Перепутья Александры (общий файл)

— Прогуляемся? — предложил Вадим. — Если хочешь, буду боксерской грушей.

Я хмыкнула. Идея заманчивая, но оттачивать навыки ближнего боя на лучшем друге брата не слишком по-родственному. А если серьезно, о чем нам говорить? Но и отказываться неудобно.

Как кисейная барышня, ей-богу!

Из неприятной ситуации выручил мобильник, призывно завибрировав на дне сумки. Надеясь, что звонок от Вовы, я рывком вытащила телефон и вросла в пол. Надпись на экране скромно гласила: "шеф". Я закрыла глаза и снова открыла. Что же такое стряслось, что после утреннего разговора Семеныч набрал мой номер? Наверное, второе пришествие. Событие меньшего масштаба вряд ли бы сподвигло начальника на звонок.

— Саша, можешь приехать? — без предисловий спросил шеф.

— Сейчас? — я не удержалась от колючего тона.

— Да. Мне нужна твоя помощь. Один человек... — Семеныч запнулся. — Возможно, он в Потоке. Нужно знать наверняка.

Я едва не предложила обратиться к Свете, но обошлась без показательного выступления. Общая знакомая не поможет. Она заходила сегодня в Поток. Сделать это второй раз подряд нереально. А раз шеф нашел силы позвонить и попросить об одолжении, значит, готов к диалогу.

Обратно я ехала окрыленная. Я объяснюсь с Семенычем, и все вернется на круги своя. Однако радужное настроение продлилось недолго. Мне было нечем порадовать шефа. Новый "клиент" не попал в Поток. Ситуация печальная, но донельзя банальная.

— Увы, — констатировала я, поднимая взгляд на мрачного Семеныча.

— Я это предполагал, — сухо кивнул он. — Но спасибо, что быстро откликнулась.

— Света уехала? — поинтересовалась я, понимая, что о большем спрашивать не в праве. Не время. И не место.

— Она в моем кабинете. Если готова, у тебя есть шанс расставить точки над "I". Света расскажет, ЧТО увидела в Потоке.

Глава 8. Прощай и снова здравствуй

Тринадцать лет назад

Дождь гулко барабанил по подоконнику, капли наперегонки бежали вниз по стеклу, сливаясь в ручейки. Сыро и пакостно за окном. Поздняя осень вступила в законные права. Лишила деревья золотой одежды, сбросила ее на ледяную землю, а, потеряв к листве интерес, оставила медленно умирать. Как же хочется увидеть солнце! Но мрачные серые тучи три с половиной недели висят, как проклятие, над городом, не давая ни единому лучику пробиться вниз.

Такое уныние вокруг. И такая безнадега на душе.

— Саша, ты сегодня хорошо спала?

— Да, бабушка.

— Завтракать ходила?

— Да.

Она догадывается, что я вру. Соглашаюсь на всё, что мне говорят, лишь бы отстали, перестали терзать бесконечными вопросами. Они все это понимают: и бабушка, и папа, и врачи. Не могут не замечать апатии, потери интереса к жизни, и жаждут получить ответы. Но мне нечего им сказать. Я не могу дать объяснений даже себе. Потому что до сих пор не понимаю, как бред оказался ярче самой жизни?

С вами бывало такое? Вы возвращаетесь после каникул домой, но чувствуете пустоту. Частичка вас осталась там — на море, на даче, в летнем лагере. Там продолжается веселье, события бьют ключом, а дома серые будни, от которых хочется выть волком и бежать без оглядки. Вот и я мысленно бродила по слоям Потока, посмеивалась над Михаилом, смотрела Варин балет, заглядывала в гости к Свете и Злате. Мне до сих пор казалось, что они реальны. Все спутники, которых я встречала.

Но это неправда. Их никогда не существовало. Как и самого Потока.

Истина проста и банальна. Я никуда не попадала. Не исчезала из реального мира ни на миг. Я две недели пролежала в больнице. В коме.

