Губернаторство Карафуто

С улицы слышался нарастающий шум. Заместитель выглянул в окно, извинился и торопливо покинул кабинет. Казуки побрел за ним. Делать нечего, пора возвращаться в гостиницу. Миссия провалилась. В дурном настроении он вышел на улицу.

На крыльце он увидел заместителя, а перед управой — большую толпу шахтеров. Он поразился виду перекошенных от злобы лиц и окровавленных кирок. Заместитель был бледен, но апломба не растерял.

— Что за карусель вы тут устроили? Еще не устали? — осведомился он.

— Мы требуем, чтобы нам отменили все штрафы! — вразнобой ответили рабочие. — Чтобы нас не избивали и лучше кормили! А еще хотим работать, как в контракте написано — десять часов за смену!

Лицо зама выразило удивление:

— Подождите, ребята, о каких избиениях вы тут толкуете?

— А вот лупят за то, что парни иногда вместе с завтраком обед съедают. Так кормили бы нас получше — не шли бы мы голодными в забой!

— Если за съеденный с утра обед не наказывать, вы весь день голодными работать будете! Наказание-то по сути — забота о вас же!

— А еще мы не хотим работать бесплатно, пусть даже раз в неделю!

— Вот как? Великая Япония обеспечила вас работой, грудью прикрыла вашу родину от враждебного мира, от коммунизма, а вы не хотите отработать на нее бесплатно какие-то два часа в неделю?! Эта тема даже обсуждению не подлежит. Давайте-ка лучше разберемся с каждым штрафом отдельно... А вы, молодой человек, — обратился он к репортеру, — можете быть свободны, у меня больше нет к вам вопросов.

Вопросов у него не было и раньше, они были у Казуки. Они оставались и сейчас, но Казуки послушно сбежал с крыльца, опасливо обошел разъяренную толпу, однако территорию не покинул, только постарался скрыться за толпой с глаз руководства, и стал ждать развязки. В толпе взглядом отыскал Ги, узнав его со спины.

Казуки, как и взбунтовавшиеся рабочие, не сразу понял, что заместитель, ведя переговоры, попросту тянет время. К шахте в это время из Эсутору ехал усиленный полицейский отряд, который управа вызвала по телефону.

Полицейские с ходу открыли огонь по бунтарям. Заместитель юркнул за дверь. Волосы на голове Казуки шевельнулись, сердце застучало так, будто собиралось проломить грудную клетку. Неужели это происходит наяву?!

Расправа была скорой и кровавой — что значат кирки против табельных пистолетов? Ги получил несколько ударов дубинкой от оскаленного полицейского в каске и рухнул на землю. Увидев это, Казуки рванулся в свару, но его грубо оттолкнул ближайший полицейский:

— Пошел прочь! Только тебя здесь не хватало!

Несколько минут спустя все бунтари лежали ничком, прикрывая руками головы. Запыхавшиеся полицейские образовали круг, следя за порядком.

Теперь на крыльцо вышел сам управляющий, кутаясь в пальто с соболиным воротником.

— Кто зачинщик? — рявкнул он.

— Он, — выкрикнул один из корейцев и показал пальцем на Ги.

Майор из полицейского отряда приблизился к нему крупными шагами, взял за шиворот и рывком поставил на ноги.

— Я? За что? Я ничего не знаю! — заговорил Ги срывающимся голосом.

Его не слушали. Управляющий брезгливо поморщился и произнес страшное слово:

— В такобэя.

Ги бессильно обвис в руке полицейского, который по-прежнему сжимал ему робу на загривке. Казуки окатило холодом. Такобэя, или кангокубэя, изначально создавались на Хоккайдо и Карафуто для заключенных преступников. Этих несчастных называли 'тако'. После экономического кризиса в такобэя вербовали корейцев и китайцев.

Казуки бросился к управляющему:

— Стойте! Стойте! Он не зачинщик!

Майор, который держал Ги, обернулся.

— А кто зачинщик? — равнодушно спросил управляющий.

— Я не знаю. Но он не может быть зачинщиком.

