителями в Тоёхаре. Неужели она сама станет такой? Невероятно... Но до чего же хочется домой! Почему тогда Юри домой не рвется? Может, привыкла? Мама говорила, что привыкнуть можно ко всему.

Отец пришел в назначенное время, чтобы подписать договор с владелицей окия. Ёсико сдержанно попрощалась с ним, не смея плакать при ока-сан.

И все-таки она плакала, тайком, по ночам, тоскуя по дому и родным. Пять лет разлуки представлялись вечностью, которая никогда не кончится. А вдруг без нее приедет брат Кэн? В прошлом году он приезжал из Эсутору. Угощал сладостями, подарил сестрам по кимоно. Ей досталось самое красивое. Каким-то нюхом она чуяла, что брат именно ее любит больше всех в семье. А жену он не привез, потому что не с кем было оставить двух маленьких детей. Интересно, какая она? Наверное, похожа на нее, Ёсико, ведь имена у них одинаковые.

А потом плакать перестала. И ногти грызть тоже перестала. Что же это за гейша с обгрызенными ногтями?! В окия у нее не было ни минуты свободной. У Абе Изуми работали три полноправные гейши и обучались две майко. Учеба тоже считалась работой.

Ёсико обслуживала пять девушек и саму хозяйку. Еду готовила кухарка, она же мыла посуду. Остальные заботы легли на плечи восьмилетней воспитанницы. Привыкшая к труду деревенская девочка справлялась с нагрузкой, но все равно было тяжело. Если ока-сан была недовольна работой, она наказывала Ёсико — ставила в угол на колени и держала там по полчаса, а то и по часу, если у девочки не было срочной работы. И, разумеется, подолгу ругала. Майко говорили между собой, что в других окия хозяйки бьют своих воспитанниц. В доме Абе Изуми такого не случалось ни разу.

Воспитанницы называли друг друга сестрами. Девочки часто дразнили Ёсико, обзывая огородным пугалом. Та обижалась. Надо сказать, что они дразнили и друг друга. Спустя некоторое время, когда Ёсико пообвыклась, она стала относиться к раздорам точно так же, как у себя дома. Как известно, родные братья и сестры не слишком-то церемонятся друг с другом. Семейная жизнь в девичьей среде становилась привычной.

Сестры-майко научили ее ухаживать за кимоно старших сестер. Никогда в жизни Ёсико не видела такой роскошной одежды. Как-то раз, напортачив с кимоно, она получила от старшей сестры отменный нагоняй.

— Знаешь, сколько это кимоно стоит? — негодовала Мисаки. — Оно стоит дороже 'Бьюика'!

Ёсико стояла по-солдатски навытяжку, с багровым от стыда лицом, и мечтала провалиться сквозь землю.

— Кто возместит такой убыток? Ока-сан, если узнает, немедленно отправит тебя домой!

Ёсико упала на колени:

— Простите меня, пожалуйста, я не хотела, не хотела...

— Что, домой не хочется? Или кимоно жалко?

— Кимоно жалко, — пролепетала Ёсико. — И домой хочется...

К изумлению своему, Ёсико услышала, что Мисаки смеется.

— Ты невозможная, имото! Значит, не боишься, что ока-сан выгонит тебя из окия?

— Боюсь, — ответила Ёсико и подумала, что и правда боится, как бы Абе Изуми не отправила ее домой.

— Кимоно, увы, испорчено безнадежно, — уже спокойно сказала Мисаки. — Эти разводы после пятновыводителя теперь так и останутся. Работать в нем нельзя. Мне придется сообщить об этом ока-сан, никуда не денешься. Я поговорю с ней, чтобы она не наказывала тебя слишком строго.

— Спасибо, — пролепетала Ёсико, еле сдерживая предательские слезы.

Мисаки отпустила ее. Чуть позже ее вызвала к себе Абе Изуми. Ёсико от страха не чувствовала ног, пока шла к ней в комнату. Боялась напрасно. Ока-сан ограничилась длинным выговором, отчего Ёсико опять бухнулась на колени в поклон.

— Кимоно гейши — вещь очень дорогая, — сказала ока-сан напоследок. — Наказывать тебя смысла нет, этим его не вернешь. Я вычту с тебя его стоимость, когда ты начнешь зарабатывать.

Ёсико вышла из комнаты хозяйки на негнущихся ногах. Никогда она больше не допустит такой оплошности! Никогда не огорчит ни Мисаки, ни матушку.