Теперь я четко помнила то утро. Все, что случилось со мной после ссоры с Бастиндой. Я вылетела из дома с желанием рвануть к бабушке или Рите, чтобы от души пожаловаться на ведьму Аллу. Выбор направления должен был определить автобус, который подъедет первым. Так бы и случилось, не появись парнишка в желтой куртке с пресловутой рекламой в руках. В листовке я прочла приглашение в новый кинотеатр. До сих пор не понимаю, почему изменила решение и поехала смотреть кино. Быть может, захотелось отвлечься, переключить мозги. Или надоело выглядеть занудой в глазах окружающих. Сколько можно жаловаться на мачеху? Пора научиться давать отпор!

Так я оказалась в 23-м автобусе, фотографии которого в последующие дни обошли главные газеты страны. Водитель не справился с управлением, и тяжелая машина рухнула с моста, пробив ограждения. Хорошо ещё, что на мелководье...

Я точно не знала, сколько человек погибло в аварии. Родные старательно обходили острые углы, полагая, что я никак не приду в себя из-за того, что выжила. В отличие от большинства. Поэтому отец поставил на уши всю больницу, заставляя собирать консилиум за консилиумом. Поэтому со мной работает психолог, которому я ежедневно скармливаю новую порцию вранья. Поэтому Бастинде запрещено показываться мне на глаза. На словах папа не винит жену, но не может отделаться от мысли, что это из-за ссоры с ней я оказалась на злосчастном мосту.

Я не отправилась на тот свет чудом. Лечащий врач зовет меня пациенткой-легендой. Мой организм почти не выказывал признаков жизни, и родным было велено готовиться к худшему. Доктора не сомневались — в себя я не приду никогда. Зато теперь я выздоравливала с такой скоростью, будто не было ни травм, ни комы. По крайней мере, физически. Ну а душа... Она пыталась смириться, что пережитое в Потоке — бред коматозника. Не было ни Вари, ни Михаила, ни Дунайского.

Мои дни в сером девятиэтажном здании областной больницы походили друг на друга, как братья-близнецы. Подъем, анализы, пропущенный завтрак, физиотерапия, вялое ковыряние вилкой в тарелке в обед, встреча с психологом, свидание с родными, ужин, на который мне тошно смотреть, и новые ночные кошмары.

Да, я обманула бабушку. Ни разу в клинике я не спала спокойно. Из ночи в ночь мне снятся обитатели Потока. Чаще Варвара. Ее последний лебединый танец и стойкое нежелание уходить в Дым. А еще рыжая крылатая лошадь на морском берегу. Она подходит ко мне. Так близко, что я вижу свое отражение в черных глазах. Дует в лицо и кивает, давая понять, что ждет моего возвращения.

По утрам я просыпаюсь с красными глазами и подолгу умываюсь холодной водой, чтобы не дать родным новый повод насесть на меня. Понимаю: пора брать себя в руки и начинать жить, но не знаю, как заставить себя это сделать. Просто жить.

— Ты веришь в судьбу, Саша? — спросил в один из дней Феликс Юрьевич — тот самый психолог.

— А стоит? — вяло отозвалась я, сидя с ногами на подоконнике и глядя в дождь. Он снова шел сплошной стеной, не заботясь, что земля пропитана влагой насквозь. Вот-вот вселенский потоп наступит.

— В жизни ничего не происходит просто так.

— Знаю, раз я не умерла, значит, это кому-нибудь нужно. У меня есть важное предназначение. Я — избранный герой всея галактики, — произнесла я скороговоркой, не горя желанием обсуждать известные истины. — Перестаньте носиться со мной как с фарфоровой куклой. Не разобьюсь! Все, мне надо на ужин! — и я пулей вылетела в коридор, не удосужившись поглядеть на реакцию мозгоправа.

Но массовый поход в больничную столовую я проигнорировала. Есть мне, по традиции, не хотелось. Спустилась на два этажа вниз, прошла по длинному коридору в другой блок, пока не уперлась в запертую дверь отделения анестезиологии и реанимации. Здесь недавно обитала и я — в виде овоща. Сейчас меня перевели в травматологию. В одноместную палату повышенной комфортности.