— Откуда вы знаете?

— Он совсем молод, посмотрите!

— Ну и что? А вы кто такой?

— Киёмидзу Казуки, репортер ежедневника 'Карафуто Нинити Симбун'.

Управляющий чуть заметно поморщился:

— Что вы здесь делаете?

— Я брал интервью с вашим заместителем по производству.

Трое полицейских тем временем избивали Ги ногами и дубинками, остальные загоняли бунтовщиков в фургоны.

— Остановите избиение, прошу вас, — произнес Казуки.

— Молодой человек, — сказал управляющий, который, как ни в чем не бывало, шагнул с крыльца и направился к воротам. — Насколько я знаю, вы нанесли нам официальный визит еще вчера, как и договаривались загодя. Сейчас ваше пребывание на территории шахты является прямым нарушением режима. Как вы здесь очутились?

— Меня пропустили на проходной, — ответил Казуки, поспевая следом за управляющим. — Послушайте...

— Вахтер будет наказан.

— Но...

— Я обязан сдать вас полиции, но, как видите, не делаю этого. Вы ведь не хотите провести ночь в участке?

— Вы даже не хотите меня выслушать!

— Вы уже взяли интервью у моего заместителя, этого достаточно, — отрезал управляющий, усаживаясь в щеголеватый 'Корд'.

— Вахтер пропустил меня, потому что я приехал согласовывать интервью, — успел сказать Казуки.

Дверца автомобиля громко хлопнула. Казуки растерянно смотрел вслед машине, не в силах осмыслить увиденное. 'Уж не друг ли детства так обошелся с Ги?' — запоздало подумал он.

Серия репортажей получилась блестящей. Статьи об округе Эсутору выходили одна за другой в течение двух месяцев. Однако, прочитав в газете собственный репортаж о шахте Тайхэй, Казуки пришел в ярость. В печать вышло только интервью с заместителем, и ни слова о молодом корейце и расправе над бунтарями! Разговор с редактором ни к чему не привел. Казуки сорвался, наговорил редактору дерзостей, на что тот посоветовал не совать нос, куда не просят. Казуки решил уволиться, но отец не позволил. Рассказал, как в 20-е годы сам работал в исследовательском отряде на Севере острова и видел нечто подобное.

— В мире много несправедливого и страшного. От нас мало что зависит, и мы не в силах в одночасье сделать мир прекрасным, — говорил отец, успокаивая Казуки. — Что ж теперь, сидеть без работы? Так и судьбу сломать можно. Если мы способны что-то сделать — значит, делать это необходимо. Сделай все, что можешь, в остальном положись на судьбу**.

Казуки немного остыл, увольняться передумал, но радостный мир для него надолго потускнел.

* * *

Деньги, которые дал добрый 'полуяпонец', отобрали у Ги еще в участке и избили 'за воровство'. На другой день его увезли в такобэя на шахте в поселке Тэннай. Там его первым делом заковали в наручники.

Вооруженные охранники следили за работой. Тако запрещалось разговаривать друг с другом. У Ги от долгого молчания даже голос пропал. За малейшую провинность избивали палками, иной раз до смерти. Кормили настолько плохо, что у бедных тако неизвестно, в чем душа держалась.

Весь труд в такобэя делался вручную. Никаких вагонеток, отбойных молотков, грузоподъемников, пусть даже изношенных еще в Японии — на всё были руки и спины. Угольные пласты взрывали. Взрывчатку привозили местную, из Хакуя, с завода 'Карафуто Каяку Когё'.

Там, в такобэя Тэнная, Ги по достоинству оценил предательство Дя. Надо сказать, больше он ни разу бывшего друга не видел. В 44-м были законсервированы все шахты Эсутору, которые к тому времени еще работали, а корейцы в большинстве были отправлены в забои Хоккайдо. Вероятно, Дя был в их числе.

Занятому собственным выживанием Ги скоро стало все равно, где и как сгинул бывший друг. Больше он друзей не заводил. Сблизился с одним по имени Му Хён, но сильно ему не доверял. Этот Му Хён поведал шепотом, что был завербован точно так же, как Ги.