— Ёсико, тебя Мисаки ждет! — сообщила Юри, когда та пришла в свою комнату.

Девочка поплелась на второй этаж.

— Ну, что? — спросила ее старшая сестра.

— Ока-сан сказала, что я возмещу стоимость кимоно, когда буду зарабатывать.

Мисаки качнула головой. Какой красивый, величавый жест! Как и все жесты старшей сестры. Нет, бедной Ёсико никогда так не научиться!

— Понимаешь, что это значит?

— Нет, — Ёсико старательно качнула головой, как Мисаки.

Старшая сестра засмеялась:

— Глупая! Это значит, что домой ты поедешь еще очень нескоро. Ока-сан решила оставить тебя в окия. Ты ведь смирная, как буренка на лугу. А смирение — лучшая добродетель. Иначе ты бы уже завязывала свои кимоношки в фуросики.

Спустя два года Ёсико стала майко и получила новое имя, Акеми — Ослепительно Красивая. Крестьянская девочка росла на удивление хорошенькой. Мисаки стала обучать ее прекрасному... К тому времени ока-сан взяла на обучение еще одну девочку и переложила на нее домашние заботы, которыми раньше занималась Ёсико.

А у Акеми-Ёсико по-прежнему не оставалось свободного времени. Утром она посещала школу, потому что шестилетнее образование было обязательным, все остальное время посвящала обучению в окия. Спать укладывались поздно. Часто приходилось ждать ночного возвращения старшей сестры из чайного дома или ресторана, чтобы помочь ей разоблачиться. Теперь Акеми-Ёсико носила особую прическу варэсинобу, которая не позволяла ей по-детски вертеть головой, и одежду майко со съемным воротничком, вышитым белыми и золотыми нитями. Старшие сестры — гейши носили гладкий белый воротничок. Ока-сан сама обучала Акеми каллиграфии и живописи. Мисаки учила девочку танцам, пению, игре на сямисэне* и сякухати*. Приходилось заучивать множество стихов, в основном танка и хайку, изучать биографии поэтов и художников.

Больше всего Акеми нравились занятия икэбана. Она с удовольствием составляла композиции из цветов, листьев, веточек. Мастера икэбана имеют неплохой доход в метрополии, да и в Тоёхаре тоже. Ока-сан как-то обмолвилась об этом, и Акеми поняла: без куска хлеба она не останется, даже если когда-нибудь придется уйти из профессии.

Игра на сямисэне давалась гораздо труднее. Какое-то время Акеми даже ненавидела эту трехструнную лютню, обтянутую кошачьей кожей. Освоить флейту сякухати оказалось немного проще.

Бытовыми делами она больше не занималась, но уставала никак не меньше.

Абе переселила подросших Юри и Акеми в свободную комнату на втором этаже.

Акеми обратила внимание, что Мисаки, если выдается свободный вечер, читает газеты.

— Зачем ты их читаешь, анэ*? — удивилась девочка.

— Затем, чтобы поддерживать с клиентом разговор на любые темы. Надо быть в курсе политических событий в мире.

'Это так скучно', — подумала Акеми. Однако это тоже каким-то образом относилось к прекрасному.

Когда ей исполнилось тринадцать лет, ока-сан заявила:

— Пора тебе начать учиться ведению чайной церемонии и беседе с клиентами. Начиная со следующей недели, будешь ездить на работу вместе со старшей сестрой. Она познакомит тебя со своими клиентами, которых у нее достаточно. Готовься.

...Чтобы уложить волосы трех гейш в специальную прическу, Абе Изуми раз в неделю приглашала парикмахера. Нет, Акеми еще не доросла до настоящей прически. На свой первый в жизни вечер она пойдет с одной из самых сложных причесок майко, уложенной с особенной тщательностью. Зато укладывать волосы будет парикмахер.

Стойко выдержав немыслимую пытку с прической, Акеми взялась делать макияж, как учила старшая сестра. Сначала она аккуратно нанесла на лицо крем, который хозяйка заказывала у Хаттори Кичиро. Крема для окия торговец возил из Европы. Затем разогрела в ладонях кусочек воска и втерла в кожу лица, шеи, груди. Кисточкой нанесла тонкий слой мелообразной пасты. Лицо и шея стали полупрозрачными, словно фарфор. Акеми замазала и губы.

Говорят, белое лицо семь изъянов скрывает.** Три крошечные родинки на щеке исчезли. Паста содержала свинец, и гейши, пользуясь ею, рисковали не меньше, чем знатные римлянки две тысячи лет назад.

