Губернаторство Карафуто

Разведчик еще долго кружил над городом. Жители Эсутору наглядно убедились: мирной жизни пришел конец.

Вот и прожит еще один день. Ги лежал на нарах в бараке за городом, не зная, как удобнее пристроить больную ногу. Товарищи по несчастью ничем не могли помочь. Несмотря на усталость, тако шепотом обсуждали сегодняшний самолет, войну, русских, ненавистных японцев, гадали, чем закончится война, и, главное, что их, заключенных, ожидает в ближайшие дни. Страшно было...

Вечером следующего дня прилетело несколько гидросамолетов и сбросило зажигательные бомбы на Хамасигай. Пожар мгновенно охватил два квартала, пламя лизало облака. Лица тако, наблюдавших пожар, ничего не выражали. Охваченные страхом надсмотрщики, которые гнали заключенных из порта в бараки, не догадывались, как злорадничал на самом деле каждый из 'подопечных'. Ги, сопя от усилий, тяжело волочил больную ногу. Смесь страха и мстительной радости ненадолго оттеснила мучительную боль.

Утром одиннадцатого августа из облаков над Татарским проливом выскользнул двухмоторный самолет. Сначала он кружил над портом Тооро, затем полетел к Эсутору. Все, кто находился в порту, побежали в укрытия. Тако полегли на землю.

Никаких бомб с самолета не сыпалось, и люди вернулись к своим занятиям.

Это был советский фронтовой разведчик Пе-2, оборудованный специальными фотокамерами. Сведения о системе обороны японцев в Эсутору были противоречивыми. Чтобы не высаживать десант вслепую, советское командование отдало приказ провести фотосъемку боевых кораблей и военных объектов в портах Тооро и Эсутору.

Боевые корабли в портах давно отсутствовали. Японское командование считало Карафуто глубоким тылом. И авиация, и флот давно перебазировались в Японию и Манчжурию.

* * *

Как только Киёмидзу Ибура узнал, что Советский Союз объявил войну Японии, он обратился в местное отделение Императорского общества резервистов 'Тэйкоку дзайго гундзинкай' и потребовал зачислить его в ряды добровольцев. В небольшом помещении было не протолкнуться. Пришли не только мужчины, но и женщины, подростки, и даже дети. Военнослужащий в очках с круглыми окулярами составлял списки желающих встать на защиту Эсутору. Он записал фамилию Ибуры и велел одиннадцатого августа к десяти прийти на городскую площадь.

Утро снова выдалось пасмурным. Сплошная пелена облаков способна висеть над Карафуто неделями — ни дождя, ни солнца.

На трибуне выступал глава округа Эсутору.

— Все мы знаем, что Россия объявила нам войну, — громко вещал он, так, чтобы его слышали на всей площади. — Сорок лет мы владеем землей, которая испокон веков считается японской. Сорок лет мы ее облагораживаем, распахиваем поля, строим фабрики и заводы, порты и целые города, прокладываем дороги через сопки, болота и непроходимые леса. Ловим здесь рыбу. Рожаем детей. Большинство из нас родилось и выросло на этой земле! И вот теперь у нас хотят ее отнять. Уже сожжены два квартала Хамасигая. Это только начало. Сегодня пришло известие: рано утром советские войска перешли государственную границу у пятидесятой параллели. Бой за Карафуто уже идет. А вот и русский разведчик...

Со стороны моря донесся отдаленный рокот моторов. Толпа горожан заволновалась, зашумела, головы повернулись в сторону еле видимого отсюда самолета, летящего над портом.

— Наши воины уже стоят насмерть, отстаивая Карафуто, — повторил градоначальник, привлекая к себе внимание. — Харамитогский укрепленный район, который прямо сейчас, в эту минуту, сражается с русскими — это предполье и две линии обороны. Русских захватчиков ждут доты* и дзоты*, противотанковые рвы, проволочные заграждения и минные поля. На защиту нашей земли встала 88-я пехотная дивизия, пограничники и резервисты. Мы тоже не будем сидеть сложа руки. Надо опасаться не только бомбежек, но и нападения с моря. На защиту Эсутору направлены три пехотные роты*: из Найро, Камисикука и Маоки. Мы понимаем: этого мало. В добровольцы уже записалось более пятисот человек. Среди них есть женщины, студенты, ученики. Всех, кто желает записаться, прошу прийти в штаб Общества резервистов. Те, кто уже записался, должны остаться после митинга на площади для решения организационных вопросов и проведения предварительных учений.

