Перепутья Александры (общий файл)

Конец августа выдался невыносимо жарким. Душным. Не хватало воздуха. Окна в квартире оставались открытыми и днём, и ночью. Но я всё равно задыхалась. Чувствовала себя рыбой, выброшенной на горячий песок и придавленной сверху безжалостным ботинком. Умом я понимала, что в Потоке всё сделала правильно. Ясно осознавала, что и в реальном мире не являюсь жестоким убийцей. Но душа металась, как зверь в клетке. Бросалась на невидимые прутья. И билась, билась, билась, мечтая уничтожить себя.

Почему я сама не пострадала в аварии? Может, стало бы легче?

Бабушка приезжала каждый день. Готовила еду. Заставляла есть. Но я клала в рот пару кусочков за раз. Бедная старушка и жить бы тут осталась, чтобы присматривать за любимой старшей внучкой. Но я взбунтовалась. Хоть в чём-то проявила твердость. Приезжал и папа. Пробовал пробить стену отчуждения, но быстро бросил бесполезное занятие. Умный человек, понял, что лучше оставить меня в покое, пока сама не захочу выбраться из кокона вины.

— Помни, тебя никто ни в чём не обвиняет, — сказал отец на прощание, целуя лоб шершавыми теплыми губами.

Дело о гибели пешехода под колесами старенькой "девятки" закрыли быстро. Десяток людей, ожидающих на остановке автобус, видели, как мужчина стремительно шагнул на проезжую часть. Никто и опомниться не успел. Одна спешно проведенная экспертиза показала, что я не превышала скорость. Другая, что в крови погибшего содержалось столько алкоголя, что ему и на ногах стоять не полагалось.

Но я не могла избавиться от чувства вины. В тот страшный вечер ехала домой, не помня себя от горя. Мне не стоило садиться за руль. Я себя-то не контролировала, не то, что транспортное средство повышенной опасности. Но попытки ответить за содеянное никого не вдохновили. Ни родственников, отгораживающих меня от бед. Ни следователей, желавших поскорее разобраться с делом, в котором фигурировала громкая фамилия. Родные погибшего не имели претензий. По коротким репликам я сделала неутешительный вывод: они рады, что старый пьяница перестал быть обузой...

Думать о Потоке без новой порции слёз не получалось. Да, я спасла Вову, Макса и Лидию, помогла трем детям, включая не родившегося ребенка Макарова, не остаться сиротами. Но это не меняло простого и неоспоримого факта: ради этих людей принесён в жертву самый важный человек для меня.

За прошедшие недели Светка не нашла Дмитрия в закольцованном мире. Он исчез. Растворился. Не увенчались успехом и двойные поиски в реальном мире. Парня искал и папа, без вопросов бросившийся выполнять просьбу, и Кондратьев, мечтающий выяснить истину. Но никого похожего на нашу со Светкой зазнобу найти не удалось. Ни живым, ни мёртвым. Зато стараниями доктора в соседнем городке отыскалась "девочка Лида". Сорокалетняя женщина вышла из комы и быстро встала на ноги на радость двум дочкам, временно прожившим в детском социальном учреждении...

По радио закончилась приглашающая в небо песня, и зазвонил мобильный.

— Что? — поинтересовалась я равнодушно, не взглянув на имя абонента.

Какая разница?

— Ты сможешь подумать не только о себе? Хотя бы сегодня?

— Рита... — протянула я лениво.

Вот психолог-недоучка! Нужно растерять последние мозги и совершенно не иметь профессионального чутья, чтобы обвинять меня в эгоизме.

— Приезжай в больницу. Вова просит. Извел и меня, и мать. Но Алла Сергеевна к тебе обращаться не смеет. Виктор Валерьянович запретил.

Я перевернулась на живот, глядя в небо. И почему люди не летают? Разбежаться бы, раскинуть руки и взмыть вверх. Высоко-высоко!

— Во второй половине дня Вову выписывают, — как заведенная вещала трубка. — Перевозим его в санаторий для реабилитации. Сразу — из больницы. Это за городом, туда ты точно не потащишься. Пожалуйста, Саша. Хоть раз в жизни уступи ему!

