Губернаторство Карафуто

— И какой же будет цена? — спросила Юри.

Друзья переглянулись.

— Вплоть до уступки России Северных Тисимских островов и Карафуто, — тихо сказал Казуки.

Акеми ахнула:

— Неужели наше правительство способно отдать Карафуто?

— Если речь пойдет о сохранении Японии — да, — ответил Кадо.

— Почему вы так думаете? — спросила Акеми. — Об этом нигде не пишут, и я в первый раз об этом слышу.

— Слухи ходят, причем в высших кругах, — ответил Казуки. — Не забывайте, я — репортер, у меня широкий круг общения. Однако за такие разговоры можно и поплатиться.

Юри приложила палец к губам:

— Тс-с...

— Пойдемте слушать дождь, — предложила Акеми.

Чаевники гуськом выбрались наружу, в темноту позднего вечера, и встали на крыльцо под навес. Акеми погасила каменный фонарь. Свет шел только из открытых дверей чайного дома.

— Ливень хлынул потоками.

Кого не обрадует свежесть цветов,

Тот — в мешке сухая горошина*, — тихо пропела Юри.

— Чьи это строки, королева ночи? — шепотом спросил Кадо.

— Такараи Кикаку. Он был учителем поэзии, а сам учился у великого Басё.

— Разве это не чудо, что вода льется с неба? — шепотом спросила Акеми.

Подсвеченные из домика длинные нити дождя посверкивали в ночи, словно бриллиантовые. Чаевники замерли, вслушиваясь в настойчивый шепот Мироздания. Казуки ощущал близость Акеми настолько остро, словно здесь, в узком пространстве блистающих нитей, они стали единым целым. Вместе с тихим, торопливым шелестом дождя Казуки жадно впитывал тревожное, пронзительное чувство, уже знакомое ему, и в то же время совершенно новое.

Оставшийся вечер Казуки не отпускал Акеми от себя. Его имя в нежных устах девушки звучало так мелодично, словно его вызванивали нежные колокольчики. Вкрадчивая пластика Акеми завораживала.

— Послезавтра — праздник Дзюгоя, — напомнила Юри, подавая сладости. — Древнее поверье говорит, что на луне растет лавровое дерево. Осенью его листья покрываются багрянцем, и лунный свет становится особенно ярким. А лунный заяц толчет в ступе листья лавра и готовит лекарство долголетия.

— Бабушка в детстве мне рассказывала, что заяц на луне толчет рис и печет из него колобки данго, — сказал Кадо.

— Мой господин будет любоваться на луну в праздничную ночь? — спросила Акеми.

— Только вместе с тобой, — с серьезным лицом ответил Казуки. — Без тебя я на нее даже глаз не подниму.

— Это заявление требует пристального внимания, — заметил Кадо. — А ты, Юри, хочешь увидеть луну на празднике Дзюгоя?

— Мы с Акеми будем любоваться на луну из окна, — с мягким смехом ответила гейша.

— Из окна неинтересно. В городском парке ночью будет праздник. Мы с Казуки пойдем обязательно. Вы там будете?

— У нас строгий режим, — смеялась Акеми.

— И очень строгая ока-сан, — в тон добавила Юри.

— Убежать сумеете? — спросил Казуки. — Нет? А если я помогу?

Кадо рассмеялся:

— Что ты задумал, дружище? Ты, никак, собрался выкрасть из окия двух самых красивых гейш Тоёхары? В лунную ночь украсть котел**?

— Значит, ты участвуешь? — коварно уточнил Казуки.

— На праздник Полной Луны я буду с молодой женой. Хотя... могу помочь.

— Бледная луна.

Мне вдруг захотелось

Украсть арбуз*, — хихикнула Юри.

Акеми подняла невинное лицо с дерзкими глазами:

— Наша с Юри комната на втором этаже.

— О, у нас прекрасный вид из окна. Мне не хочется ехать в городской парк, чтобы увидеть то же самое, — мурлыкнула Юри.

— Но ведь Юри никому не скажет, что Акеми ночью не будет в комнате? — заметил Казуки, демонстративно пропустив мимо ушей известие о втором этаже.

