Перепутья Александры (общий файл)

Я попрощалась. Тянуло на свежий воздух. Подышать. Подумать.

— Не пропадай, — велел отец, обнимая меня в коридоре, но вдруг подозрительно сузил глаза и покачал головой. — Я весь вечер думал, что мерещится. Приятный аромат. Откуда?

— Подарили, — растерянно пожала я плечами. Сегодня я воспользовалась духами, присланными Дмитрием. — Что-то не так?

Боже праведный! Неужели разгадка известна не только бабушке?!

— Это любимый аромат твоей мамы.

Вот так, наверное, на людей обрушивается небо. Проламывая череп.

Я не заметила, как вышла из квартиры и спустилась вниз. Очнулась в такси, листая записную книжку в телефоне, бесцельно перебирая имена. Я отчаянно искала, кому позвонить. Поговорить. Не поделиться произошедшим. Нет, ни в коем случае. Отвлечься, отключиться. Да хоть с кем-то из вереницы бывших парней. Главное, выбрать того, кто не успел меня возненавидеть и не станет досаждать в дальнейшем.

После последней новости, я не хотела думать ни о чем. Не могла. Ни о маминых духах, ни о фотографии старой дачи, ставшей Поточным убежищем. Ни о бедной девочке Алисе и женщине рядом с ней, которую Света издалека приняла за меня...

Решение родилось спонтанно.

— Вадим, ты занят?

— Нет, — соврал сонный голос.

— Помнится, ты говорил, что готов стать боксерской грушей. Пришло время исполнить обещание.

— Бить будешь? — хмыкнули на том конце.

— Нет. Только буянить.

— Куда ехать? — не стал сопротивляться тот, кому я давно и крепко была небезразлична...

Глава 17. Победители без приза

Семь лет назад.

Огненная бабочка мерцала в кромешной тьме пламенем разгорающегося костра, но волшебный полет раздражал до мерзкого скрежета на зубах. Отчаянные попытки сократить расстояние не помогали. Бабочка не позволяла приблизиться, словно я неслась не по бетонному полу, а по беговой дорожке. Небесные наблюдатели не обращали внимание на бессмысленную погоню, игнорировали и требования, и вежливые просьбы.

— Бесполезно, — бросила я на немой вопрос Кондратьева, открыв глаза в палате Макарова. — Темнота. И бабочка. Опять.

Доктор кивнул без привычного злорадства, признавая новое совместное поражение.

Все эмоции взбесившимся вулканом выплеснулись четыре дня назад, когда я поцеловала Дмитрия в убежище на пляже. Света в голос рыдала в углу кабинета заведующего, Кондратьев орал на меня, срывая голос. Я отвечала тем же, не желая признавать вину. С какой стати? Нельзя забрать у человека то, что ему никогда не принадлежало!

— Ты предательница! Предательница! — кричала Света, стуча палкой по полу.

— А ты кто? — поинтересовалась я гневно. — Я тебе, коряга неблагодарная, жизнь спасла! А ты ультиматумы ставишь. Нет уж! В любви, моя дорогая, каждый сам за себя!

— Разве это жизнь?! — Света неуклюже вскочила, и темные очки слетели на пол. В никуда глянули мертвые заплаканные глаза, перевернув что-то в груди. — Это насмешка!

— Хватит! — грозно рявкнул Кондратьев. — Не желаю слышать о вашем разлюбезном! Если б ещё настоящим был, а то сплошной морок с выдуманной амнезией! Я не для того провожу исследования, чтобы терпеть глупые женские истерики!

Позже завотделением жалел о выпаде и ездил к Свете домой извиняться. Вернулся ни с чем. Помощница обиделась крепко, не желала ни мириться, ни возвращаться к работе. Даже рассказать, как победила в прошлом мир Страха, не согласилась.

Пришлось доктору довольствоваться тем, что имелось в наличие. Мной.

— Имейте в виду: мне не жаль, — оповестила я Кондратьева, когда он нашел меня в Вовиной палате. С просьбой проверить вздернутого носа позвонил папа, а ему отказывать у меня получалось плохо.

