Губернаторство Карафуто

Значит, лес можно возродить, и сопки снова станут зелеными! А если вместо лиственниц вырастут ели, то лес будет зеленым и зимой! И люди сделают это сами, и он, Казуки, тоже! А еще, сажать елочки — это нечто необыкновенное!

Рисовать и раньше не очень-то получалось, а сейчас рука и вовсе не хотела слушаться, да и с глазами происходило что-то непонятное, пугающее. Иногда темнело так, что приходилось зажмуриваться и глубоко дышать, чтобы зрение вернулось. Особенно тяжело было, когда боль усиливалась и стискивала низ живота. Казуки не желал поддаваться недугу, все в нем протестовало. Братья Киёмидзу росли здоровыми. Другие дети простывали, невзирая ни на какие закалки, а Казуки с Ибурой ни разу толком не болели. Их предки, айны, сотни лет приспосабливались к местному климату, капризному и сырому, чего не скажешь о пришлых японцах. И вдруг ни с того ни с сего подвел живот...

К концу последнего урока по моральному воспитанию стало совсем худо. Казуки почти ничего не услышал из того, что говорил учитель.

Пришло время обеда. Казуки вместе со всеми побрел в столовую. По дороге его догнал Ибура, толкнул по-братски локтем в бок, отчего боль кувыркнулась и стрельнула до самого подбородка.

В столовой ученики с аппетитом ели запеченную камбалу и рис. Ибура последовал общему примеру, хотя кушать по-прежнему не хотелось. Жирная рыба испачкала пальцы. Перед соревнованиями надо было хоть немного поесть, но от запаха рыбы тошнота подкатила к самому корню языка. Братишка удивился, почему старший на еду только морщится.

Покушав, братья вышли на улицу. Ибуру позвали друзья-одногодки, и тот убежал. Казуки побрел к стадиону. Ему показалось, будто у него после столовой жирные руки. Он осторожно вытянул из кармана бумажную салфетку, которая тут же выпала из рук.

— Ну-ка, подними бумажку! — велел незнакомый учитель. Он проходил мимо, но остановился.

— Вот послушай. Когда в прошлом веке из Токио в Иокогаму отправлялся первый пассажирский поезд, на нем решили прокатиться важные чиновники. Перед тем, как зайти в вагон, они разулись, как перед входом в жилище. Поезд поехал. А когда он остановился, и чиновники хотели выйти, они не нашли своей обуви, ведь она осталась на станции в Токио. С тех пор пассажиры не разуваются, когда заходят в вагон. А там, где не разуваются, можно мусорить, потому что это не жилое помещение... Как твое имя?

— Киёмидзу Казуки, — проговорил мальчик, преодолевая боль.

— Как ты думаешь, Киёмидзу-сан, разве хорошо, что в вагонах так грязно?

Казуки вспомнил путешествия на поезде и помотал головой, запихивая в карман салфетку, которую послушно поднял.

— Мы здесь живем, — продолжал учитель. — Мы живем под этим небом, под солнцем, поэтому везде должно быть чисто.

— Но ведь другие мусорят!

— А ты все равно не мусори. Даже если, например, на улице грязно, твоей бумажки там валяться не будет. Киёмидзу-сан, как ты себя чувствуешь?

— Хорошо.

Учитель с сомнением оглядел мальчика.

— Сходи-ка в медпункт. Ты совсем бледный. Похоже, у тебя температура.

Идти в медпункт не хотелось, он ведь ничем не болеет! Вдруг его отправят домой?

Учитель ушел, а Казуки отправился к хоандэну. Может, в хранилище духовных сокровищ ему станет легче?

Хоандэн прятался за тисом и кустами акаций. Рядом по соседству с незабудками уже цвели лесные пионы и удивительные цветы местной гортензии. Сакура уже почти отцвела. Говорили, что раньше здесь стояли пихты, но сибирский шелкопряд добрался и сюда.

