— Проходи.
Дверь захлопнулась. Мы были вдвоём в квартире.
До его прихода я не сознавал, насколько голоден. Горло сводило судорогой, оно горело, слюна стала едкой и горькой. Я отвернулся и прекратил дышать. Стас прошел за мной в большую комнату, я молча указал ему на диван. Он кивнул, но садиться не стал: стоял рядом и что-то говорил. Я смотрел на шевелящиеся губы и не разбирал слов, мерные удары сердца заглушали всё. Казалось, слышу шум крови, текущей по сосудам. Я зачарованно шагнул к нему, не сводя глаз с жилки, бьющейся на шее, и жадно вдохнул манящий запах. Неожиданный удар в живот ненадолго привёл меня в сознание. Я жалобно охнул и возмущённо спросил:
— Ты что? Я голоден... Тебе жалко, что ли?
Стас отпихнул меня так, что я тяжело плюхнулся на кресло, и жёстко сказал:
— Я тебе не ужин с доставкой. Хочешь жрать — отдери задницу от дивана и катись на охоту.
Всё тело скручивала жгущая боль. Едва сознавая, что делаю, я дошёл до коридора, сунул босые ноги в ботинки и начал открывать дверь. За спиной была еда, доступная, близкая, запах сводил с ума. Руки тряслись.
— Ник, — тревожно спросил Стас, — ты вообще соображаешь, что делаешь?
— Нет! — выдохнул я и вывалился из квартиры.
На лестнице стоял сильный запах людей, но сейчас, когда никого не было рядом, стало легче. Я был на грани полной потери самоконтроля. И как умудрился докатиться?
Надо использовать первого же человека, который мне попадётся, лишь бы никто не заметил. Не до выбора. Не чуя ног под собой, я слетел с лестницы, перепрыгивая через пролёты, и выскочил на улицу.
Темно и безлюдно. К моей радости фонари не горели. У нас в районе частенько так бывает. Привлечённый звуком близкого сердцебиения, я спешным шагом, почти бегом, направился к арке, выводящей на улицу. Здесь, прислонясь к стене, стоял мужчина в полурасстёгнутой куртке, горло его было замотано шарфом. Зачем, спрашивается, кутаться? Не так уж и холодно...
Я рванул шарф вниз и в сторону и впился в незащищённую шею, закрывая рот человека ладонью, чтобы он не поднял шума. Он попытался вырваться. Я не дал ему такой возможности, но сосредоточиться, чтобы взять его под контроль, не смог.
Вкус отвратительный, эмоции приглушены. Неудивительно: запах алкоголя забивал нос, перебивая все другие ароматы. Боли он почти не ощущал, вместо страха было тупое недоумение возмущение. Я начал выкручивать ему руку, одновременно оттягивая за волосы голову назад. Он захрипел. Похоже, быстро трезвел. Боль стала острой, его охватил ужас. Превосходно! Я прямо заурчал от удовольствия.
Приближение Стаса я услышал и почуял раньше, чем смог его увидеть. Он остановился за спиной и требовательно сказал:
— Ник, прекрати, ты его убьёшь.
Я стёр воспоминания своей добычи, но замены у меня не получилось, ничего подходящего в голову не пришло, и я оставил чувство ужаса и черноту. С сожалением выпустил из зубов податливую плоть, напоследок скользнув по ране языком, бережно поправил шарф, закрывая отпечатки зубов и, повернув мужчину спиной к себе, слегка его подтолкнул.
Первый момент он стоял неподвижно, и я вдруг сообразил, что заменять ничего и не надо было, лишь вычеркнуть воспоминания о укусе, но расстроиться по этому поводу не успел. Кормилец рванулся бежать, делая нелепые и неожиданные скачки из стороны в сторону. Это было необычайно смешно. Я смотрел вслед и тихо хихикал. Стас шагнул ближе и заглянул мне в лицо:
— Знаешь, Ник, можно подумать, что ты пьян.
— Угу, — я согласно мотнул головой, едва удержавшись на ногах.
Он протянул мне мою куртку. Я отстранил его руку:
— Нн-не надо!
— Надень, — потребовал Стас. — Осень, холодно.