— Какая неожиданность, — проворчал доктор. — Всё, что мне нужно от вас, это лояльное отношение к делу. Работать начните с братом. Показатели Макарова скачут. До конца осталось недолго...

С делом не сложилось. Готовясь ощутить босыми ногами теплый песок, я занесла ладонь над головой Вовочки. Закрыла глаза и... шагнула в непроглядную тьму.

О! Давно я так не пугалась. С тех пор, как Василий Петрович скинул нас с конём в пропасть. Представьте мрак. Абсолютный. В нем невозможно разглядеть даже ладони, поднесенные к глазам. Вас поглотило небытие. Засосала червоточина, из которой не выбраться.

Я бы закричала. Если б не побоялась, что призывы о помощи сильнее разозлят Поточных шутников. В том, что это очередное издевательство, я не сомневалась. Мне не давали пробиться в закольцованный мир. В наказание за эгоизм и беспечность. Или не хотели подпускать к Вове с Максом. С появлением огненной бабочки, в груди родился крохотный лучик надежды. Но быстро погас. Поточное воплощение не помогало, наслаждалось беспомощностью и бессилием.

На следующий день я опять попробовала пройти в убежище через Вовочку и ничего не добилась. В третий раз Кондратьев со скрежетом разрешил вторгнуться в сознание Максима. Но нас ждал новый провал.

— Не верю, что это конец, — объявил доктор, ходя туда-сюда по кабинету. — Нужно пытаться дальше. И ждать.

Я поехала домой — отдыхать и отсыпаться. Попытки взять Поток измором выматывали не хуже марафона. В коридоре я ободряюще подмигнула дежурившей Любе и получила в ответ смущенную улыбку. Бедняжка-медсестра испытывала неловкость из-за памятной травмы Вадима.

— Всё случайно вышло, — объяснила Любаша на днях. — Хотела использовать твоего приятеля, как мужчину. В смысле, попросила стол починить. Ножка шаталась. Но он его доломал. Цветочный горшок и поехал. Вадим, как нарочно, голову из-под стола высунул. Так глупо получилось!

— Ты, конечно, первую помощь оказала.

— Конечно, — заверила Люба, но сообразила, что над ней подтрунивают, и замахнулась потрепанной картой. — Человек без головы мог остаться, а ей всё шуточки!

Травмированный "ремонтник" выписался и старательно избегал встреч, дабы не светить негеройскую рану. Скидывал смс-ки, мол-де мониторит состояние пациентов и следит за заведующим. Раз я приезжаю в клинику по вечерам, он разделил наше дежурство на две смены и торчал в отделение до обеда. Меня это устроило. Вадим бы стал очередной помехой в провальных нынче исследованиях.

Уснула я под утро. До звездочек перед глазами думала о Потоке и его кознях. И о Дмитрии. Наверняка парень воспринял моё отсутствие, как нежелание видеться! Как глупо получилось! Как обидно!

Приснилась Варвара. В костюме лебедя. Она не танцевала, нет. Сидела в первом ряду Поточного театра и, не моргая, смотрела на пустую сцену. Как же тихо было там — в огромном темном зале, навсегда покинутом зрителями. Стерлась позолота, покрылись пылью кресла, выцвели алые шторы. И только хозяйка чего-то ждала. Возвращения поклонников?

— Они никуда не уходили, — балерина глянула с укором, превратилась в насупившегося мальчика Борю и отчеканила голосом Златы. — Вы не хотите замечать очевидное, Александра Викторовна!

Из странного сна вырвал надрывающийся будильник. За миг до пробуждения я увидела театр в его лучшие времена — новеньким и роскошным. И зрителей, рассаживающихся по местам в трепетном ожидании премьеры...

...Больница встретила надвигающейся бедой. У палаты Макарова собралось всё семейство. Дядя Виталик, так похожий на Макса, преданно заглядывал в погасшие глаза жены. Она не замечала его присутствия, машинально поправляла волосы дрожащей рукой. Не плакала. Не могла. Или боялась слезами ускорить конец. Лиза рыдала за троих, съехав на пол в коридоре.

— Насколько всё плохо? — спросила я Кондратьева.

— По десятибалльной шкале? Девять с половиной.