Рядом с хоандэном никого не было. Казуки зашел внутрь. С портрета на полочке добрыми глазами смотрел император Ёсихито, а рядом лежал свиток — копия 'Рескрипта об образовании'. Казуки постоял в тишине, прислушиваясь, что происходит у него внутри. Казалось, будто в животе поселился большой, тяжелый, раскаленный камень, от которого хотелось немедленно избавиться.

Послышались голоса, в хоандэн кто-то заглянул. Казуки вышел наружу, невольно держась за живот. Боль опять сжала челюсти, скрутила так, что пришлось согнуться. Тело покрыл мерзкий липкий пот. Вроде чуть-чуть отпустило, но теперь тошнота придавила язык. Казуки спрятался в кусты, и его вырвало.

На стадионе перед школой уже собирались ученики, рассаживались на скамейках, вертелись, хихикали и задирали друг друга. Учитель физкультуры звал участников на разминку. Казуки побежал туда что есть сил, чтобы не отстать от остальных. Только бы учитель не заметил, что он 'бледный', а то еще выгонит в медпункт! Как же тогда соревнования? А участвовать надо обязательно, потому что отстаивалась честь школы. Да и боль словно притаилась. Она уползла в правую сторону живота и стала терпимой.

Соревновались в прыжках в длину и в высоту, в беге на короткую дистанцию, в метании мячей. Казуки с нетерпением ждал состязаний по дзю-до, ведь он уже третий год обучается борьбе в спортивной школе! Не терпелось поиграть и в бейсбол, который завершит соревнования. Мальчика сильно разочаровало, что именно сейчас он показывает низкие результаты. Это злило, но Казуки ничего не мог сделать. Боль так и норовила согнуть его, руки сами хватались за живот. Больше всего хотелось лечь и свернуться в клубок, но еще больше хотелось, чтобы родная школа победила в состязаниях. Учитель физкультуры поглядывал в его сторону и недовольно хмурился, а Казуки старался ускользнуть из-под взгляда, чтобы учитель не догадался про живот.

Наконец началась борьба. Против Казуки выставили мальчика того же роста. Парнишка пружинил и скользил по площадке, глаза метали черные молнии. Вырвать победу у такого тигра непросто! Судья дал сигнал к началу, но противники не успели сблизиться, потому что Казуки внезапно скрутила острая боль. Потеряв дыхание, он согнулся пополам. В глазах стало темно, в ушах засвистело, как в сумасшедшем полете. Разогнуться никак не удавалось.

Подбежал учитель физкультуры, склонился, губы его беззвучно шевелились. Рядом растерянно топтался противник.

Учитель поднял Казуки на руки и понес со стадиона.

— Почему, ну почему ты никому ничего не сказал? — спрашивала мама, гладя Казуки по голове. Тот лежал, молчал, смотрел в окно больничной палаты. Мама вздыхала, поправляла медицинский халат на плечах и снова спрашивала.

— Мама, а наша школа победила? — спросил он, прервав вопросы.

Мама всплеснула руками:

— Нет, это неисправимо! Конечно, победила, мой ты хороший! С такими учениками, как ты, она не могла не победить.

Казуки улыбнулся от счастья и спросил:

— А когда я вернусь в школу?

— Лежи пока. Скоро вернешься. После аппендицита быстро поправляются.

Нет, мама не поймет. Вот отец — тот поймет. Учеба наверстается быстро, дело не в ней. Надо помочь высаживать елочки на голых склонах. Все высаживают, только он один в больнице прохлаждается. И, главное, поскорее вернуться к тренировкам в спортивной школе. Осенью снова будут состязания, и тогда он точно одолеет того мальчишку с черными молниями в глазах.

Глава 12 СИЯТЕЛЬНЫЙ ВИЗИТ

Вторая и последняя экспедиция Шимы на оккупированный Север Сахалина состоялась в 1924 году. Оттуда он вернулся неразговорчивый. Сразу продолжил преподавание в школе и в гимназии. По вечерам он, как и прежде, общался с домочадцами, весело рассказывал сыновьям, что поделывают в лесу звери, но Турешмат ощущала его внутреннее молчание. Она не приставала к мужу с вопросами, только украдкой бросала на него тревожные взгляды. Знала — всё расскажет сам, а трогать его не надо. Шима чувствовал беспокойство жены, говорил:

— Всё хорошо, маленькая.