Юри напустила на себя испуганный вид и отрицательно покачала головой — нет, не скажет.

— Кстати, лестница во дворе имеется? — поинтересовался Кадо, который не склонен был игнорировать 'мелочи'.

— В сарае у садовника, — ответила Акеми. — Но она под замком.

— Значит, ты согласна, — утвердительно произнес Казуки.

Юри восхищенно ахнула.

— В десять вечера приходит ночной сторож, — сообщила она.

— Это решаемо, — ответил Казуки и подвинул Акеми лист цветной бумаги:

— Рисуй. Окия ваш рисуй. И где окно.

Гейша послушно набросала симпатичный двухэтажный домик с окнами. На обратной стороне листа она уверенными штрихами нарисовала иву, гнущуюся на ветру.

Казуки ревниво припрятал рисунок в рукаве, где уже хранилась фигурка тигра.

На прощание он дал гейшам чаевые, которые девушки назвали 'цветочными деньгами'.

Вечер обошелся в четверть годового заработка. Это означало, что единственный шанс увидеть Акеми в ближайшем будущем — по-разбойничьи выкрасть ее из 'цветочного' гнездышка.

И он ее выкрал. В половине десятого вечера друзья наняли два экипажа, один — двухместный. По городу продвигались довольно медленно, потому что по улицам гулял празднично одетый народ, а по проезжей части ехали многочисленные рикши и велосипедисты. Казуки весь извелся, пока добрались до места.

Тоёхара отличалась геометрически правильным расположением улиц. Строители старались избежать хаотичности построек. И все же далекие от центра улицы были узки и беспорядочны, быстро раскисали во время дождя и долго не высыхали. Громко ругая грязь, разодетый Кадо прошел в окия парадным входом развлекать хозяйку деловыми беседами, а Казуки тенью проскользнул за дом. В глубине садика отыскал сарай. Замок его не остановил: Казуки еще не забыл занятий дзю-до и летние лагеря бойскаутов. Короткий удар пяткой сорвал замок вместе с дужками. Лестница встала рядом с нужным окном. Ловко взобравшись наверх, чему изуродованная рука никак не воспрепятствовала, Казуки заглянул в окно и встретился взглядом со своей ненаглядной.

Она его ждала... Акеми тихонько отворила ставни и высунулась наружу. Луна освещала ее лицо голубоватым светом. Казуки молчал, смотрел на любимую.

— Вот такая я без макияжа. Видишь? — молвила Акеми. — А теперь уходи.

— Ты передумала? — ужаснулся Казуки и чуть не свалился с лестницы.

— Ах, осторожно! Нет, это ты передумал.

— Пошли со мной, — позвал он и протянул здоровую руку. Опершись о предложенную ладонь, девушка грациозно переступила подоконник и встала на тонкие ступеньки. Юри, пряча широким рукавом некрашеное лицо, махнула им другой рукой, и, зябко поежившись, прикрыла ставни.

Беглецы быстро спустились вниз. Казуки отнес лестницу на место и вместе с Акеми покинул двор, пока домочадцы были заняты капризным гостем и не видели, что творится рядом с домом.

В городском парке, освещенном множеством фонарей, гуляли принаряженные горожане. Казуки и Акеми неторопливо дошли до пруда по широкой лесной тропинке. По пути Казуки рассказывал девушке о Хоккайдо, на котором жил во время учебы. Акеми тоже могла многое поведать об острове, который видела только на картинах и фотографиях.

Над прудом висела круглая луна. На Хоккайдо она гораздо больше, чем здесь... Но не такая загадочная.

Влюбленные забрались в крытую лодку, украшенную цветами и разноцветными фонариками. Там уже сидело десятка полтора человек. Лодочник шестом оттолкнул лодку от берега.

— Акеми, — шепнул Казуки, — почему ты согласилась убежать со мной?

Она посмотрела ему в лицо внимательно и без улыбки.

— У тебя глаза тигра, — тихо сказала она. — Я сейчас не гейша, а обычная земная девушка. Боюсь, что ты разлюбишь меня.