Я впервые увидела его беспомощным. Почувствовала его злость. Врачи теряют пациентов — это неизбежность. Привыкают мириться с утратами. Но последние часы и минуты — всегда вызов умению и опыту докторов.

Но это не о нас. Не о Максе.

— Вдруг дело в препарате? — шепнула я, отворачиваясь от Лизы. Невеста с силой ударилась затылком о стену. — Если...

— Уже отменил — вчера вечером, после вашего ухода, — Кондратьев понизил голос, взял меня за локоть и отвел подальше от родственников умирающего больного. — Ничего не меняется. Причина в Потоке, в мире Страха, завладевшем Макаровым. Боюсь, от нас больше ничего не зависит.

Я сжала зубы, чуть со зла не прикусив язык. Ох, лежать бы дома в постели и смотреть легкое кино, а не ставить изматывающие эксперименты над организмом.

— Я попробую снова, — предложила я, наплевав на усталость. — Мы же ничего не теряем.

— Кроме ваших сил, — заведующий выразительно приподнял брови. — Не стоит геройствовать. Вы неважно выглядите, Александра.

— Знаю, — я упрямо мотнула головой. — Но я пойду в Поток. С вашей помощью или без неё.

Новых протестов не последовало. Кондратьев отдал распоряжение лечащему врачу Макса сообщать о любых изменениях на мобильный и увёл меня в палату брата.

Не знаю, что повлияло на моё решение: истерика беременной Лизы, отчаянье в глазах её несостоявшейся свекрови или слова, произнесенные Борей в Потоке и повторенные в сегодняшнем сне. Вдруг он прав, и я не замечаю чего-то важного, бесцельно бродя в темноте за бабочкой?

Шагнула я легко. Туда, где нет места теням, ибо полностью отсутствует свет. Крепко зажмурилась, пытаясь привыкнуть к темноте. Пошла вперед, шаря перед собой руками. Остановилась, мысленно призывая поточных наблюдателей и небеса, сворачивающие вселенные. Но время бежало, а тьма оставалась тьмой. Не добавило света и появление треклятой бабочки. Она азартно захлопала огненными крылышками. Отлетела в сторону и вернулась, недоумевая, почему сегодня я не иду следом.

Меня взяло зло! Пациент умирает, а я торчу тут и понятия не имею, как добраться до Макарова или, на худой конец, вздернутого носа.

— Вова, ну тебя в болото! — крикнула я в небытие, срывая голос.

Выбрала братца, посчитав, что ругать Максима бессердечно.

— Только после тебя, — ответил Вовин голос. Взрослый голос.

Всё изменилось вмиг. Темнота, поглотившая меня невиданным чудищем, распахнулась, как театральный занавес, яркий искусственный свет резанул глаза. Я оказалась в огромном помещении, похожем на подземную стоянку. Вздернутый нос стоял позади, сложив на груди руки, и криво усмехался.

— Прозрела? — поинтересовался ехидно. Он стал самим собой, каким был до пьяной аварии. — В четвертый раз приходишь и тычешься по углам, как слепой котенок.

Ого! Я присвистнула.

— А ты как сюда попал? Что это за место? — спросила я с пренебрежением, которое обычно использовала, общаясь с нахалом-братцем.

— Сказали: пустой слой, — пояснил Вова без охоты. — Попал не по своей воле. Притащили. Твой знакомый. Дмитрий.

— Волоком? — поиздевалась я.

Значит, после неудачи с Максом Макаровым красавчик занялся другим застрявшим "мальчишкой". Смело.

— Не смешно! Я был ниже ростом! — глаза Вовы засверкали за стеклами очков. Не круглых, как в детстве и отрочестве, а овальных с модной оправой.

— Сколько тебе лет? — уточнила я.

— Двадцать три. Да-да, кикимора, я опять на одиннадцать месяцев старше!

Только желание спасти умирающего Макса удержало от расправы. Терпеть обидное прозвище от мальчишки не трудно. Но слышать его от верзилы, по глупости снесшему полголовы, испытание не для слабонервных.

— Зачем тебя сюда приволок Дмитрий? — оскалилась я, наслаждаюсь мини-местью.