— Когда нас привезли в Тэннай, нам сказали, что мы должны отработать деньги, которые Япония потратила на вербовку, — рассказывал он. — А еще нам выдали аванс, который тоже надо вернуть. Только тогда мы сможем заработать на дорогу домой. А вернуть долги никак не получается...

Му Хён, как и другие 'вольнонаемные', не был закован.

Тако общались друг с другом шепотом, чтобы не слышали надзиратели. По грязным, вонючим баракам ходили слухи, будто Япония вот-вот потерпит поражение в большой войне. Ги не верил, что великая держава, поработитель его родины, способна склонить перед кем-то гордую голову, но желал этого, сильно желал. В порту он видел склады, забитые фабричной бумагой по самые крыши, и огромные отвалы угля, который не на чем было вывезти, видел пустые причалы, на которых не осталось ни одного военного корабля, а портофлот простаивал без работы, но полуграмотный парень не умел делать выводы. Выводы делали другие тако, и молодому корейцу очень хотелось верить в то, что они шепотом говорили друг другу.

Тако не остались без работы и после того, как шахты законсервировали. Заключенных заставляли выполнять самую тяжелую и грязную работу в Эсутору и его окрестностях: в порту, на оставшихся предприятиях, на помойках. Несчастные занимались ремонтом дорог и железнодорожных линий.

В порту погиб Му Хён, угодив под сорвавшийся с погрузчика мешок с цементом. Тщетно отплевываясь от разлетевшейся цементной пыли, Ги перевернул приятеля на спину. Му Хён стонал и загребал пальцами пыль.

Подошел надсмотрщик.

— Пошевели ногами, — велел он.

Му Хён отрицательно качнул головой. Надсмотрщик перехватил палку удобнее. Точный удар в висок — и страдалец навеки закрыл глаза. Японец, досадливо поморщившись, велел Ги отволочь убитого в дальний конец пирса и бросить в море.

Летом, как обычно, загорелись леса. Пожар перекинулся в город. Эсутору горел так, что ночью было светло, как днем. Сгорело триста домов — настоящее бедствие для жителей.

Ги равнодушно смотрел на пожар из барака — поседевший, изможденный, костлявый девятнадцатилетний старик.

Глава 19 ПРИКОСНОВЕНИЕ К ТАЙНЕ

В небе такая луна,

Словно дерево спилено под корень:

Белеется свежий срез.

Мацуо Басё (1644 — 1694)

Второй раз Казуки увидел Акеми в сентябре 1944 года. Он так и не забыл прикосновение к прекрасной, будоражащей тайне. Увидеть гейшу снова побудило неприятное событие. В начале года родители настойчиво заговорили о женитьбе. Ибура уже обзавелся семьей, но далеко от родительского дома, в Эсутору, где ему предложили место преподавателя в гимназии. И сын у него успел родиться. А Казуки скоро отметит тридцатую годовщину, но о свадьбе до сих пор не помышляет.

Выбор невест был богатый: война забирала молодых мужчин, и зачастую навсегда. Отец подыскал девушку из достойной семьи, Киёмидзу получили согласие на брак, но случилось несчастье: невеста умерла от обычной простуды. Апрель на Карафуто — месяц коварный: солнечный, влажный и, как водится, ветреный. Девушка простудилась, болезнь дала осложнение на легкие, и в мае невесты не стало.

Казуки видел ее только дважды: в первый раз на смотринах, второй — на похоронах. Событие произвело на него тягостное впечатление. Родители, догадываясь о состоянии сына, о свадьбе больше не заговаривали. Решили отложить вопрос на будущее.

День проходил за днем, и все мимо, мимо. Было ему пусто и серо. Вероятно, и в самом деле надо жениться и растить детей, чтобы некогда было думать о смысле жизни. В декабре пришло понимание, что надо каким-то образом выбираться из мрачного, нерадостного состояния, когда ничто не вызывает, как раньше, жгучего интереса.