Я постучала в стеклянную дверь. По ту сторону перегородки вынырнуло овальное лицо в обрамлении жгучего каре. Отлично! Я не ошиблась. Сегодня Любино дежурство.

С Любой Трофимовой я познакомилась, пока лежала в реанимации. Точнее, сначала она "познакомилась" меня. Не смотря на молодость (ей было 23 года) Любаша умело строила всех вокруг. Крепкая, коренастая, с командирским басом, девушка не повторяла распоряжений дважды. Будь-то необходимость выставить вон многочисленную родню пациентов или собрать не тяжелых больных из других отделений, дабы поднять наверх коробки с медикаментами — Люба была незаменима. Она шутила, что закаленный мужской характер — влияние трех старших братьев.

— Ну что, Сань, бодрячком? — окинула она меня с ног до головы придирчивым взглядом. — Тогда пошли чаевничать.

Это стало традицией. Каждый раз в Любино дежурство мы устраивали чаепитие до поздней ночи. Говорили за жизнь, и однажды я призналась, что видела странные вещи в коме. С тяжелым сердцем ждала ответа, боялась, что это последний вечер в компании добросердечной медсестры. Но Любаша меня поняла.

— Удивила! — хмыкнула она тогда. — Забыла, где я работаю? Люди, выходя оттуда, иногда такие вещи рассказывают, закачаешься. Я на досуге умные книжки прочла. Там пишут, с коматозниками разговаривать надо, музыку включать. Мол, они услышат и вернутся быстрее. Один дедок у нас лежал. Старенький, маразматик совсем. Думали все, не очнется, — Люба понизила голос до шепота. — Но он поднялся, как солдат, да еще умом прозрел. Вспомнил место, где его прадед семейное золото схоронил. Во!

Я чуть под стол от хохота не сползла. В душу закрадывались подозрения, что Люба преувеличивает, однако верить в чудесные истории очень хотелось. Они меня успокаивали и давали надежду.

Сегодня за чаем я жаловалась на занудного мозгоправа, упертого отца и остальную родню, а Люба слушала и разбирала карты пациентов, делая в них пометки.

— Представляешь, Бастинда каждый день сладости через бабушку посылает, но та их не передает. Свои покупает. Говорит, из принципа.

— Родственники, — хихикнула Люба, потянувшись за новой стопкой карт. — С ними в цирк ходить не надо. Стоять! — зашипела она, пытаясь удержать поехавшие на пол медицинские документы.

— Сейчас подниму, — я нырнула под стол. — Ух, сколько их у тебя, — округлила я глаза, передавая стопку Любаше. — Все в коме?

— Нет, большинство обычные, после операций. Но несколько коматозников тоже есть. Не всем везет, как тебе.

— Ой, еще одна осталась, — заметила я сиротливо лежащую на полу карту. Она упала дальше остальных — под батарею, виднелся лишь кончик. За него я и потянула. Легонечко. Но всё равно порвала краешек, пока вызволяла из плена.

— Ничего, заклеим, — заверила Люба, осматривая повреждение. — Варвара Дмитриевна Смирнова на тебя обидится. Ей сейчас не до порванной карты.

— Кто? — спросила я хриплым чужим голосом, чувствуя, что сердце того гляди остановится. — Как ты сказала? Варвара Смирнова?

Температура резко понизилась, появилось ощущение, что ноги и руки окунули в лед. В голове громыхало, будто там вбивали сваи. Смирнова! Смирнова! Смирнова!

— Ну да, — Люба посмотрела исподлобья. — Это наша пациентка. Она ехала в том же автобусе, что и ты. Сань, да что с тобой? Будто с привидением встретилась.

— Она балерина? Так? — ноги подкосились, и я рухнула на стул.

Перепуганная Любаша поспешно потрогала мой лоб.

— Сань, ты вся в испарине. Тебе нужно прилечь.