А сам думал о чем-то своем.

— В последней экспедиции я был, Турешмат, — обронил он как-то за ужином.

— Больше ездить не хочешь? — с надеждой уточнила она.

— А никто и не спрашивает, хочу я или нет. Экспедиций на север больше не будет. А на юге геологоразведкой и без меня есть кому заниматься. Я природовед и краевед, а не геолог.

— Разве север весь исследовали?

— А незачем нам его исследовать.

Турешмат удивилась, потянула из-под рук мужа пустую тарелку. Шима проводил посудину задумчивым взглядом. Сказал:

— Влезли мы в чужую... тарелку. И все об этом знают. Поэтому мы так себя ведем на Севере. Не как хозяева. А как грабители. Настоящие грабители.

Шима сердито фыркнул, поднялся из-за стола, поблагодарил за ужин. Турешмат помалкивала, ждала — расскажет или нет, что его тяготит? Минут через десять он и в самом деле продолжил:

— Мало того, что наши фирмы захватили лучшие рудники, они еще и имущество растащили. Выберут лучшие пласты, выработку изуродуют, штольни завалят. О правилах ведения выработки никто и не вспоминает. И на этом не остановятся: инвентарь разграбят, жилые помещения разворуют и погромят. И в таком вот виде бросают всё. Знают, видать, что временно хозяйничают. Стыдно мне, Турешмат.

Шима помолчал немного, добавил:

— На шахты китайцев понавезли, чтобы те работали за полторы иены в день, русских брать никто не хочет. Русские в большинстве безработничают. Понятия не имею, чем они семьи кормят. А ведь север острова — их, русских... Наши не дают им зарабатывать. Не закончилось бы это войной! Русские и раньше нас не слишком допускали до угля — что при Колчаке, что при Советской власти в 20-м году. Погонят нас оттуда — вообще ничего не увидим. Сложно будет договариваться. А уголь там высокого сорта.

Шима снова замолчал. Как-то раз исследовательский отряд производил работы на одной из шахт, чтобы оценить запасы угля. Геологи стали свидетелями инцидента между китайскими рабочими и хозяевами месторождения. Шима помрачнел окончательно, вспомнив, с какой яростью китайцы избивали подрядчика, который вел с ними расчеты. Самым страшным были крики несчастного, утробные, прерывистые, потому что его били ногами. На приказы руководства китайцы не реагировали, и в дело вмешались блюстители порядка. Вероятно, их кто-то вызвал. К тому времени, когда в рабочий поселок ворвалась конная полиция, подрядчика уже отпустили. Китайцы бросились врассыпную. Полицейские догоняли их и избивали дубинками. Рабочие под ударами валились ничком, прикрывая головы руками. Подрядчика тем временем повели прочь. Он еле переставлял ноги, согнувшись пополам и держась руками за живот. Затылок и шея у него были залиты темной, почти черной кровью.

Нет, этого Шима жене не расскажет. Начальник отряда пытался выяснить, отчего произошел инцидент, но управляющий шахты уклонился от прямого ответа. Однако геологи знали, что подрядчики за услуги получают десять процентов с заработка каждого рабочего. Мало того, подрядчик мог запросто обмануть рабочих, поставив продукты по завышенным ценам.

— Видела бы ты, в каких условиях живут эти китайцы! Грязные бараки и казармы, которые давно пора разобрать на дрова! Там у них стоят двухъярусные нары, на вид такие, будто они горели. Вонь! Сами китайцы чешутся, как бездомные псы — видать, вши заедают. Что у них в забоях творится — мне страшно рассказывать тебе об этом.

— Шима, но зачем их туда привезли, если там могут работать русские? — удивилась Турешмат.