И Казуки захотел увидеть Акеми.

Кадо был уже обременен семьей, но за мысль ухватился. Он дал адрес окия и вручил письменные рекомендации от себя и своего отца. И получил от друга приглашение на вечер в чайном доме.

Теперь за вечер платил Казуки.

В этот раз Акеми была не с Мисаки, а с другой гейшей, которая представилась Юри. Казуки волновался перед встречей и радовался этому волнению — оно было настоящее, живое. Опасался только одного — разочароваться, увидев Акеми. Он знал, насколько обманчивым бывает прекрасное воспоминание.

Разочарования не случилось. Акеми склонилась, приветствуя гостей чайного дома, сияющая в бело-голубом кимоно, расшитом сказочными цветами и каплями дождя. В груди Казуки что-то сладко оборвалось, и в первый миг он не мог вымолвить ни слова. И снова, как в прошлый раз, пластичный жест ласково напомнил гостям: надо разуться.

Церемония чаепития была знакома, но гейши при строгом соблюдении всех правил ухитрились сделать ее совсем непохожей на ту, которая была два года назад. Юри, облаченная в сине-голубое кимоно по случаю дождливой погоды, следила за очагом. Беседу вела в основном Акеми. Она целиком завладела вниманием Казуки. Кадо забавлялся, глядя на друга, и беззлобно его подначивал, давая повод множеству невинных шуток. В этот раз было весело. Казуки оживился, сыпал комплиментами, откровенно любовался тонкими запястьями Акеми и гибкой по-кошачьи спиной — тем, что открывало сложное одеяние. 'Там, под кимоно, на ней ничего нет', — думал Казуки. Кожа от этой мысли покрывалась мурашками, все волоски на теле вставали дыбом.

Акеми начала вырезать из цветной бумаги фигурки животных, а друзья отгадывали, кого она вырезает. Последнюю фигурку Казуки вытянул из рук искусницы. В тот момент было совсем неважно, какую зверюшку она изготовила. Доли секунды они оба держали один предмет, и Казуки словно пронзило током.

Зверюшкой оказался красный тигр, припавший к земле при виде добычи.

Кадо бумажные фигурки не слишком интересовали. Гораздо ближе была тема войны, в которой горел почти весь мир.

— Скоро Германия потерпит крах, — говорил Кадо, — и Япония останется без союзника. А у нас и без того положение очень сложное, и военное, и экономическое. Победить США не удалось, а ведь адмирал Ямамото об этом предупреждал. Теперь Штаты бомбят Курилы. Начали в 43-м, и конца бомбежкам не видно.

— Мстят за Перл-Харбор, — отозвался Казуки.

— Если бы это было только мщением! Они хотят задавить Японию. Их подводные лодки топят наши суда, которые везут на Курилы войска, военное снаряжение и продовольствие. С Курил уже сняты все боевые самолеты, военные корабли покинули острова.

— Но бомбежки все равно не прекратились, — заметила Юри.

— Япония теперь открыта для Америки, но вести войну во всех направлениях сразу мы не можем, — добавил Казуки.

— Одна надежда, что русские не объявят нам войну, — сказала Юри.

— Надо, чтобы они согласились продлить пакт о нейтралитете, ведь он заканчивается в апреле 46-го года, — добавила Акеми. — Или заключить пакт о ненападении.

— Думаете, русские простили нам оккупацию Севера в 20-х годах? — усмехнулся Казуки. — Мало того, мы держим в руках пролив у южного мыса Камчатки, проливы Соя и Цусимский, то есть мы фактически заперли все удобные выходы России в Тихий океан. Советский Союз наверняка захочет обеспечить себе свободный выход в море на Дальнем Востоке.

— Думаешь, он объявит нам войну? — спросила Акеми.

— Этого необходимо избежать, — ответил Кадо. — Япония не выдержит войны с русскими.

— Но русские уже истощены войной на западе!

— Мы тоже истощены. Не исключено, что СССР после победы над Германией объявит Японии войну. Этой войны надо избежать любой ценой. Воевать с русскими — себе дороже.