— Подумаю. Но не обещаю, — и я сбросила звонок лучшей подруги.

Мне не улыбалось встречаться с вздернутым носом. Ни в больнице, ни в санатории, ни дома. Нигде. Несмотря на откровения в Потоке, здесь он всё тот же Вовочка. Если б не моя новая авария, родные давно бы пристыдили, что до сих пор не навестила сводного братца. Но пока меня не трогали.

Не знаю, что заставило поменять решение. Я пошла в ванную, чтобы умыться, и сама не заметила, как принялась приводить себя в порядок для выхода "в свет". Очнулась в коридоре полностью одетая и причесанная. С сумкой и ключами от квартиры в руках. Взглянула в глаза удивленному отражению и повела плечами. Что ж, раз собралась, стало быть, так надо.

На подходе к серому девятиэтажному зданию больницы чуть не повернула обратно. Слишком много воспоминаний постучалось в голову. Но я пересилила себя, бегом взлетела на крыльцо. На вертушке пропустили без вопросов. Без удостоверения. Дежурил охранник, ронявший челюсть, когда я щеголяла тут в юбке-поясе. Улыбнулся, но, поймав хмурый взгляд, ограничился скромным приветствием.

Хорошо, что Вову перевели в травму. Переступать порог отделения реанимации и интенсивной терапии я сегодня не согласилась бы ни за какие блага. А, может, вообще никогда. Выше сил видеть бежевые стены, впитавшие ауру болезни, или докторов во главе с Кондратьевым. Наверняка, он и сам рад моему отсутствию. С памятного вечера вызволения Поточных пленников я ни разу не видела заведующего. По телефону говорила всего раз, когда доктор отчитывался о результатах поисков Дмитрия.

— Привет.

— А, день добрый.

Я не сразу признала в девушке, забежавшей в лифт, макаровскую невесту Лизу. Она изменилась за время, что не виделись. Посвежела и похорошела. Округлилась. Добавляли облику позитива яркий цветной сарафан и заколка-цветок в распущенных волосах.

— Максима выписывают, — поделилась она новостью. — Завтра идём заявление подавать.

— Поздравляю, — я искренне порадовалась за будущих молодоженов. Растущей внутри Лизы девочке пригодятся оба родителя.

— Как брат?

— Тоже готовится покинуть эти стены. Иду навестить...

Луконина нашлась в коридоре. Стояла, облокотившись на подоконник, и хмуро смотрела вдаль. Напомнила грозовую тучу, приготовившую гром и молнии.

— Тебя прогнали? — чуточку позлорадствовала я. Не утерпела.

— Сама ушла, — морщинка на переносице подруги стала глубокой, как у старушки. — Твоя мачеха любого допечет. Видите ли, Вове надо отдохнуть перед дорогой. Согласна, нужно. Но сама-то она там осталась — кудахтать!

— Привыкай, раз собралась встречаться с ним всерьез. Алла не отстанет.

Рита грозно засопела. С детства знаю — плохой признак. Она так делала в школе, когда не знала ответа на задаваемый учительницей вопрос. Я перевела взгляд в окно. Деревья в отсутствие дождей оставались зелеными, но трава начала редеть. На горизонте — там, где дорога делала петлю, начали возводить новый микрорайон. Жаль. Мне нравилось нетронутое цивилизацией поле.

— Пойду, устрою сюрприз Бастинде, — изрекла я со вздохом, чувствуя, что разговора с подругой не получится. Неважно, надолго ли она задержится в Вовиных невестах. Что-то сломалось в отношениях. Ритка перестала меня понимать, а я не заметила, когда это случилось...

Палата вздернутого носа встретила полумраком. Алла закрыла жалюзи, чтобы солнечный свет не мешал сыночку спать. Я задержалась в дверях, сомневаясь, стоит ли переступать порог. Что сказать сводному брату? Что рада его возвращению в мир живых? И смешно, и грустно. Единственный раз мы разговаривали почти как нормальные люди, пока он лежал в коме.

— Ш-ш-ш, — зашипела Бастинда, но я смерила её яростным взглядом.