Градоначальник возвысил голос:

— Не допустим поражения Великой Японии! Не уступим русским ни клочка земли Карафуто!

Площадь содрогнулась от дружного рёва. Поднялись сжатые кулаки. Ибура кричал вместе со всеми. Карафуто — его родная земля. Он родился в Тоёхаре, там же появился на свет его сын. Жена ждет второго. Его отец пешком исходил леса губернаторства вдоль и поперек. Только сейчас Ибура осознал, что любит эту землю — с пасмурным летом, скупым солнцем, затяжной осенью, влажными порывистыми ветрами, с сопками, поросшими темными дремучими лиственницами. Нет, Великая Япония не может потерпеть поражение. Если это случится, Ибура не вынесет позора и покончит с жизнью. Он поднял над головой крепко сжатый кулак.

После митинга активисты Общества сформировали из добровольцев Специальный отряд обороны, куда вошел Ибура, как хороший стрелок, и несколько добровольческих боевых отрядов.

Двенадцатого августа налетели бомбардировщики. Бомбы рвались в порту и в южной части города. Все, кто был в порту, попрятались в помещения. Несчастным тако прятаться было некуда, и они бросились пластом на землю.

Ги казалось, будто на него обрушилось небо. Земля вздрагивала, пыльный воздух застревал в горле. Бомба угодила в склад с горючим. Жирное черное пламя взметнулось вверх. Десятки бочек взрывались одна за другой. Занялась огнем и чадно задымила исполинская куча угля. Ги от страха куда-то пополз, начисто позабыв о больной ноге, но ползти было некуда: горело всюду. Бомбы падали в акваторию, беспорядочно вздымая воду, катера опрокидывались и тонули. Волны перехлестывали через причал. Баржа приняла летящий смертоносный груз и тут же пошла ко дну. Жарко полыхала землечерпалка, исходили черным дымом длинные портовые склады. 'Ы-ы-ы...' — выл от страха Ги, вытаращив красные глаза.

Бомбы падали в город. Взлетел на воздух железнодорожный мост, остановила работу поврежденная электростанция. Бомбардировщики убрались, оставив над городом зловещее облако дыма.

Ибура помог домочадцам разместиться в кузове грузовика. Жена смазала на щеке сажное пятно, маленький сын кашлял от дыма. В кузове плотно сидели женщины, дети, старики, пожилые люди. Мимо по дороге в Камиэсутору ехали грузовики с эвакуированными горожанами.

— Скоро приеду, не волнуйся, — сказал Ибура, стоя рядом с бортом. — Ничего. Русские ослабли в войне. Мы их сюда не пустим.

Жена кивала головой, а губы у нее непослушно кривились.

— Возвращайся скорее к нам. С победой, — сказала она.

Как будто он мог вернуться без победы!

Грузовик поехал. Ибура поправил на плече винтовку, которую ему выдали в штабе. У него было охотничье ружье, но война — не охота. Это ему объяснил активист 'Тэйкоку дзайго гундзинкай'.

Ибура сумеет встретить русских. Он вернет им сожженный Хамасигай, разбомбленный порт и сажное пятно на щеке жены.

На следующее утро, едва рассвело, на рейде показались серые военные корабли. Сидя на крыше двухэтажного дома, Ибура насчитал шесть катеров и один эсминец. Эскадру сопровождала подводная лодка. Эсминец выпустил облачко дыма. Донесся низкий, упругий 'бум-м'. Снаряд взорвался где-то на улицах. Катера подкрадывались всё ближе. Ибура понял, что сейчас начнется обстрел города, и, зло оскалившись, выстрелил из винтовки наугад в сторону эскадры. Понимая, что ему нечего противопоставить советским кораблям, Ибура торопливо покинул крышу.