— Да, я полюбил гейшу, — отвечал Казуки. — За ее таинственность и недоступность. А теперь люблю девушку — с нежной кожей, с родинками на щеке, с тонкими губами и влажными лисьими глазами. С голосом, словно колокольчики, с гибкой спинкой и грацией настороженной оленихи. Добрую, остроумную, отзывчивую. Вот такую — настоящую, без грима. Акеми, я уже не смогу с тобой общаться, как с гейшей — ты будешь слишком чужой и далекой...

Белая выпуклая тарелка отражалась в черной воде пруда; отражение дрожало и разбегалось мелкими осколками, чтобы снова собраться единым целым.

Глубокой ночью Казуки привез Акеми к окия. Высокие ворота были заперты. Казуки перелез через них и открыл изнутри. Из будашки выбежал сторож, разразился руганью и поднес ко рту свисток, но тут 'грабитель' рухнул прямо на него. Свисток по широкой дуге улетел в кусты. Ноги у Казуки буксовали, как у пьяного.

— Ты... Я где... Ты кто?.. — невнятно бормотал он.

— Идиот, ты что, не видишь, куда залез? — ругался сторож. — Да как ты на ворота-то забрался?!

Казуки придавил ему сонную артерию, отчего ноги старика подкосились. Акеми проскользнула в ворота. Казуки уложил беспамятного сторожа в траву, побежал к сараю и вытащил лестницу. На прощание поцеловал Акеми в лоб, с наслаждением вдохнув тонкий запах с горчинкой. Девушка легко взобралась по шатким ступенькам и исчезла в окне.

Теперь — лестницу в сарай. К старику: жив ли? Сторож уже шевелился. Бегом в ворота — и извозчику: гони!

Не знал он, что Акеми-Ёсико потом долго, почти не дыша, сидела у окна без движения, а слезы беззвучно капали на руки, сложенные на коленях. Ей удалось сорвать цветок счастья и вдохнуть его аромат. И отравиться пьянящим запахом, лишающим рассудка. Хоть немного счастья... Ей не вырваться из окия — Казуки этого еще не знает. Зато знает она — слишком хорошо, чтобы надеяться.

Утром Казуки явился в окия с официальным визитом. Абе Изуми внимательно выслушала его и сказала:

— Разумеется, гейше нежелательно оставлять профессию. Она тратит на обучение долгие годы и отрекается от внешнего мира. Профессия такова, что учиться приходится всю жизнь. Мне приятно слышать, что вы хотите стать для Акеми не просто данна*, а ее супругом. Это значит, что она гейша высокого уровня. Вы спрашивали ее, желает ли она оставить профессию ради замужества?

— Спрашивал, — произнес Казуки, чуя какой-то подвох. — Она ответила как-то уклончиво, и у меня сложилось впечатление, что этому есть причина.

— Да, причина имеется. Видите ли, я обучала Акеми за свой счет. Родные учебу не оплачивали.

— И что это значит?

— Это значит, что если она захочет покинуть окия, ей придется выложить эту сумму. Плюс возмещение ущерба за испорченное кимоно. Сумма взята не с потолка, она отражена в бухгалтерии и значится в камбукане*. А мне придется уплатить пошлину за удаление имени Акеми из списка гейш Тоёхары.

— Какова же общая сумма?

Услышав астрономическую цифру, Казуки потерял дыхание.

— Именно эту сумму придется уплатить данна.

— Или будущему мужу, — уточнил Казуки.

— Понимаю, сумма большая. Но Акеми обучается у меня с восьмилетнего возраста. Даже сын Хаттори отступился. Да-да, он хотел стать данна моей Акеми.

Хозяйка самодовольно подняла подбородок.

— Я могу увидеть ее?

— Что ты ей скажешь? Что любишь ее и будешь любить всю жизнь? Что хочешь жениться на ней, но обстоятельства не позволяют? Пожелаешь счастья? Возьмешь с нее клятву, чтобы она тебя не разлюбила? Знаю, она тебя тоже любит, иначе бы ты сюда не пришел. Но гейша — особенное создание, и любовь у нее не такая, как у обычной женщины... А может, вы все-таки соберете нужную сумму?

Тут красивые глаза Абе Изуми подозрительно сузились:

— Не ты ли посетил нас ночью?