— Если б я понимал помыслы всех ненормальных, — братец философски развел руками, а меня передернуло: Алла обожала, когда он так делал. — Твой приятель нес ахинею, мол, здесь я смогу поразмышлять над проблемами, которые мешают вернуться домой.

— Поразмышлял?

— По полной! — кивнул Вова, делая шаг вперед, глаза стали злющими. — Ты — моя проблема! Поняла?! Единственная! Не решаемая!

Я застыла, открыв рот. Пафосное заявление вздернутого носа повергло в ступор. Это я всегда считала, что Вова испортил мне жизнь, въехав в нашу квартиру в качестве довеска к Алле, которую я, к слову, тоже не приглашала. Ещё вчера мы с папой жили вдвоём, в его спальне стояла мамина фотография, а сегодня на пороге появляются два чужака, и мы, оказывается, семья!

Однажды вечером папа пришёл в мою спальню — усталый и виноватый. Мне едва исполнилось одиннадцать, и я не хотела новую маму. Но Виктор Корнеев умел убеждать. Или объяснять так, что окружающие принимали аргументы. В душе я не согласилась с ними, но не посмела возразить. Папа заливался соловьем, перечисляя Аллины достоинства, объяснял, что нужно делиться игрушками и книжками с вновь испеченным братом. Я слушала и молчала. Покорным кивком согласилась стать принцессой на скорой свадьбе. Потом проплакала полночи, уткнувшись в подушку. Тихо, как мышонок, чтобы папа не понял, как сильно я не желаю ему счастья.

— Я знаю, о чём ты думаешь, — объявил Вова. — Но ты не главная жертва в трагикомедии. Я тоже не хотел их свадьбы. Высказывался против, но моё мнение ничего не изменило. Мама сказала, брак с Виктором — наш лотерейный билет, а я слишком маленький и глупый, чтобы это понять. Считаешь, тебе пришлось несладко? Ты эгоистка, Сашка! Это был твой дом. Твоя территория! А меня притащили туда и заперли в клетке!

— Несчастный ты наш звереныш, — протянула я. — Папа тебя усыновил! Алла всю жизнь носится, как с писаной торбой! Вова то! Вова сё!

— Ты серьезно так думаешь? — сводный брат прищурился. — Значит, ты наивный ребёнок, не желающий видеть дальше носа. Я не хотел, чтобы меня усыновляли. Ясно? Надеялся, что вернется родной отец. Для Виктора это был показательный жест, подчеркивающий псевдоблагородство. А мама... Поверь, Алла Сергеевна на людях и со мной наедине — два разных человека. Она блестяще разыгрывает спектакли для тебя, а ты ведешься, как идиотка. А твой дед?! Ты хоть помнишь, сколько издевательств я от него вытерпел? Моё счастье, что они с Виктором были на ножах, и Валерьян Гаврилович не часто приезжал в гости. Вспомни ваши игры, Саша! И посмей сказать, что я не прав!

Будь это голливудское кино, зрителям показали бы картинки из прошлого, мельтешащие перед моим сконфуженным взором. Бог свидетель (или на худой конец, Поточные наблюдатели), я страстно желала сказать, что Вова преувеличивает или врёт. Но не могла. Полузабытые эпизоды, и впрямь, замелькали, пусть и не столь ярко, как в фильмах.

Вова подобрал правильное слово. В детстве я всё воспринимала игрой. Сводный навязанный братец был неприятелем, а дед сообщником — сильным и мудрым. Тем, кто "отомстит" за меня, пока Аллы с папой нет дома. Дед не поднимал на Вовочку руку. Бил словами, которые меня веселили. Однажды, услышав мои жалобы на очередную драку, старик ушел к мальчишке в комнату без меня. Я не узнала, о чем шел разговор, но вздернутый нос с полгода не отвечал на мои издевки за Аллиной спиной.

До сознания, отбрыкивающегося сначала от Риты, а потом от Вовы, дошла простая истина. В многолетней войне я не была положительной героиней. Приумножала обиды, язвя при каждой встрече.

— Мне жаль, — голос показался чужим. — Но мы же были детьми...