На катерах заговорили крупнокалиберные пулеметы. Со стороны метеостанции затарахтел станковый пулемет, не позволяя русским кораблям приблизиться вплотную к берегу. Эскадра обстреляла город и скрылась в море.

Четырнадцатого августа к порту подошел 'морской охотник'. Японцы, опасаясь десанта, открыли огонь из пулемета, и небезуспешно. Катер убрался ни с чем.

В полдень пятнадцатогого Ибура услышал по радио императорский указ о прекращении войны. Не поверил. Япония не может капитулировать! Подхватил винтовку, понесся к мэрии. Там уже собралась большая толпа, горожане шумно переговаривались. Люди подходили и подходили, в основном мужчины. Глава окружного управления вышел к собравшимся с листом бумаги в руках.

— Я получил телеграмму из Тоёхары, подписанную генерал-губернатором Тосио Отцу. Вот что в ней написано: 'Несмотря на указ императора, мы с честью пойдем до конца'. Не позволим духу упадничества овладеть нашими сердцами! Будем стоять насмерть!

Толпа ответила дружным ревом. Сдавать русским Эсутору никто не собирался!

Вечером после учений офицер из пехотной роты зачитал добровольцам приказ из штаба дивизии: 'Отвести все боевые отряды добровольцев в Камиэсутору, который должен стать последним рубежом обороны'.

Там, в Камиэсутору, жена и сын Ибуры. Последний рубеж!

Однако на следующий день, шестнадцатого августа, туда направились не все резервисты. В пять утра русские высадили десант в соседнем Тооро, километрах в десяти от Эсутору. В половине седьмого утра Ибура погрузился с другими добровольцами на грузовик и поехал в Тооро.

Бой длился три часа. Русские взяли городок. Пришлось отходить в леса. Резервисты, выполняя приказ, двинулись пешком в Камиэсутору.

Десантники окружили Тайхэй, где их встретила японская пехотная рота. Ибура и еще несколько стрелков из числа резервистов зашли в тыл. Они стреляли по русским из зарослей и тут же без следа исчезали в непроходимом лесу. Ибура потерял товарищей из виду и действовал самостоятельно.

Тайхэй держался крепко. В помощь десантникам прилетели штурмовики, бомбили поселок. Ибура не стал дожидаться развязки — день клонился к вечеру, а ему надо было идти в Камиэсутору. Было ясно, что к ночи русские возьмут поселок.

Одуревший от боев, выстрелов, крови и пыли, от ходьбы по сопкам, Ибура вернулся в Эсутору уже в сумерках. Решил заночевать, а утром продолжить путь. Зашел домой, вскрыл консервную банку с мясом нерпы местного производства. Не наелся, но больше ничего из готовых продуктов не нашлось.

Дома не сиделось. Ибура вышел на улицу.

Город держал оборону. В районе Ямасигая слышались непрерывные выстрелы. На рейде стояли четыре русских тральщика и вели перестрелку с японскими пехотинцами. Те палили по судам из крупнокалиберного пулемета, не давая высадить десант.

Ибура пошел в Ямасигай. С неба слышался уже знакомый звук моторов. Снизившись над городом в районе боя, самолеты начали обстрел. Тральщики между тем покинули рейд, так и не высадив десантников.

Ибура добрался до своих, когда бой уже прекратился. Самолеты улетели. Защитники города расположились на отдых. Костров не жгли. Света было достаточно: бумажная фабрика вдали полыхала, словно чудовищный факел.

— Что слышно? — спросил Ибура одного из резервистов.

— На Харамитогских укреплениях еще сражаются. Ты откуда?

— Из Тооро и Тайхэя.

— Что там?

— Сдали.

Резервист сплюнул досадливо.

— Нас так просто не возьмешь, — заявил он. — Русские с самолета обстреляли своих же. Воевать не умеют.

'Умеют', — подумал Ибура, улегся на землю и тотчас уснул.

