— Жаль, — вздохнул Сыч. — Я ждал другого ответа, — и, перейдя на официальный тон, добавил. — Ваши показания потребуются для тщательного расследования.
— Мы в вашем распоряжении, — кротко ответил Евлампий.
— С кончика носа до кончика хвоста, — довольно согласился глава тайной канцелярии. — У следствия новые улики по убийству мастера Оливье.
Я застонал, устраиваясь поудобнее. Боль мешала четко думать.
— Это не может подождать? — встрял директор. — Пламя истины слишком опасно, если не поторопимся, оно поглотит мастера Носовского!
Кого поглотит? Не понял я. Какого мастера?
— Бессовестно поглотит, — кивнул Сыч и, криво улыбнувшись, продолжил, — но за две минуты не успеет. Мы обнаружили вашу бездонную сумку, мастер Носовский, а в ней уловитель магии.
— Сумка принадлежит... — попытался голем.
— Ты лучше закрой свой каменный рот! — резко оборвал глава тайной канцелярии. — Протесты не принимаются, мастер Носовский, пособник убийцы!
Я обреченно замотал головой и сдвинулся на спину. Жгучая боль от ожогов стала нестерпимой, но что еще хуже, поесть сегодня так и не удалось, а ускорение времени не прошло даром — я умирал от голода.
Вспомнив слова Евлампия, я поднял руки. Кожа сверкала, покрытая похожей на слюду или хрусталь коркой. Под светящейся плёнкой жутко чесалось, а мои тонкие пальцы стали еще тоньше и бледнее.
— Вы опасный преступник, — продолжил Сыч, — поэтому магистрат постановил перевести вас в чары блок!
Меня угроза не впечатлила, но я услышал всхлип и повернулся к Ирине. Она смотрела на мои руки и мотала головой. Слёзы лились по щекам, а губы дрожали.
— Мастер Носовский может рассчитывать на снисхождение? — с трудом выговаривая слова, спросила она.
— Убийцы не достойны милосердия, — твердо заявил глава тайной канцелярии.
Директор склонился к помощнице.
— Бедная деточка, не волнуйся, мы позаботимся о твоём спасителе. Мастер Носовский получит по справедливости!
Ирина заревела в голос, закрывшись руками.
— Точно! Закон для всех один! Для разноцветных и блёклых! — обрадовался Сыч.
Он склонился ко мне. На губах трепетала победная улыбка.
— Я страшный враг, — прошептал он. — Отдай символ свободы!
Я замотал головой.
Лицо главы тайной канцелярии окаменело.
— Я получу то, что мне нужно, — едва слышно выдохнул он.
— У меня его нет, — с трудом пробормотал я.
Ухмылка превратила лицо Сыча в жуткую маску. Он погладил меня по щеке.
— Желваки надулись, неужели близится превращение? Не представляю как это, часами бороться с удушающим ошейником, когда даже слюна не протискивается в сдавленное горло.
Глава тайной канцелярии хрипло рассмеялся и, разогнувшись, повернулся к директору.
— Пусть мастера Носовского осмотрят перед лечением, — приказал он. — Он подвергся неизвестному проклятию, и по директиве магистрата о сомнительном чародействе подлежит карантину.
— О чём вы? — рассердился голем.
— Сам знаешь, — рыкнул глава тайной канцелярии и вежливо пояснил. — Пища — это энергия, которая увеличивает силу наложенного заклятья, поэтому проклятых кормить нельзя!
— Мастер Носовский не проклят! — возмутился Евлампий.
— Кто знает! — отмахнулся Сыч.
— Но пламя истины... — возразил директор тюрьмы.
— Сутки карантина! — строго оборвал Сыч.
Я с трудом протолкнул комок в горло.
— Вы не имеете права! — заверещал голем. — Мастеру Носовскому нельзя голодать!
— Увидимся, задержанный, когда поумнеешь, — бросил глава тайной канцелярии, и, переступив через мои ноги, вышел в разбитые ворота.
Я измождённо слушал бесполезные вопли Евлампия и жалкие оправдания директора. Тело налилось жгучей болью, и я проваливался в пугающую черноту. Даже прикусил губу, чтобы не закричать. А ещё хотелось оторвать свои руки и съесть.
Зачем я хватался за эту неблагодарную? Кто она мне? Никто. Очередная предательница.
— Простите, — плакала в голос Ирина. — Простите. Простите.
