— Я видела ваши бумаги, — не глядя на меня, заметила она. — Вы же не убивали своего учителя?
— Конечно, нет, — вскочив, вскрикнул я. — Я не убийца.
— Охотно верю, — пробормотала Ирина, и снова покраснев, склонилась над столом. — А кто тогда?
Я вздохнул.
Помощница поджала губу и глухо проговорила:
— Вы можете идти!
Глядя на неё, я и сам порозовел. Приятно кружить головы симпатичным девушкам. Я непроизвольно вспомнил Оксану и мой пыл угас. Она тоже была милой, а чем всё закончилось! Я поморщился. Лучше не вспоминать. Открыл дверь и вышел в коридор.
— Хуже только штиль, — сообщил Оливье. — Сыч прав! В такой мути ловится крупная рыбка, а я сам сижу на крючке.
Он с досадой дёрнул за цепочку.
— Даже сейчас думает только о себе, себялюб, — с отвращением выдавил Евлампий.
Дядя хмыкнул и обиженно вздёрнул подбородок.
— Вы пожалеете, сухопутные черви, — промычал он.
Мы не ответили. В коридоре поджидал железный страж, а препираться при нём с невидимкой не стоило. Есть у пёсика уши или нет, вопрос сложный, но кое-что ему лучше не слышать.
Вернувшись в камеру, я вошёл в открытый проём, и железный страж занял своё место. Защёлки, засовы и ригели вонзились в стену. Решетка захлопнулась, и дверь исчезла, превратившись в монолитную стену.
— Вежливо проводили, и так же заперли, — философски протянул я. — Если уже всем известно про символ свободы — оставаться в тюрьме нельзя.
— Да. Скверно всё складывается, — согласился Евлампий. — Зачем ему артефакт?
— Оборотней освободить! — ядовито ввернул Оливье.
— Чем бы его заткнуть? — взревел голем.
— Не обращай внимания, — посоветовал я. — От бессилья бесится.
— От чего? — хранитель вкуса задохнулся от ярости. — Отольются вам мои страдания. Еще булькнете на прощание! — нервно добавил он.
— Выплывем, — пробормотал я, засовывая руку под матрас.
Стащив с завтрака бутерброд, я завернул его в салфетку и теперь собирался перекусить. От переживаний у меня всегда просыпался аппетит. Хлеб подсох, а тонкий кусочек сыра стал ёще желтее и загнулся по углам.
— Как при десятибалльном шторме, — подтвердил Оливье. — Сыч применит весь пыточный арсенал тайной канцелярии! В крови купаться будете!
— Да чтоб тебя, — разозлился голем. — Мы? А ты что, не с нами? — он дёрнул за цепь. — Мы скованны. Мы вместе!
— Мы? — заорал хранитель. — Нет никаких 'мы'! Есть тухлые устрицы и великий маэстро, виртуоз, художник!
— Тю, — согласился я, пережёвывая крошащийся бутерброд. — Это мы с Евлампием сидим в тюрьме. Ты-то на свободе!
— Я? Я! Я! Я, — зло начал Оливье, и обреченно закончил. — Я здесь.
Опустив уродливую голову, он сел на плечо и обнял цепь.
— То-то же, — проворчал голем.
Я облизал жирные пальцы и завалился на промятый матрас. Голем прав, мы неразлучны. Поэтому, пока не получу символ свободы, надо терпеть неприятное соседство и стараться извлечь выгоду. Как бы ни было противно, но чтобы уцелеть иногда приходится идти наперекор самому себе.
— Не думал, что скажу такое после того, как ты хотел меня убить, но пока мы на одной цепи, давай забудем о вражде.
Я выдохнул. Меня распирала гордость. Никогда не произносил таких длинных, а главное умных предложений. Как говорится, с кем поведешься.
— Не уверен, что это хорошая мысль, — подпортил мой триумф Евлампий.
— Я ничего не забываю, и никому, — Оливье сделал многозначительную паузу, — никому, никогда, ничего не прощаю! — отрезал он.
Я вздохнул.
— Да что ты с ним нянчишься! — взвился голем. — Он даже не сожалеет! Тебя уничтожить хотел! Меня, архивариуса! Сокрушается, что ничего не вышло...
— Прекрати! — перебил я.
— Действительно жаль, — опечалился Оливье.
Я криво улыбнулся. Самонадеянный гад. Хоть сейчас соврал бы. Как хочется схватить маленькую тонкую шейку и сдавливать, пока не захрустят крошечные позвонки. Только ничего не выйдет, я проверял. Очнувшись на арене, первым делом попытался удавить, но руки проскакивали сквозь одутловатое тельце.
