Губернаторство Карафуто

Сусуми бился на заднем сиденье, вырываясь из рук охранников, и Хаттори велел связать его. Черт бы побрал эту Турешмат! Этот идиот рядом с ней будто пытался заслонить ее — от него, Хаттори Кичиро! Любит ее, небось, перед такой красотой трудно устоять... Красавица — это меч, подрубающий жизнь**, но только не его, Хаттори. Двоих сыновей родила этому придурку... Красивые сыновья, крепкие, здоровые — с первого взгляда видно. А у него самого — единственный наследник, который завывает сейчас так, что кровь в жилах стынет.

И вдруг Хаттори отчетливо понял, насколько на самом деле серьезна неурядица с сыном. Наскоком ее решить не удалось. Даже деньги и связи, которые выручали торговца везде и всюду, бессильны были помочь. Бороться за сына придется долгие годы, а может быть, и всю жизнь. Как его отправлять учиться в Штаты?! Теперь его даже в Японию не отправишь, с него ведь глаз спускать нельзя! А наследников больше нет, только он один!

Сусуми затих. Торговец обернулся и оглядел наследника цепким взглядом. 'А ведь я его совсем не знаю', — вдруг подумал Хаттори. Сын рос с матерью на Кюсю, а последние годы жил в Штатах. Если подсчитать, сколько времени с ним провел отец, наберется совсем немного. Теперь пробел придется восполнять. 'Буду держать его при себе неотлучно, — размышлял Хаттори. — Пусть обучается моему ремеслу, тогда дела не страшно будет передать. Зависимость придется преодолевать вместе, одному ему не справиться. Надо было раньше, раньше, гораздо раньше! Не надо было оставлять его у этой суки, да еще в Штатах. Америка испортила его. И ее тоже, она ведь раньше была совсем не такой. Киоко означает 'зеркало', всю американскую гниль она в себе отразила. А какой она была раньше? Не помню... Слишком редко я ее видел. Не хотела она ехать сюда, на Карафуто. И я ее... тоже совсем не знал. Прогневался на меня за что-то бог судьбы Хотэй...'

Сусуми, зажатый между охранниками, заплакал.

Глава 13 ЖЕНИТЬБА НА КОРПОРАЦИИ

Ручонки самой младшей сестры доверчиво обвили шею Хатамото Кэна:

— А когда ты вернешься?

Кэн засмеялся. Как объяснить четырехлетней малышке, что он, наверное, уедет навсегда?

— Я буду приезжать в гости. Заработаю много денег, накуплю сладостей из сахара и приеду.

— Не уезжай! И сладостей привези.

— Привезу. Сейчас уже поезд подойдет.

В 1929 году, когда Кэн уходил в армию, Ёсико только-только научилась ходить. За три года она превратилась в смешную, крепенькую, пузатую девчонку, несмотря на то, что семья Хатамото жила бедно. Кормил огород, скупо расплачиваясь за тяжелый труд. Осенью, когда наступало время забивать скотину, дед Кеитаро с отцом отбирали бычка для семьи. Остальное шло на продажу. Молоко Хатамото до последней капли сдавали на завод, потому что в семье его никто не любил, даже младшие дети. Денег, казалось, выручали много, но надо было платить налоги, рассчитываться с государством за аренду земли и скотины, закупать тук и комбикорм. Шика нарожала двенадцать детей, из которых умерли только трое, еще в младенчестве. Старший сын женился и жил в Отиае, не отдаляясь от родителей. Старшая дочь тоже обзавелась семьей и осталась в селе. Кэн, третий по счету, первым покидал семью, чтобы уехать на заработки. Сразу после возвращения из армии он собрался ехать в Тоёхару на биржу труда, но Кеитаро придержал внука, чтобы тот сперва проведал родных в Сакаэхаме.

Раз дед велит, надо ехать. С Кэном отправилась и мать, которая соскучилась по сестрам.