— У меня времени не вагон. Папа взбесится, узнав, что меня сюда вытащили.

Лицо мачехи вытянулось. Плохая идея — отыгрываться на ней. Тем более, столь бездарно и примитивно. Но сейчас, когда я жила отдельно, старые обиды казались ярче.

— Ты приехала!

Я больно ударилась локтем о дверной косяк. В голосе проснувшегося Вовы прозвучало чересчур много радости.

— Мам, оставь нас, пожалуйста.

Бастинда сморщилась, как сухофрукт, который неизменно присутствует в каждой женщине. В смысле, как изюм. Но спорить с сыном не стала. Зато меня наградила коронным испепеляющим взглядом.

— Почему ты так долго не приезжала? — спросил Вова, пока я закрывала дверь, нарочно оставленную мачехой настежь. — Нам так много нужно обсудить!

— Что, например? — я прислонилась к стене, внезапно почувствовав слабость. Слишком долго провалялась в кровати. Тело отвыкло от физических нагрузок.

— Поток...

Вот тут мне стало совсем нехорошо.

... и то, что произошло там между нами...

Сводный брат говорил и говорил. О том, как меня успокаивал доктор Кондратьев в его палате после возвращения в реальный мир. О встреченном на физиотерапии Максиме Макарове, который ничего не помнил о Потоке. А я, пошатываясь, подошла к окну, открыла жалюзи и впустила в мрачную комнату солнечный свет. Мне необходимо было сделать хоть что-нибудь. Занять руки и не смотреть на Вову.

К такому повороту события я точно не была готова.

А потом сводный брат сказал такое...

— Саш, я больше не хочу ссориться. Мы же взрослые люди. Неужели, не сможем вести себя адекватно и не цепляться друг к другу?

Честное слово, я расчувствовалась и чуть не разревелась, как глупая корова.

Мы переговорили обо всём. О моём путешествии по Потоку. О Вовином опыте. О тех, кого там встретили, вызволили и потеряли. Впервые за шесть лет я смогла говорить о закольцованном мире свободно. Почти. Только разговоры о Дмитрии пресекла на корню. Брат смолчал, не стал бередить кровоточащую рану...

На исходе второго часа в дверь поскреблась делегированная Бастиндой Луконина.

— Пару минут, Рит, — Вова подарил подруге улыбку, полную искренней нежности.

Надо же, какие невообразимые пары иногда складываются.

Кстати, о паре. Я всё-таки поговорила с отцом о тиранском поведении по отношению к пасынку и его невесте. Это стало единственным, на что хватило сил. Или злости. Папа выслушал молча. Пожал плечами. Мол, Владимир может встречаться хоть с дикобразом, раз сей факт не задевает моих трепетных чувств. Язык чесался съязвить, что Луконина, и впрямь, временами напоминает упомянутую животинку, но решила не обострять взрывоопасную обстановку в семье.

— Ты вернешься в Поток? — спросил Вова на прощание. — Кроме тебя некому помочь застрявшим бедолагам.

Во взгляде сводного братца светилось столько восхищения, что я не посмела сказать правду. Тактично промолчала и оставила Вову на попечение Риты и Аллы, каждая из которых демонстрировала, что её забота важней и искренней.

Я медленно шла по длинному больничному коридору, мечтая о контрастном душе и мягкой постели, в которую упаду, покончив с водными процедурами. Взгляд остановился на женщине в светло-синем лёгком платье. Как небо, которым я недавно любовалась. Прислонившись к стене между двумя окнами, она смотрела в палату через приоткрытую дверь. Тихонечко подглядывала, не желая беспокоить. Я узнала даму. Знакомое лицо, утратившее угрюмость.

— Здравствуйте, Алевтина Ивановна, — поприветствовала я маму Максима Макарова.

— Ох, Александра Викторовна, — женщина всплеснула руками. — Не заметила вас, простите. Задумалась.

В палате Лиза, весело щебеча, помогла будущему мужу складывать вещи. Она, и впрямь, походила на птичку, готовую петь в желании поведать миру о счастье. Радовалась "возвращению" любимого и скорой свадьбе, не замечая того, что мне бросилось в глаза мгновенно. Максим слушал и покорно кивал. Но улыбался вымученно, неуверенно.