— Экономия, маленькая моя! А я бы назвал это другим словом — жадность! Не надо было лезть на чужую землю. Того же угля достаточно в губернаторстве. В Геологическом комитете подсчитали, что каменноугольные месторождения на юге Карафуто занимают около двадцати процентов территории. Много хороших пластов, удобных для выработки, залегают они не очень глубоко. Слишком долго месторождения запрещалось трогать. Их считали 'резервными'. Спохватились, разрешили добычу. Но горная промышленность — низкорентабельная, она требует больших вложений, а отдача от нее не сразу, только через несколько лет. Пока она еще раскачается! Ходим по углю, а сами возим его с Хоккайдо, с Кюсю, из Манчжурии. К русским залезли. Удивительно, почему они до сих пор войска туда не прислали.

— Будут отправлять тебя туда снова — не пущу! — заявила Турешмат.

— Так нельзя, — засмеялся Шима. — Я состою в кадровом резерве Геологического комитета Японии, и при нехватке кадров меня в любой момент могут отправить в экспедицию. Но ты не беспокойся. На Север экспедицию не отправят, а на Юг хватит тех геологов, которые есть. Думаю, недолго нам осталось топтаться на русской половине. Если есть начало — будет и конец.**

* * *

Вопрос с севером Сахалина решила дипломатия. 20 января 1925 года в Пекине была подписана Конвенция 'Об основных принципах взаимоотношений между СССР и Японией'. Северный Сахалин был возвращен Стране Советов — бескровно. 14 мая север острова покинул последний японский отряд.

В этом же году представители обеих стран подписали в Москве концессионные договоры на эксплуатацию нефтяных и угольных месторождений Северного Сахалина в течение сорока пяти лет.

* * *

В августе 1925 года в губернаторство прибыл принц-регент Хирохито с женой и свитой. Принц ступил на землю острова в порту Отомари, сойдя с палубы военного корабля. Оттуда он направился в столицу губернаторства.

Программу визита опубликовали все издания Карафуто. Шима решил показать принца жене и сыновьям. Двадцать второго августа семейство Киёмидзу ранним утром отправилось к синтоистскому храму 'Карафуто Дзинзя', чтобы успеть за два часа до появления принца.

Несмотря на ранний час, улицы были запружены празднично одетыми людьми. Почти все несли цветы. Турешмат, десятилетний Казуки и восьмилетний Ибура тоже держали красивые букеты. Пассажирский транспорт уже ходил. Семья Киёмидзу доехала до храма на пассажирской платформе о четырех автомобильных колесах, которую тянула крепкая лошадка.

Тоёхара встречала высокого гостя новехонькими триумфальными арками. Всюду горели разноцветные фонарики. Шиме удалось расположиться с семьей неподалеку от главного храма губернаторства. Турешмат волновалась. Сыновья вертели головами, пока не надоело. Народу всё прибывало, стало совсем тесно. Казуки понял, что они с Ибурой ничего не увидят за спинами взрослых, и показал отцу на ближайший тополь: можно? Получив согласие, братья залезли на дерево.

Прежде чем показался кортеж, к храму подкатилась волна приветственного крика. Волна быстро набирала силу. Весело закричали мальчишки на деревьях, размахивая букетами. Шима прижал к себе Турешмат, опасаясь, что ее совсем затолкают.

Показались первые автомобили. Все вокруг кричали. А вот и сам принц, едет в открытом черном 'Студебекере'.

— Ах, Шима, он совсем молоденький! — удивилась Турешмат.

— Ему всего двадцать четыре, — крикнул ей на ухо Шима.

В следующей машине сидела жена, далее ехала свита и 'сливки' местного общества. Навстречу высокой семье летели цветы. Турешмат бросила букет на капот автомобиля принцессы.

Кортеж проехал, но люди не расходились — ведь принц поедет назад.

На обратном пути его встречали не менее восторженно.

Когда люди начали расходиться, дети слезли с дерева и протиснулись к родителям.

— Он посадил дерево! — наперебой закричали братья. — Они посадили деревья!

— Ничего не понимаю, — засмеялась Турешмат.

— Ну-ка, рассказывайте по порядку, — велел отец.