Управляющий прекратил бессмысленную перепалку с големом и вызвал стражей. Пёсики сгребли останки собрата, запихав их в решетчатые окошки, и переключились на ремонт ворот.
Нас с помощницей нежно оторвало от пола, подняло в воздух и плавно понесло по коридору.
— Понимаю, как важно своевременное питание, но отменить карантин не могу. Я вынужден подчиняться магистрату и тайной канцелярии, — пожав плечами, виновато объяснил директор.
— Дядя! Мы же в Благодатных землях! — закричала Ирина. — Нельзя заморить его голодом...
Я невольно покосился на ошейник.
Управляющий не ответил.
— Ничего. В первый раз, что ли, — неуверенно произнес Евлампий.
Оливье задумчиво молчал. После встречи с Сычом он не произнес ни слова. Ёще бы голем заткнулся.
— Так нельзя, — причитала Ирина. — Канцелярия, магистрат — они не могут.
Я едва держался, чтобы не завыть. Обожженное тело пылало. Руки перестали подчиняться, болтаясь вдоль туловища. Только задевая друг об друга, они со странным звоном разлетались, и я чувствовал, они всё ещё мои. Сияние поднималось к локтям и ползло выше. Уже кипела кровь. Сил бороться не осталось. Прокусив губу, я дернулся и хрипло заскулил.
— Я же не знала... — бормотала Ирина, давясь слезами.
Если останусь в живых, никогда не буду никого спасать. Зачем я вообще это сделал?
— Поторопимся, — заявил директор.
Он взмахнул рукой, и нас понесло в темноту коридора.
Глава 5. Чары блок
Странные снятся сны. Я лежу в огромной сверкающей комнате на кровати с белоснежными простынями, а на стенах пляшут солнечные зайчики и смеются. Ирина гладит меня по плечу, повторяя:
— Всё можно исправить. Кто убил твоего учителя?
— Это он хотел убить меня и завладеть моим телом, — признаюсь я. — Оливье не тот, кем кажется.
Хранитель вкуса возмущенно ревёт мне в ухо, но я рассказываю взахлёб, а она так на меня смотрит, что внутри всё сжимается. Когда я говорю о книге рецептов и волшебных блюдах — её глаза лучатся и смеются, а когда, сбиваясь, лепечу про объединяющий камень — темнеют, наливаясь яростной решимостью.
— Всё можно исправить. Если не в силах законы, смогу я, — шепчет Ирина.
— Но как...
— Это элементально! Обещаю.
Я киваю. Во сне можно говорить что угодно. Ведь всё не взаправду.
— Поцелуй меня, — осмелев, прошу я.
Она наклоняется, едва касаясь моих губ, и поднявшись, бросается прочь. Я кричу вслед, но она не останавливается. Зато дрожит кровать. По коже пробегают колкие мурашки, а по щекам хлещут не сильные, но обидные оплеухи.
— Мастер Носовский, — призывно говорит одетый в белое маг.
Я не отвечаю. Хочу защититься, но руки что-то держит.
— Слышу, — с трудом разлепляя губы, шепчу я.
— Мы отнимем вашу правую десницу!
— Что он хочет? — спрашиваю я вслух, обращаясь к голему.
— Руку тебе оттяпать! — рычит Оливье. — Я без глаза, а ты лапы лишишься!
Заорав, подскакиваю на кровати. Лопаются ремни и, завалившись на бок, я падаю...
Ударившись, я поднялся на четвереньки и потряс головой. Вроде проснулся.
— Люсьен, ты не ушибся? — забеспокоился голем.
— Моя рука! — в ужасе вскрикнул я.
— Что с ней? — не понял Евлампий. — Болит?
— Нет, — неуверенно сказал я.
Оторвавшись от пола, я сел на поджатые ноги и поднял ладони к лицу. Рука ещё светилась, но уже не болела. Обгоревшая кожа побледнела, но переливалась перламутровым сиянием.
— Почему они такие? — спросил я, шевеля пальцами.
— Маги сами не поняли, — пожаловался голем, и неуверенно добавил. — В тюрьме служат не лучшие колдуны, поэтому...
— Смирно! — рявкнул Оливье. — Нас перевели в чары блок! Чтобы сохранить руки, придётся попотеть!