Один из внуков Рафу — Хироси — тоже только вернулся из армии. Хатамото Кэн и Накано Хироси дружили с детства, хоть и редко виделись. Сейчас, встретившись во дворе, они первым делом начали толкаться — плечами и грудью, без рук, стараясь уронить противника. Оценив друг друга, пустили в ход руки, потом и ноги. Сопя, свалились на землю. Кэн был крупнее, но Хироси — гибче, изворотливее. Кэн пытался подмять его под себя, Хироси выскальзывал. Домочадцы образовали круг и подбадривали парней. Хироси удалось заставить брата коснуться земли лопатками. Борьба окончилась. Кэн, досадуя, встал, а победитель примирительно отряхнул от пыли его спину.

И Сакура, и Сидзука 'обросли' отпрысками. Обе работали в школе. Сакура преподавала детям японский язык, а Сидзука обучала девочек кройке и шитью. После работы сестры трудились на заготовке рыбы. Кэн заметил, что за три года, которые он их не видел, обе тетушки заметно сдали. А ведь Сидзуке было всего тридцать лет! И все же Сакура, старея, сохраняла редкую свою красоту.

Кэну с матерью посчастливилось попасть на небольшое семейное торжество. Вероятно, его и приурочили к приезду родных. Рицуко передала 'полномочия' старшей невестке Нами. По этому случаю женщины накрыли стол. Рис с овощным соусом, камабоко*, салаты из овощей и зелени, которые привезли Шика и Кэн, лососевая рыба сима, тушеная с яичной заливкой тамаго-тоджи. Хотелось приготовить удон*, но не было мяса, чтобы сварить бульон.

Под одобрительные возгласы домочадцев Рицуко вручила Нами деревянное самодзи, потемневшее от времени, чтобы невестка разложила рис по тарелкам. Отныне главой семьи стал старший сын Раидон, который будет заботиться вместе с женой о престарелых родителях.

'Долго Рафу тянул, Раидон и сам уже немолодой, — подумал Кэн. — Торжество сделали именно сегодня, раз уж гости приехали. Наверное, скоро и наша мама передаст самодзи Шике'. Кэн по-новому оглядел мать. Суетная, хлопотливая, она сейчас смирно сидела подле него в нарядном кимоно и явно гордилась сыном.

— Поедем вместе, — шепнул Хироси.

— Куда?

— В Тоёхару, на биржу труда. Что-то я отвык от Сакаэхамы. Смотрю — тоска, как в болоте. И нищета, хоть волком вой. Надо делать ноги отсюда, пока отец не успел подыскать невесту.

— Я уже завтра утром еду. Поедешь?

— Конечно. Сяду на тот же поезд.

Насмотревшись на теток и племянников, наобщавшись с братьями Накано и неразговорчивым, вечно сердитым Рафу, Кэн вернулся с матерью домой и на следующее утро сел на поезд в Тоёхару. В вагоне нашел Хироси.

Рабочих рук на Карафуто не хватало. Парни получили направление на бумажный завод в Эсутору, принадлежащий корпорации 'Карафуто Когё'. Сборы были объявлены через три дня на железнодорожном вокзале Тоёхары. Кэн вернулся домой, а Хироси поехал дальше в Сакаэхаму.

Дома ждала баня. Кэн пошел мыться с дедом и отцом. Зимой в бане холодно, и, пока моешься, приходится поторапливаться. Летом — другое дело. За разговорами Кэн не спеша помылся. Удивился, почему дед не лезет в фудо — бочку с горячей водой. Он всегда парился первый. Следом шел отец, потом братья по старшинству, которые подливали в фудо горячей воды, а женщины парились после всех мужчин в семье. Монтаро увидел, что сын помылся, и показал ему на фудо пальцем. Кэн оглянулся на деда. Тот тоже ткнул пальцем в сторону бочки.

Он сегодня первым будет париться! Кэн обрадовался, осторожно залез в невероятно горячую воду и затих, опасаясь шевельнуться лишний раз и обвариться.

— Может, хоть ты найдешь жизнь посытнее, — продолжал дед начатый разговор. — Приехали мы сюда в 38-м году правления императора Мэйдзи, надеялись, что свободная земля даст и сытную жизнь. Бьешься, бьешься, и каждый вечер одна мысль: хватит ли риса семью накормить досыта? А хочется не только рис, хочется и рыбки на ужин, и дзони на Новый год, и сладких моти детям.

— Заработаю на фабрике — будут и моти, и рыбка, и красивые кимоно привезу из Эсутору! — хвастливо заявил Кэн.

