Губернаторство Карафуто

Жена Киёмидзу Ибуры с двумя сыновьями жила в Эсутору до 49-го года и выехала на Хоккайдо вместе с последними репатриантами. Там ее отыскал Шима: негоже семье родными разбрасываться.

К сожалению, московские власти торопили Сахалинское управление по гражданским делам со сроками репатриации. Руководители предприятий просили обком ВКП(б) и Облисполком пересмотреть график репатриации, потому что опасались остановки производства из-за нехватки рабочих, мастеров и управленцев. Экономика требовала своё, но власти придерживались иных представлений. В 1949 году на острове почти не осталось японцев.

А корейцы остались. Син Георгий Иванович, или Син Ги Чер, еще долгие годы работал на шахте Ударновской. Такобэя подорвал его здоровье, поэтому еще до выхода на пенсию Ги получил инвалидность и был в торжественной обстановке отправлен на заслуженный отдых, как Ударник социалистического труда.

А что наш главный герой, Сахалин?

Природа всё так же завораживающе прекрасна, климат по-прежнему влажен и капризен. Недра острова скрывают богатства, которые считаются народным достоянием. Посаженные японцами ели кое-где так и растут ровными рядами, словно сопки причесаны гребнем. Солидная часть острова — особо охраняемые природные зоны*.

Краеведческий музей в Южно-Сахалинске гостеприимен, как и раньше. Вход охраняют две каменные гривастые собаки — синтоистские 'посланцы богов', которых посетители принимают за львов. Работники музея с любовью ухаживают за двориком вокруг изящного здания.

Сейчас на Сахалине живет немногим больше миллиона людей. Ходят в моря, ловят рыбу, добывают уголь, выращивают овощи и выпекают невероятно вкусный хлеб. Растят детей. На острове много проблем, и жить здесь по-прежнему непросто.

Японцы оставили на Сахалине семь работающих бумажных фабрик, а сейчас ни одна из них не производит бумагу. Под ногами жителей — природный газ, а в домах его почти нет. До сих пор поезда ходят по узкой колее, а железнодорожная магистраль так и не дотянулась до Углегорска; насыпи так и тянутся вдоль побережья, а кое-где стоят и быки для не построенных мостов. Многие поля брошены и зарастают сорной травой. Сахалин безропотно несёт Крест вместе с россиянами.

Японцы приезжают в гости, дарят саженцы сакуры, фотографируют остатки мостов, каменных фонарей и памятных знаков. Случается, открывают свой бизнес.

Так складывается судьба главного героя романа.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

В детстве я гостила у бабушки в поселке Ударном Углегорского района и еще застала руины синтоистского храма. Располагался он в живописном месте на нижнем уступе сопки. Помню остатки четырех колонн. Между ними играли дети, и я тоже. Бабушка говорила, что это был 'храм любви'. К нему вела высокая и очень крутая лестница с белыми мраморными ступенями, такими мелкими, что дети поднимались наверх, перешагивая сразу через три-четыре ступеньки. Лестница к тому времени почти целиком вросла в землю, снаружи оставалась только узкая ступенчатая дорожка. В стороне от нее, в зарослях, уютнейшем лесном уголке, хоронился прямоугольный мраморный камень с углублением наверху в виде чаши. Сбоку были выбиты два больших иероглифа. Наши ваньки, естественно, не остались равнодушными, увековечили свои имена, а заодно и самое короткое в мире мнение. Но камень, несмотря на акт вандализма, не лишился таинственной ауры. Только совсем недавно, взявшись за изучение японского периода, я узнала, что это тёдзубати — большая мраморная емкость, из которой японцы совершали обряд омовения, прежде чем ступить в храм.

Несколько лет назад на этой сопке искали уголь. Трактор перепахал гусеницами всю округу. Техника перелопатила место, где была лестница. Мраморные ступени оказались удивительно длинными. Выдранные из земли с одного конца, они вздымались высоко в небо, а я жалела лестницу, словно живое существо.

На другом конце поселка рядом со стадионом, построенном еще японцами, оставался фундамент школы для корейских детей*, а за деревьями неподалеку стоял каменный миниатюрный домик на высоком цоколе. Я задавалась вопросом, для чего японцам было нужно это бестолковое строение? Думала, никогда не узнаю. Однако мой интерес не остался без награды. Такие домики — госинэйхоандэны, или просто хоандэны — стояли рядом с каждой японской школой и назывались 'хранилищем духовных сокровищ'. А поселок Ударный носил название 'Тайхэй'.

Позже я узнала, что годы японского владычества оставили не только таинственные развалины, но и заводы, и мосты, и морские порты, и маяки, и нашу островную узкоколейку. Каждый народ желает только одно: растить детей и быть счастливым...

2010 г.