На щеки легли розовые румяна. Губы девушка нарисовала новые — маленькие лепесточки.

На макияж ушло полтора часа.

Ока-сан критически осмотрела работу Акеми, нахмурилась, отчего та решила, что придется все смывать и перекрашиваться. Но матушка кивнула головой и велела другим майко облачить начинающую гейшу в кимоно.

Сложное дорогое изделие объяло обнаженное тело нежным шелком. Майко вдвоем долго и терпеливо возились с множеством поясов, драпируя и прилаживая тяжелое кимоно на тонкой фигурке сестры. Пришла Мисаки, гордо неся голову с высокой прической, прикрикнула на девочек, поправила их работу. Потом подвела младшую сестру к большому зеркалу.

В зеркале Акеми увидела куклу. Прехорошенькую и, безусловно, дорогую. Кукла шевельнулась, и только тогда девушка догадалась, что это она сама. Бледно-розовое кимоно с тонко прорисованными лилиями скрывало фигуру до пят. Акеми приподняла руки и сложила ладони, чтобы рукава не волочились по полу.

На выходе майко надели на ножки Акеми окобо — деревянные туфли с кожаными ремешками. Мисаки учила ее ходить в окобо, потому что без навыка в них и шагу не ступишь. Центр тяжести находится в пятках, что заставляет гейшу идти особой походкой.

На проводы собрался весь окия: матушка, обе майко, новенькая девочка и одна из гейш. Вторая гейша чуть раньше отбыла на важный банкет. Юри держала в руках лакированный зонт, готовая передать его сестре-подруге. Снедаемая волнением, Акеми повернулась к ним, постаравшись сделать это грациозно, насколько позволяло тяжелое (очень тяжелое!) кимоно. Встретилась глазами с Абе Изуми. И только сейчас поняла, что ока-сан вовсе не злая, только строгая и требовательная. Но по-другому нельзя, когда обучаешь ремеслу. Чувство благодарности переполнило Акеми, и она поклонилась матушке. Выпрямилась и увидела, что ока-сан улыбается, а черты лица ее смягчились.

— Смотри внимательно и слушай, как Мисаки ведет чайную церемонию, как беседует с клиентом, — произнесла Абе Изуми на прощанье. — Всё замечай и запоминай. Не забудь: в туалет ты не сходишь. Потеть под макияжем нельзя, иначе потечет. Сегодня твоя задача — молчать, учиться и нравиться клиенту. И помни: пока ты не потеряла чувство собственного достоинства — ты прекрасна.

* * *

Бывает, сидит в человеке змей обиды. Старый, давно забытый, никуда он на самом деле не девается и при случае сжимает кольца. Отпустить его может только сам человек, но сделать это непросто.

Избавиться от змея иной раз помогает случай.

В сентябре 1941 года начальная школа в Сакаэхаме организовала для школьников экскурсию в краеведческий музей. Сакура обрадовалась, узнав, что ее включили в группу сопровождения. Она слышала о музее в Тоёхаре, который построили в 1937 году, но попасть туда и не чаяла. Как оказалось, побывать в музее очень даже хотелось. Сидзука тоже сопровождала школьников, но ей досталась другая группа. Сестры несколько огорчились, что будут разлучены во время экскурсии, но рассудили, что впечатлениями можно обменяться и потом.

К поездке в столицу сестры подготовились, как на праздник: надели лучшие наряды и украшения, какие только имели, подкрасились, уложили друг другу волосы в сложные прически, которые не рассыплются в дороге.

В Тоёхару отправились поездом. Сакура вместе с напарником, учителем арифметики, ловко управлялась с вверенной им группой детишек. Школьники поначалу прильнули к окнам, но любоваться пейзажами скоро наскучило, дети освоились в вагоне, и Сакура все внимание переключила на поддержание должного порядка.

Сакура видела фотографии музея в газетах, но в действительности здание оказалось гораздо красивее. Оно раскинуло в стороны кирпичные двухэтажные крылья под изящной черепичной крышей с чуть загнутыми углами, над входом возвышались прямоугольные башенки. Сдержанный темно-бордовый цвет нижнего этажа подчеркивал нежность желтого цвета верхнего. Солнце отражалось в стеклах больших окон. Перед зданием росли молодые деревца — пихты и березки, цвели пышные георгины, хризантемы и строгие гладиолусы.