Он волнуется, что я могу простудиться? Эта мысль показалась мне настолько забавной, что я опять захихикал. Представил себя простуженным, с опухшим носом и покрасневшими глазами, — и моё хихиканье перешло в неудержимый смех. Я никак не мог остановиться.
Когда дар речи, наконец, вернулся ко мне, я объяснил Стасу:
— Бестолочь, вампиры не болеют!
Он почему-то усмехнулся и терпеливо сказал:
— Я знаю, но всем встречным мы этого объяснять не будем. Люди сейчас в куртках ходят, вот и ты надень, чтобы никто не лез с вопросами.
Эта мысль мне показалась очень глубокой.
— Ты умный, — убеждённо сообщил я ему.
Куртка оказывала упорное сопротивление, путая руки, но Стас помог разобраться с рукавами, запахнул полы и скомандовал:
— Держись за меня, домой пойдём.
У подъезда мы столкнулись с соседкой. Она прошла вперёд, но, поднимаясь, всё время оглядывалась, а когда Стас прислонил меня к стенке около двери, остановилась и с сомнением сказала:
— Он же не пьёт, вроде?
— Не пьёт, не пьёт, — отмахнулся Стас, — потому и развезло.
Она смерила нас пристальным взглядом, и стала подниматься по лестнице, а я, проверив карманы, пожаловался:
— Стасик, а ключей нет.
— Они у меня, — кратко ответил он и стал открывать.
Я послушно подождал в коридоре, пока он снимет с меня куртку, шагнул в спальню и тяжело осел на кровать.
— Ложись-ка ты спать, — сказал Стас. — Помочь раздеться?
Я болезненно поморщился и попросил:
— Не ори. Голова болит.
Стас встал в дверях, упираясь ладонями в косяки и, очевидно, не представляя, что делать дальше. Я сжал виски ладонями и тихо сказал:
— Проходи. Сядь и молчи. Я скоро буду в порядке.
Он подчинился. Несколько минут мы сидели в благословенной тишине. Наконец, боль ослабла. Я осторожно покрутил головой, удостоверяясь в этом, и спросил у Стаса:
— Чаю будешь?
Он подозрительно посмотрел на меня:
— Ты что, трезвый?
— Конечно! — удивился я.
— Ты меня разыгрывал?— спросил он, разглядывая меня, — Не мог ты разыгрывать. От тебя вон как разит!
Конечно. Я и сам это чувствовал. Я достал платок из шкафа и вытер пот с лица.
— Потому что выделение через кожу идёт, умник, — мрачно объяснил я ему, — Иди себе сам чайку сделай, я пока душ приму.
Кожа была липкой, да и волосы, казалось, слиплись сосульками. Я долго с наслаждением стоял под холодными струями, потом сделал воду теплее и несколько раз вымыл голову.
Завернувшись в халат, я пошёл к своему гостю. Стас сидел в спальне за компьютером и раскладывал пасьянс. Рядом с ним стояла пустая чашка.
Мне не понравилось, что он залез в компьютер без спросу, но цепляться я не стал, просто предложил перейти в другую комнату.
Я опять чувствовал голод, но теперь это было терпимо. Чтобы немного отвлечься, я достал из бара бутылку вина, и спросил у Стаса:
— Налить?
— Я за рулём, — отказался он. — Мне кажется, что и тебе на сегодня хватит.
— Спасибо, папочка, — раздражённо сказал я и плеснул себе в бокал. — Мог бы уже и заметить, что от вина в чистом виде мы практически не пьянеем. Что тебе вообще здесь надо?
— Да так, — пожал плечами он, — Говорят, тебя три недели никто не видел, вот и зашёл проведать. Чем занимался?
— Три недели? Не может быть!
Мне казалось, что прошла неделя, не больше. Ну, похандрил немного... Мне и есть то не хотелось! И вдруг пришло осознание. Я поднял взгляд на Стаса и потрясённо пробормотал:
— Умирал, наверное.
Он не понял — решил, что я говорю фигурально — и небрежно поинтересовался:
— Что случилось-то?
Рассказывать не хотелось, но ведь всё равно узнает, не от меня, так от других.
— Девушка ушла, — мрачно доложил я.
— И что? — удивился он. — Меня знаешь сколько девушек бросало? Так что теперь, из-за каждой в петлю лезть?