— Сиди там в своей бочке. Поглядим еще, что привезешь, — буркнул отец.

— Платить-то иенами будут! — заметил Кэн. — Это вам не свекла!

Дед и отец нахмурились. В прошлом году конокай обязал крестьянские семьи выращивать сахарную свеклу. Хатамото пришлось выделить под нее десять тысяч цубо — поле приличных размеров. Свекла не удалась, Кеитаро не смог доставить на новый сахарный завод необходимое количество свеклы и потерпел убытки. Тем же сахарком семья не очень-то баловалась: и дорого, и налог придется платить как потребляющим сахар.

— Добро бы на этом дело кончилось, — заворчал дед. — А то ж в этом году снова заставили ее сеять! А ну вылезай из бочки, хватит уже!

Кэн сконфузился и выбрался из фудо, куда тотчас с блаженным стоном залез дед. Отец подбросил дров в стобу, на которой в металлической емкости шипела горячая вода.

— Если с сахарной свеклой в этом году снова ничего не получится, туго нам придется, — произнес он. — Скорей бы уж дети подросли.

— Когда они еще подрастут, — махнул рукой Кэн. От его бордового тела валил пар.

— Ты же вырос! Остальные вырастут точно так же.

— Ёсико еще совсем маленькая.

Отец вздохнул и задумался о чем-то своем. Дед тоже молчал, блаженствуя в горячей воде. Кроме Ёсико, подрастали еще пятеро желторотиков, и всех надо поставить на ноги. А никудышная свекла снова заняла десять тысяч цубо и потребует как минимум двух прополок за лето. Чем кормить следующей зимой шестерых детей?

Кэн тоже задумался. Впервые он парился в бочке первым, словно дорогой гость. Получается, он уже не в семье, а отдельно. А дед по-прежнему с ним не церемонится. Значит, Кэн еще не чужой. И то, и другое приятно.

Внук помог деду выбраться из горячего рая. Отец, прежде чем влезть в бочку, вылил туда ведро кипятку.

А теперь Ёсико обнимала ручонками шею Кэна. Станция была немноголюдна. На перроне топтались в основном сельчане с огромными соломенными коробами. Внутри коробов — овощи на продажу в Тоёхаре.

Кэна провожали родители и дед. Да еще сестренка, которую от брата и палкой не отгонишь.

Подошел поезд. В окне вагона показался Хироси. Увидел родню, помахал рукой. Потом стал строить малышке смешные рожи. Ёсико хихикала и прятала нос в воротник брата. Дед стоял рядом и недоумевал, когда младшая внучка успела так привязаться к Кэну? Всю неделю, которую тот провел дома, Ёсико всюду ходила за ним, как привязанная. Они и работу делали вместе. Девочка росла приятная — и ласковая, и хорошенькая, хотя в два года у нее не было ни бровей, ни ресниц. И вот поди ж ты — выросли и брови, и ресницы. Может, продать ее в окия, чтобы девочка стала гейшей? В окия ее будут кормить, поить и одевать. Останавливал только факт, что внучку придется именно продать. Кеитаро уже делился своими мыслями с Монтаро, сын пришел к такому же выводу. Решили подождать, пока Ёсико не исполнится восемь лет. А то может, ни одна хозяйка окия не захочет ее купить. А может, к тому времени жизнь станет проще, хотя Кеитаро давно уже не ждал сытной жизни. Он подумал о поле, снова занятом треклятой свеклой, где он изначально собирался посадить нелюбимую, но прибыльную картошку, и помрачнел.

Паровоз дал свисток. Шика оторвала дочку от Кэна и прямо с ней на руках поклонилась сыну. Кэн попрощался с родителями и легко запрыгнул на высокие ступени вагона. Нашел Хироси, который развалился на двухместном деревянном сиденье. Ёсико увидела в окне брата, запрыгала, замахала пухлой ручонкой. Кэн помнил: там, под кистью, детская складочка, и в груди вдруг сжалось от чувства потери. Почудилось ему, что смешную маленькую сестричку он еще нескоро увидит.