После бомбардировки в порту заключенных ни разу не вывели из барака и почти перестали кормить. Они просидели запертые четверо суток. Надсмотрщики ничего не объясняли. шестнадцатого августа весь день слышались выстрелы и взрывы, гудение самолетов, пулеметные очереди. Заключенные тянулись к узким окошкам под потолком, силясь рассмотреть, что происходит в городе.

Ги радовался передышке. Распухшая стопа уже не болела так сильно, но наступить на нее он пока не мог. Глядишь, и не помрет он из-за ноги, отлежится. Вши заели, спасу нет... И почему сегодня совсем не кормят?

— Конец пришел Великой Японии, — говорили тако между собой.

— Наконец-то! Меня сюда два года как привезли. Русские освободят!

— Кто тебе такое сказал? Мы ж работали на японцев! Расстреляют всех без разбору.

— Расстреляют, конечно! Только сперва могилу рыть заставят. Говорят, они нас от японцев не отличают.

— Как не отличают?! Слепые, что ли?

— Надо уходить в сопки, ребята.

Стало страшно. Ги понял: ему без разницы, кто победит.

Сидеть без вести было жутко. Товарищи грохотали в двери, в стены. Надсмотрщик отвечал на стук бранью, пока не надоело.

К ночи тако угомонились. Pвуки боя утихли, однако тишины не было: время от времени в городе начиналась перестрелка. Заключенные почти не спали, разговаривали в темноте. Боялись и японцев, и русских.

Утром неправдоподобная тишина раскололась от страшного воя и грохота: с моря начался артобстрел города. Стены барака содрогались, с потолка непрерывно сыпалась труха. Тако сбились в кучу, как напуганное стадо.

— Драпать надо, спасаться.

— Куда драпать-то?

— В сопки. Чтоб никто не нашел: ни японцы, ни русские.

— А дальше что? В лесу есть нечего.

— Ох, как бы в нас не угодили!

И снова протяжный стон, вой и грохот разрывов, сотрясающий дощатые стены.

Через час артобстрел прекратился. Тако некоторое время настороженно прислушивались. Осмелев, несколько заключенных поднялись и, бренча кандалами, забарабанили в дверь:

— Открывайте! Хватит нас здесь держать!

Никто не откликнулся.

— Хоть бы сматерился, чтоб знать — здесь он или сбежал!

— Какая разница, здесь он или нет? Ломай дверь!

Несколько сильных ударов — и бастион пал. Тако вырвались из барака на улицу. Ги ковылял последним. Воздух был наполнен дымом так, что ело глаза.

— Никого. Разбежались все.

— Куда теперь?

— В сопки!

Массивные ворота были распахнуты настежь. Заключенные, озираясь, как дикие звери, вышли наружу. Со стороны города доносилась непрерывная стрельба. На улицах шли тяжелые, кровавые бои, но тако об этом не знали и знать не хотели. Они направились в сторону сопок — так быстро, насколько позволяли кандалы.

Ги сразу стал отставать. С каждым шагом его снизу доверху пронзала боль. Никто из тако не догадался обернуться назад, а Ги ни разу их не окликнул.

До подножия сопок он добрался один-одинешенек. Товарищи давно исчезли в лесу. Ги отломал от поваленного сухого дерева приличную ветку, очистил, и, опираясь на нее, пошел на подъем.

Небо гудело моторами: город снова бомбили.

Лес стоял стеной — заросший елями, ольхой, лиственницей, шиповником, заваленный погибшими деревьями, густо оплетенный паутиной. Отзвуки боев сюда почти не проникали.

Ги устал подниматься. Понял, что шагу больше не сделает. Обернулся. Лес обступал со всех сторон. Крупный желто-красный паук плел внушительные тенета, в зарослях старательно выводила нехитрые трели невидимая птичка.

Ги с наслаждением завалился в заросли под раскидистой черемухой, опутанной лианами кишмиша. Нога разболелась с новой силой, зато он был свободен! Сколько продлится свобода и чем закончится, Ги не знал. Он не думал о том, что в лесу Карафуто нечем поживиться, разве что сладким кишмишем и вязкой ягодой черемухи. Он наслаждался свободой.

* * *