— Нет. Я был с семьей на празднике Дзюгоя.

Если хозяйка узнает, что именно он был причиной открытых ворот, сбитого замка на сарае и беспамятства сторожа, Акеми будет наказана.

Казуки покинул окия и уселся в экипаж в каком-то беспамятстве. 'Лучшее, что я могу для нее сделать — дать ей возможность забыть обо мне. Любовь гейши особенная, но Акеми не только гейша. Не просто гейша... Моя любовь сделает ее несчастной'.

Его полюбила самая красивая, самая таинственная девушка Тоёхары, но можно ли считать это везением?

Глава 20 КОГДА НЕ ДЕЙСТВУЕТ ВОЛЯ ИМПЕРАТОРА

11 февраля 1945 года в Ялте между СССР, США и Великобританией было подписано соглашение, по которому Советский Союз обязался вступить в войну с Японией спустя два-три месяца после капитуляции Германии.

5 апреля Советское правительство объявило о денонсации советско-японского пакта о нейтралитете.

Безоговорочная капитуляция Германии 8 мая 1945 года показала японскому руководству, что у него нет шансов на успешное завершение войны. Все попытки японского правительства найти приемлемый выход успеха не имели.

С 17 июля по 2 августа 1945 года в Потсдаме состоялась конференция, на которой встретились представители Великобритании, США и СССР. 26 июля была опубликована совместная декларация, принятая в рамках Потсдамской конференции и подписанная представителями США, Великобритании и Китая. Декларация требовала капитуляции Японии и перечисляла принципы мирного урегулирования. 28 июля японское правительство отклонило эти требования.

6 и 9 августа — Хиросима и Нагасаки.

8 августа 1945 года СССР присоединился к Потсдамской декларации и объявил войну Японии.

* * *

Ги споткнулся в порту о кнехт. Как его угораздило не заметить этот толстый железный пень — непонятно, ведь Ги нес на спине мешок с углем, согнувшись в три погибели и едва не взрыхляя носом землю. За то, что упал, получил палкой от надсмотрщика. За то, что не сумел сразу подняться с мешком — получил еще раз. И забыл об ушибе.

Травма напомнила о себе следующим утром. Он зашиб о кнехт ногу чуть ниже колена, а заодно и пальцы на ноге. Под коленом назрел синяк, пальцы опухли, под ногтями налилась чернота. Ходить было больно.

Хромой тако — не редкость. Главное, работает. И Ги хромал и работал. Кандалы на руках стали мешать еще больше. Он давно притерпелся, но сейчас бы ужом из них выполз.

За неделю синяк под коленом сменил все цвета радуги, чуть-чуть побледнел, став темно-желтым с прозеленью, и сильно не беспокоил. А вот пальцы раздулись и стали в два раза больше. Два ногтя начали отставать. Каждый шаг пронзал болью до самой маковки.

Девятого августа тако еще не знали, что русские объявили войну японцам, но чувствовали неладное. Дух тревоги висел в воздухе и проникал в каждую щель. Надсмотрщики лупили заключенных с особым остервенением.

Надсмотрщикам немощь показывать нельзя. Увидят, что встать не можешь — забьют палками, поэтому Ги, стискивая зубы и покрываясь испариной, утром поковылял в порт с другими тако. Чтобы выжить.

С неба послышался гул мотора. И корейцы, и японцы задрали головы, но плотные облака затянули небо от горизонта до горизонта. Надсмотрщики палками напомнили заключенным, что когда идешь на работу — стоять на месте не положено. Процессия двинулась дальше.

Из ватного небесного одеяла вынырнул самолет и пошел над кварталами Эсутору. Японцы забеспокоились.

— Не бомбардировщик, — заметил один из них. — Разведчик.

— Русский? — спросил другой.

— Не похоже. Американцы, скорее всего.

— Чего он тут кружит?

— А чтобы знать, куда бомбы класть, — мрачно буркнул надсмотрщик.

Самолет сделал широкий круг и пошел на следующий.

— Русский. Американец бы сюда не долетел.

— Думаешь, русские бомбить не будут? Чего встали, как бараны? А ну пошли!