Всю дорогу братья проговорили о всякой ерунде, будто сто лет не виделись. На станции в Тоёхаре 'новобранцев' уже ждал представитель фирмы. Руководство 'Карафуто Когё' позаботилось о доставке рабочих рук с юга острова до Эсутору.

Набралось одиннадцать человек. Сопровождающий произвел перекличку, удостоверился, что все прибыли, и потребовал сдать документы. Собрав паспорта в картонный пакет, сопровождающий повел 'новобранцев' к поезду, который следовал до Томариору. Группа состояла из молодых парней, таких же, как Кэн и Хироси, одетых в хантэны* и момохики*.

Поезд тронулся спустя полтора часа, когда парни уже успели определиться и с дружбой, и с 'линией фронта'. Братья держались друг друга. Паровоз неторопливо потащил вагоны в сторону западного побережья.

Парни напутешествовались в поездах Японии еще в армии, но дорога от Тоёхары до Маоки оказалась весьма занятной. Сопровождающий, зорко следящий за порядком, объяснил, что эта ветка строилась целых семь лет и открылась совсем недавно, в 1928 году. Поезд то карабкался на сопки, то осторожно спускался с перевалов, то кружил по длинным замысловатым спиралям. Мимо неспешно проплывали непроходимые леса, заболоченные поляны, с которых срывались испуганные утки; над окнами нависали крутые склоны, заросшие бамбуком. Колеса то и дело гулко стучали по мостам. Дно оврагов пряталось под кронами деревьев и огромными лопухами.

Отроки спорили, сколько мостов и тоннелей от Тоёхары до Маоки. В тоннелях вагоны наполнялись угольным дымом, и пассажиры в потемках щурились и прикрывали носы рукавами.

Один из мостов приковал взгляд всех пассажиров. Поезд выполз к нему из тоннеля, который окончился галереей — сплошным деревянным перекрытием, подпирающим срезанный склон.

— Ты куда уставился, братишка? Ты в окно погляди! — громко воскликнул Хироси.

Чтобы разглядеть мост получше, братья вскочили и прильнули к окнам. Длинный металлический пролет висел между двух сопок; перила были низкие, и поезд словно летел по воздуху, только колеса отбивали такт на стыках рельсов.

— Смотри, смотри, Кэн, тоннель!

Глубоко внизу под поездом загадочно чернел зев тоннеля.

— Мы по нему поедем? — обрадовался Кэн. — Или это другая дорога?

— Нету тут другой дороги!

— Значит, поедем!

Поезд миновал мост и спустя несколько минут и в самом деле нырнул в тоннель, а когда выехал на свет, братья у окон задрали головы и снова увидели мост, но уже снизу.

Пялиться из окна шесть часов подряд было скучно, и, пока поезд доехал, наконец, до Маоки, бойкая группа вытянула из сопровождающего все силы. По пути парни насчитали тридцать пять мостов и семнадцать тоннелей. Проспорившие громко закудахтали под деревянными сиденьями вагонов. Парни подобрались в основном деревенские, кудахтать умели виртуозно.

В Маоке стояли долго. Ждали, пока разгрузится почта, пока переформируют состав. Путь продолжился уже по потемкам, которые отроков отнюдь не урезонили. Продолжались разговоры, сыпались армейские байки. Хохот стоял оглушительный. Сопровождающий смирился, следил только, чтобы подопечные чего не накуролесили.

Глубокой ночью поезд достиг конечной в Томариору. Представитель фирмы убедился, что фабричный грузовик уже прибыл, и разместил 'агнцев' до утра в зале ожидания.

Утром парни под сердитые окрики сопровождающего и шофера погрузились в открытый кузов пропахшего бензином длинномордого 'Форда'. С ними забрался и сопровождающий, опасаясь оставить их без присмотра. Потянулась пыльная дорога. С левой стороны раскинулся Татарский пролив; между ним и дорогой рабочие сооружали насыпь под железнодорожную ветку до Кусюнная. Среди них Кэн разглядел немало китайцев. Отдельной группой работали заключенные в кандалах — тако.

Дорога предстояла длинная. За Кусюннаем изредка попадались деревни — Одасу, Рукуси, приличный по размерам Тиннай, разделенный рекой на две половины. Парни угомонились. Сопровождающий вздохнул свободнее, а потом и вовсе перебрался в кабину.