— Нет, — я остановила Любины руки, пытающиеся поднять меня и куда-то отвести. — Сначала ответь. Варя блондинка? Худая? Твоего возраста?

— Нет, — Люба проверила мой пульс. — Думаю, это не твоя знакомая, Сань. Нашей Варваре Дмитриевне восемьдесят лет.

— Не может быть!

— Еще как может. Гляди, — Люба сунула под нос карту с датой рождения на обложке. — Варвара Дмитриевна Смирнова при всем желании не может быть одного со мною возраста. Идем, провожу до палаты. Не спорь, узнает кто, что ты тут у меня в обмороки падать вознамерилась, с работы в три шеи выставят.

Ночью я не сомкнула глаз. Думала об имени на упавшей карте. Неужели, бывают такие совпадения? Фамилия Смирнова не редкость. Зато имя Варвара для нашего времени -раритет. А факт, что пожилая женщина попала в ту же аварию, что и я, вообще навевал мысли, прямо скажем, потусторонние.

Может, пока я лежала в коме, слышала, как кто-то говорил о старушке, называл ее имя и фамилию, а подсознание взяло и создало образ юный балерины? Мифический Василий Петрович прав: человеческий мозг — загадка.

Утро я встретила с твердой решимостью навестить пожилую даму и лично убедиться, что у нее нет ничегошеньки общего с придуманной Варей. Мне необходимо было посмотреть на старушку, чтобы перестать изводить рассудок, и без того травмированный путешествием по несуществующему миру.

— Куда мимо президента? — шикнула Люба, когда я, согнувшись в три погибели, попыталась прошмыгнуть под сестринским постом.

Прозвище девушка получила после шутки завотделением, когда она в очередной раз раздавала указания каждому, кто подвернется под руку. В результате оно, как часто водится, приклеилось намертво. Впрочем, Любаше это, скорее, льстило, нежели доставляло неудобства.

— В какой палате Смирнова? — ни капельки не смутившись, спросила я.

— Та-а-ак, — протянула медсестра, скрещивая руки на груди. — Ты что удумала, а?

— Хочу убедиться, что мне рано переезжать в дурдом, — честно призналась я и грустно вздохнула для пущей убедительности, опустив глаза в пол.

Как ни странно, на Любу финт подействовал.

— Ладно, — нехотя согласилась она, выходя из-за стола. — Одна минута. И ты исчезнешь отсюда, как шелковая. Поняла?

Я кивнула. Да и как можно дать отрицательный ответ, когда к носу приставлен плотно сжатый кулак?

Открывая дверь палаты, я явственно почувствовала, что эта встреча перевернет жизнь. Навсегда. Пути назад не будет. Но четко я знала и другое — что никогда не обрету покоя, если сейчас струшу и уйду.

Она была очень худая и бледная. Лежала без движения на белой постели. Скромно, словно не хотела занимать много места. Нет, я не увидела сморщенной старушки. Несмотря на печать прожитых лет, в ней чувствовалась прежняя стать и бесконечная грация.

Как тихо было там. Лишь приборы отсчитывали удары сердца. Машины, иглы, провода — механические проводники жизни, которая едва уловимо теплилась в уставшем теле. А я все смотрела и смотрела в лицо старой женщины — умиротворенное, как у спящего ребенка, который видит хороший сон.

— Кто вы? Что вы здесь делаете?

Пронзительный голос ударил по ушам.

— Простите, Тамара Даниловна, — поспешно извинилась Люба и выдала спасительную ложь. Хотя почему ложь? Правду. — Это Саша. Она тоже ехала в том автобусе. Бедняжка только-только на ноги встала. Саша, это племянница Варвары Дмитриевны.

— Здравствуйте, — я протянула руку женщине лет пятидесяти с глазами поразительно похожими на Варины. — Я едва знала вашу тетю. Мы сидели рядом в автобусе. Я могу уйти, если это неудобно, и больше вас не побеспокою.

— Ну что ты, милая, какое беспокойство? — Тамара Даниловна сразу успокоилась и ласково потрепала меня по щеке.