Почему я не подумала об этом раньше? Парень и части Перепутий не прошёл. Не разобрался в себе ни на грамм. Демоны остались внутри. Затаились и ждали своего часа, чтобы вновь наворотить дел.

— Думаете, они будут счастливы? — спросила Алевтина Ивановна.

— Всё зависит от них.

— Максим уверен, что родится мальчик. Готовится играть с малышом в футбол и выбирать в магазине машинки.

— Главное, чтобы ребенок был здоров, — пробормотала я, вспомнив поточного аиста и младенца в розовой пеленке. — Можно вопрос?

Собеседница подарила благосклонный взгляд, не подозревая, какой кошмар на нее обрушат. Но мне не впервой разговаривать на непростые темы в этой самой больнице. Шесть лет назад — с племянницей Варвары и сестрой Михаила — пришлось труднее. Перед ними сидел напуганный, не готовый к непростой правде ребенок. Теперь я осознанно желала получить ответы. Заслужила их. Макаров из меня едва все силы не высосал.

— Медсестры рассказывали, в одну из ночей Максим стонал во сне и звал кого-то по имени Рома. Повторял, что "не хотел"...

Я не закончила фразу, побоявшись спугнуть Алевтину Ивановну разговорами о признании в убийстве.

Её лицо потемнело. Превратилось в маску тоски и полузабытой боли.

— Это родственник? — спросила я небрежным тоном.

— Нет, — дрожащая рука взметнулась к губам. — Соседский мальчик. В нашем старом дворе. Святые угодники! — женщина прикрыла глаза, чтобы не видеть сына с невестой, не замечающих нас в коридоре. — Мы считали, Максим всё забыл. Он был малышом четырехлетним. Невинным и добрым.

— Что произошло?

Я не имела права спрашивать. Алевтина Ивановна могла не отвечать, прогнать меня прочь или напомнить, что я чужой человек. Но она впервые за много лет решилась произнести вслух то, что терзало душу.

— Дети в подъезде играли. Ромина мама зашла к нам — показать новое платье. Мы услышали громкие крики. Мальчики подрались из-за машинки. На ступеньках. Рома лежал внизу — на площадке — и не шевелился. Максим стоял выше. С проклятой игрушкой в руках.

— И вы переехали?

— Пришлось. Это был несчастный случай. Неудачное падение. Все дети дерутся и толкаются. Но соседи смотрели на сына, будто он чудовище, — Алевтина Ивановна всхлипнула, но не позволила себе расплакаться. — Максим никогда не говорил о Роме. Он и не понял ничего. А мы не напоминали об исчезнувшем маленьком друге.

— Вы баловали его, да?

— Больше, чем требовалось, — улыбка получилась несчастной. — Стоило вспомнить тот кошмар, хотелось сделать жизнь моего ангелочка слаще.

Мне не импонировала подобная методика воспитания. Мои капризы тоже долгое время выполнялись беспрекословно. Отцом, бабушкой, дедом. В качестве компенсации за раннюю смерть матери. И кем я стала к шестнадцати годам? Вздорной девчонкой, привыкшей получать всё на блюдечке. Не злой, но эгоистичной. Если б не закольцованный мир и талантливая, но бесконечно несчастная балерина с переломанной судьбой, не знаю, что бы из меня в итоге вышло.

— Вряд ли Максим помнит Рому. Сны — всего лишь сны. Тем более, после комы.

Я предпочла завуалированную правду. Ни к чему бить по больному. Мать Макса и сама всё прекрасно понимала.

...Они вышли из палаты под руку — будущие супруги и родители. Попрощались со мной и пошли прочь в сопровождении Алевтины Ивановны, поспешившей увести их подальше. Воспоминания обо мне будут вызывать горький привкус.

— Сколько дашь их браку?

Я подпрыгнула и второй раз подряд ударилась локтем.

— Блин, Люба!

И когда успела подойти и встать за спиной? Моя бывшая медсестра и нынешняя приятельница. Почти подруга.