— Жаль, что вас всех не развеяли, — пробормотал Евлампий, и отвернулся, рассматривая стену.
— Ты говорил, что хранители вне закона, что маги их победили? — вспомнил я.
— Но не уничтожили, — зло перебил голем.
— Нас не сокрушить жалким смертным! — напыщенно заметил Оливье.
— Потому что вас больше нет! — выкрикнул Евлампий.
Хранитель вкуса рассмеялся в ответ.
— Нас намного больше, чем ты можешь представить, булыжник!
— Вы самое отвратительное из существующего в тридцати мирах. Вы должны были защищать тридцать миров, но сами поддались пороку!
Оливье хихикнул и толкнул меня локтем в шею.
— Сейчас голем лопнет от возмущения! Видел когда-нибудь лопнутого голема?
Я не ответил, а Евлампий уже не мог остановиться.
— Ты должен был сделать нашу жизнь необыкновенной! Наделить каждого отменным вкусом! Помочь. Воспитать ощущение прекрасного! А ты! Продаёшь своё искусство толстосумам!
— Тем, кто платит больше, — насмешливо согласился Оливье.
— Хранитель силы должен защищать слабых! Учить равенству и взаимопомощи!
— Чушь! Мы не могли никому помочь, нас держали в заточении!
— А когда вы вырвались на свободу, устроили настоящую бойню! Повергнув тридцать миров в хаос!
— А твои маги ничего не могли сделать. Собачились с оборотнями! — усмехнулся хранитель.
— Вы отвратительны! Вам не место в тридцати мирах! — сорвался на визг голем. — Вы...
Его прервал скрежет засова. Дверь ещё не появилась, а в камеру уже влетел директор тюрьмы. Он ходил сквозь стены, приговаривая: 'Для меня в моей тюрьме нет ничего невозможного'.
Круглое лицо, топорща усы и бороду, озаряла довольная улыбка.
— Мастер Носовский, вы должны мне помочь!
— Мастер всевластен. Каменную соль от окаменевшего дерьма не отличит, — добавил Оливье.
— Чем могу? — спросил я, сдерживаясь, чтобы не вцепиться в тонкую шею.
Евлампий уселся на моём плече, зажав голову каменными руками, и продолжал бормотать.
— Брат моей жены — главнейший повар его величества, — с гордостью сообщил директор. — Сегодня открытый пир. Король потчует добрых подданных. Мой шурин будет признателен, если вы примете участие. Король останется доволен, если ученик великого мастера Оливье продемонстрирует своё искусство и преданность. В королевстве тяжелые времена. Два короля — слишком много даже для Благодатных земель.
— Какой король? — спросил я.
— Не о том волнуешься, — прыснул хранитель вкуса. — Думай, как его не прикончить. Ты же с королями не церемонишься, слизняк якорный!
— Как какой? — не понял управляющий. — Законный король один. Единственный наследный принц Благодатных земель Джон Третий. Константин не король. Он изменник!
Предатель или нет, я с ним незнаком, а вот другую коронованную особу встречал. Мы спасли его от вампира, а он вероломно ударил Оксану и сбежал.
— Я же под арестом! — попытался возразить я.
— Какая разница, если вас приглашает сам король.
— Но я...
— Мастер Носовский, это великая удача. Поразите короля своим искусством и ваше заключение закончится раньше, чем того желает тайная канцелярия. А вам не стоит долго у меня гостить. По секрету скажу, с вами хочет пообщаться следователь магистрата.
— Что? — удивился я.
Перемолотый бутерброд чуть не выскочил обратно. Сначала Сыч с артефактом, а теперь следователь с магистратом, не слишком ли много сюрпризов для одного утра? Этак к обеду окажется, что я незаконнорожденный троюродный племянник младшей сестры прабабки императора, по материнской линии и могу претендовать на краешек трона.
Директор подмигнул, и сделал вид, что не произносил последнюю фразу, решительно предупредив:
— Если вы откажетесь, это воспримут как пренебрежение. Наш монарх молод и не всегда сдерживает буйный нрав.
Оливье довольно заржал.
— Что, олень в тесте, влип? Попробовав твою стряпню, король сдерживаться не будет, даже статейки хроники не помогут, пойдешь по рее рыб кормить!
Я вздохнул, а голем глухо выругался. Мысли о магистрате отступили и позорно бежали. Существует пресловутое тайное общество или нет — это еще вопрос, а о недовольстве монархов оборотни знают не понаслышке.
— Когда? — сдавшись, спросил я.