Я огляделся. Гигантский круглый зал сжимался над головой, уходя концентрическими кольцами в отверстие в потолке. Стены дрожали. То надвигаясь со всех сторон, то удаляясь. Играли всеми цветами радуги и распространяли не яркий, но раздражающий свет. Вокруг, сгорбившись, сидели сотни чародеев. Они бубнили под нос странную мантру, которую я не мог разобрать. За нескончаемыми рядами спин, в центре зала, возвышался шпиль. По нему вились лепестки алого пламени, соединенные струями воды, камнями и застывшими потоками воздуха. Точь в точь стела источника магии на площади гильдий в Черногорске.
А вот мага в белом нигде не было видно. Приснился он мне, что ли? А Ирина?
Я провёл звенящей рукой по жреческой мантии. Следы огня померкли и почти исчезли под действием чар.
— Где мы? — проговорил я шепотом.
— В настоящей тюрьме, — сквозь зубы процедил хранитель вкуса.
— Только не надо волноваться, — пролепетал голем. — В исправительных заведениях Благодатных земель колдовать строго запрещено.
В ответ Оливье разразился безумным смехом.
Я задрожал, как будто вернулась ожоговая горячка, и старался не пялиться на чародеев. Они меня пока не замечали, погруженные в тяжкие раздумья о тюремной жизни, но я не тешился напрасными надеждами, вечно, так не продлится. Рано или поздно самые опасные колдуны Благодатных земель, понатворившие такого, о чём я и знать не хотел, распознают во мне блёклого. Уж тогда держись! Не думаю, что они посочувствуют моему горю и уступят лучшее место в блоке. Скорее наоборот, отправлюсь поближе к уборной — вычищать выгребные ямы.
— Сколько их здесь? — прошептал я сорвавшимся голосом.
Раскачивающиеся в такт странной мантре спины не поддавались счёту. Они медленно двигались из стороны в сторону, словно упрямые, точащие даже камни, волны. От их завораживающего 'морского' танца к горлу подкатила тошнота. Я напряжённо сглотнул и опустил глаза.
— Девятьсот шестьдесят один, — ответил голем.
— Достаточно и одного, чтобы заколдовать тебя до смерти, — зловеще сообщил хранитель вкуса.
— Хватит! — заорал Евлампий. — Вы забыли, что мы...
— На одной цепи, — передразнил Оливье.
— Тише, подражатели! — пробасил ближайший маг.
Его изможденное лицо с закрытыми глазами источало смирение и покорность, не вяжущиеся с властным, глубоким голосом.
Голем вздрогнул.
— Прошу прощения, господин.
— Началось, — невинно заметил Оливье.
Я с трепетом оглядел колдуна. Он сидел, подтянув под себя ноги, в той же позе что и остальные. Худое тело прикрывала серая накидка. Над свалявшимися седыми волосами, стянутыми обручем, примостилась невзрачная железная птица. Она устроилась на ободке, как на насесте, нацелившись клювом в темечко.
Я уставился в пол и затаил дыхание. Потянулся к собственному затылку. Шаря дрожащими руками по голове, нащупал металлическое устройство и замер.
— Что это? — едва справляясь с охватившим ужасом, пропищал я.
Оливье только усмехнулся в ответ:
— Смертельное чародейство! — замогильным голосом взвыл он.
— Не волнуйся, — зашептал Евлампий. — Это всего лишь стукач. Механизм, отслеживающий магические возмущения...
— Что? — перебил я.
— Стукачи следят, чтобы волшебники не колдовали. Когда чуют готовящееся заклятье, клюют заклинателя в голову.
— Череп трескается, — добавил хранитель вкуса.
— Прекратите! — прошипел голем. — Не беспокойся, Люсьен. Тебе ничего не грозит, ты же не маг!
— Почему тогда на меня надели эту гадость? — плаксиво протянул я.
— Наверное, произошла какая-то ошибка... — начал Евлампий.
— Не питай иллюзий, — пробасил седой волшебник. — Случайностей не бывает. Всё поддается логике и закономерностям бытия! Если считаешь, что попал сюда волею случая — пересчитай ещё десять раз, и окажется, что непросто так.
Он повернулся и открыл глаза, с интересом рассматривая меня. Его радужка выцвела так же, как волосы. Будто ему было полтысячи лет.
— От тюремной жизни, — усмехнулся волшебник, легко прочтя мои мысли.
Я попытался отвести взгляд, но не смог. Вместо зрачков в глазах седого мага крутились два оскаленных волчьих черепа.
Голем испуганно молчал. Даже Оливье прекратил подшучивать, заворожено уставившись на старика.
— Оборотень в чары блоке, — прыснул седой волшебник. — На одном плече боеголем. На другом лишенный свободы хранитель. Куда катятся миры?