Я подумал, что Кристи — не каждая, но промолчал. Дискутировать не хотелось.
— Я домой ездил, — начал рассказывать он, — только вчера вернулся. Данил сказал, что ты не появляешься. Он за тебя беспокоится, а зайти не может, говорит, что у вас не принято вмешиваться, — он помолчал, ожидая моей реакции, и добавил: — Странная этика.
— У всех свои странности, — вяло согласился я. — Ты хоть понимаешь, что я мог тебя убить?
— Так уж сразу и убить, — отмахнулся он, — ну, кровь бы пустил, на худой конец.
Раздражение захлестнуло мутной волной. Я подождал, пока оно уляжется и тихо спросил:
— Забыл, кто я такой? У меня бывают моменты, когда хочется убивать.
Я надеялся, что мой голос звучит зловеще: хотел, чтобы Стас понял, но не знал, как объяснить труднопреодолимое желание рвать и терзать живую плоть.
— Часто? — спросил он без особого интереса.
— По-разному. Сейчас редко, — сознался я. — Иногда просто так, но обычно после кормёжки. После такой голодовки я элементарно мог потерять самоконтроль.
— Ой, да ладно тебе! — легкомысленно отозвался он. — Не потерял же!
У меня болезненно сжалось сердце — слова были Кристинины, и интонации тоже её. Снова нахлынуло раздражение. Я подозрительно спросил:
— Ты что, видишься с Кристи?
— Было разок, — согласился он. — Она к Таньке моей заходила. Знаешь, Ник, ты не обижайся, но бросила она тебя — и правильно сделала. Что ты к ней привязался? Только жизнь портишь.
— Она любит меня, — возразил я.
— Так это ещё хуже, — рассудительно сказал он. — Когда она теперь на парней сможет смотреть? Сам подумай, какая ты ей пара? Нормальная девчонка: ей замуж надо, детей рожать. Что тебе, развлечься не с кем? Другую найдёшь!
— Мне не нужна другая, — хмуро возразил я.
Взгляд Стаса неожиданно стал цепким и острым. Неловко мне стало под его взглядом.
— Так ты любишь её, что ли?
Я замер и неуверенно ответил:
— Нет. Я когда-то любил, это было совсем не так. Просто Кристи мне нужна.
— Психиатр тебе нужен, — веско сказал Стас. — Что за беспомощный лепет? Уши в трубочку сворачиваются. Тебе сколько лет? Можно было бы уже мозгов поднабрать.
Я не ответил. Стас немного подождал и примирительно добавил:
— Мне кажется, это нормально, что любят каждый раз по-разному. К разным людям и чувства одинаковыми быть не могут, тем более, ты и сам со временем меняешься. Определился бы ты как-нибудь. А то и сам мучаешься, и Кристину мучаешь.
Он ещё немного помолчал, разглядывая меня, и спросил:
— Что у тебя с волосами?
— А что у меня с волосами? — удивился я.
— О, голос прорезался! — съехидничал Стас, — Поседел, что ли?
Я подошёл к зеркалу и осмотрел свою шевелюру.
— Краска смывается. У меня оттенок держится хуже, чем у людей, — объяснил я Стасу, и внезапно решил, что надо попробовать смыть её полностью. — Ты что, тему меняешь?
— А не надо? — обрадовался он. — А то я спросить хотел, да, вроде, неудобно.
— Что спросить?
— Расскажешь, что у тебя раньше была за любовь? Знаешь, Ник, я ведь до Тани никого не любил. Это я только сейчас понял. Так-то я влюбчивый, но это другое, — легко поделился он.
Мне стало неловко от его откровенности. Я пожал плечами. Не люблю говорить о себе. Но почему бы и нет?
— Я увидел её на балу в частном доме, — начал я, выдавливая из себя каждую фразу. — Она была прекрасна, как ангел. Бриллиант чистейшей воды. Я пригласил её на танец. Мы познакомились. Мисс Амелия Марлинг. У неё были золотые волосы, голубые глаза и чудная улыбка. Она была идеальна.