— Как только вы соберете всё необходимое, — ответил директор.
— А что мне нужно? — обеспокоенно уточнил я.
— О! Все прекрасно понимают, что у такого мастера есть свои секреты. Вам разрешено посетить ваш корабль.
— Это мой корабль! — закричал Оливье, но директор тюрьмы его не слышал.
— По завещанию корабль и остальное имущество покойного ваше. Поэтому нет ничего страшного, если вы быстро подымитесь на борт и возьмёте всё, что нужно для праздничного обеда, — пояснил управляющий.
— Да, конечно, — согласился я. — Потребуется моя книга рецептов и некоторые специи.
— Моя книга! — в отчаянии заорал Оливье.
— Вас отвезут на корабль, а потом во дворец. Моя помощница сопроводит вас, — директор тюрьмы улыбнулся, — и во всём будет помогать.
Я обречённо кивнул.
— Вот и замечательно. Можем идти. Всё готово, — он ухватил меня за локоть и потащил к двери, продолжая болтать на ходу. — Вы не представляете, как обрадуется мой шурин. Он мечтал познакомиться с мастером Оливье, но увы, не успел. А вы получили от мастера его знания...
— Дырку от пончика он получил! — закричал хранитель вкуса. — Для знаний нужен талант и ум, а этот бездарный орк всё только портит!
— ...и передадите толику искусства всем остальным! Поделитесь маленьким секретом с моим шурином? У вас, наверное, миллион рецептов. Неужели вам жаль одного для хорошего чародея?
Коридор сдвинулся, подталкиваемый механическими лапами двери, но на этот раз нам пришлось идти самим. Добраться до тюремных ворот можно только пешком. Таковы правила безопасности. Мы вышли из камеры и зашагали к выходу. Железный страж полз следом, гремя и царапая пол. Багровое пламя отражалось от стен и металось по коридору, разгоняя темноту. Сводчатый поднимался, по не улетел высоко-высоко.
— Замрите! — приказал директор, когда мы добрались до ворот. — Осталась одна формальность.
Я в нерешительности застыл, а металлическая дверь подползла ближе. Я невольно отступил.
— Не двигайтесь, — предупредил управляющий.
Я затаил дыхание, с трудом сдерживаясь, чтобы не пуститься в бегство.
— Что происходит? — затравленно прошептал я.
— Молчите и не шевелитесь, — настойчиво проговорил директор. — Вы должны понимать, я не имею право выпустить вас без охраны.
— Сильные магические возмущения, лучше не дёргайся, — как всегда вовремя посоветовал голем.
Пёсик приближался, а с ним накатывал жар багрового пламени и угрожающе тянулись поднятые железные лапы. У меня вспотели ладони, а колени начали подгибаться.
— Сейчас бешеная дверь прищемит ваши длинные языки, чайки орастые, — весело закричал Оливье.
Железный страж распрямился. Верхняя пара лап легла мне на плечи, обжигая холодной тяжестью металла. Бурлящее за решеткой пламя вспыхнуло и выплеснулось на меня волной, залив от макушки до пят. Я вскрикнул в ожидании боли, но огонь безвредно схлынул. Решетчатое окошко захлопнулось. Пёсик воспарил над полом и, уменьшаясь в размерах приник к моей груди, опутал спину лапами и закрепился на торсе, как рыцарская кираса.
Я тяжело вздохнул. Этого еще не хватало.
— Вынужденная мера, — извинился директор тюрьмы.
Панцирь из железного стража вышел не тяжелый, но жутко неудобный. Я итак не прекрасный принц, а теперь и вовсе был похож на жестяную бочку на тонких ножках.
— Не волнуйтесь, после возвращения его снимут, — убежденно произнес управляющий. — Если не пытаться бежать, вы его даже не заметите!
Я пробурчал, как счастлив носить на себе полтонны железа и повернулся к выходу. Проход загораживал барельеф. Коленопреклоненные чародеи вздымали руки, кричали и будто бы молили о пощаде. На их спины лезли другие колдуны и так до бесконечности, пока пирамида из тощих каменных тел не исчезла во мраке под потолком.
— Можете идти, — позволил директор, и хлопнул в ладоши.
Барельеф треснул. В глаза впились яркие лучи солнца и мне показалась, что пирамида развалилась и во все стороны посыпались каменные чародеи. Зашуршали раздвигающиеся створки, в ноги ударило облако пыли и каменной крошки. Пока я щурился и кривился, управляющий подвёл меня к повозке, в которой уже сидела Ирина. Увидев меня, она снова залилась румянцем.