Я замолк. Долгие годы я не позволял этим воспоминаниям меня тревожить. Сейчас я с удивлением понял, что они вовсе не так болезненны, как раньше. Но что ещё сказать Стасу, я не знал. Я помнил, что был восхищён её пением на домашнем вечере, хотя сейчас уже не мог сказать, что же она пела. С какой готовностью поднимал оброненную перчатку, бегал за лимонадом и забытым веером! А с каким нетерпением я ждал наших прогулок в парке! Нас сопровождала, как правило, не мать Амелии, а её тётушка с неизменной собачкой на руках. Я помнил время, когда лицо с милой улыбкой постоянно стояло перед моим внутренним взором, а саму улыбку представить не мог. Человеческие воспоминания вообще были расплывчатыми, но я с удивлением понял, что даже мерзкую тётушкину собачку мог представить куда лучше, чем девушку, которую собирался назвать своей невестой. Чёткие воспоминания у меня остались только о нашей последней встрече, когда я уже стал вампиром: глаза, округлившиеся от ужаса и искажённый криком рот. Вспоминая это лицо, я вдруг осознал, что она была вовсе не так красива, как мне представлялось раньше.
Стас сказал:
— Ник, если не хочешь говорить, так и не надо. Я же тебя за горло не держу.
— Нет, — сказал я, — не в этом дело. Оказывается, мне нечего рассказывать. Как будто рядом была фарфоровая кукла. Блестящие глаза и очаровательная улыбка. Больше я ничего не помню. Амелия говорила, что любит меня и принимала ухаживания, её семья не возражала. Я пригласил их в наш дом, чтобы познакомить с родителями. Они приняли приглашение. Она увидела моего старшего брата и вскоре вышла за него замуж.
Стас поморщился и сказал:
— Вот стерва! Повезло тебе, легко отделался.
— Тогда я так не думал, — возразил я. — После этого я ушёл из дома, отказавшись от содержания, и начал самостоятельную жизнь.
— Вот это правильно. Мужчина должен сам содержать себя, а не зависеть от какого-то там содержания или наследства. Я только не понял, про эту... твою Амелию. Что там было любить?
Я озадаченно перебирал все свои воспоминания и под конец признал:
— Понятия не имею. Но я сильно любил её, это точно. Совсем голову потерял.
— Это не одно и то же, — заметил Стас.
— Да, — неуверенно согласился я. — Знаешь, Стас, я не мог упрекнуть её в том, что она предпочла выйти за брата, а не за меня. Джон должен был унаследовать и состояние, и титул. Как сейчас говорят, он мог обеспечить ей несравненно более высокий уровень жизни. И не только ей. Семья Мелли была почти разорена.
Я встал и прошёлся по комнате. Удивительно, но рассказывать о себе оказалось намного проще, чем я предполагал.
— Её потеря была сильным ударом. Было так больно, что я решил избегать впредь подобных потрясений. Любовь приносит только боль.
— Нет, — не согласился Стас, — все чувства становятся сильнее, а там, как повезёт: если боль — то большая, если радость — так вообще без границ. Поведение твоей Мелли не слишком порядочно, но не мне её судить. Мало ли какие там у вас были нюансы. Оставим прошлое прошлому. Сейчас-то ты что собираешься делать?
— Вообще — не знаю ещё, — сознался я, — а конкретно сейчас — на охоту пойду. Я голоден.
— Прорва, — беззлобно заметил Стас и встал. — Тогда я — домой.
* * *
Я позвонил Дэну. Он сказал, что у нас всё в порядке и предложил заниматься своими проблемами. Я утолил голод, выловив одинокого путника недалеко от дома (чего обычно не допускал) и до утра рассматривал возможные варианты поведения Кристи, разрабатывая стратегию для каждого из них. На следующий вечер я поехал к Кристине, полный решимости вернуть её во что бы то ни стало. Я отдавал себе отчёт, что она может и не захотеть встретиться со мной и просто не открыть, и решил, что буду звонить только во входную дверь. В подъезд надо будет пройти самостоятельно.
К моей радости ни ждать, ни применять контроль, мне не пришлось. Из дома как раз выходила полная женщина с собачонкой на руках. Я проскочил мимо них и, поднимаясь по лестнице, слушал, как недоумевающая хозяйка пытается успокоить свою любимицу, гадая о причинах её внезапного испуга.
