Отсмеявшись, Чеграш сказал Гаору.
— Эх, тебя мы не купили, но ты больно плох был, а теперя знаешь.
Гаор вытер тыльной стороной ладони выступившие от смеха слёзы и весело ответил.
— А я бы всё равно не купился.
— Это почему?
— А я слона раньше видел.
— Это когда? — удивился Чеграш. — Ты ж новик, ну новообращённый.
— А слон это зверь такой. Я его в зоопарке видел.
— Слон зве-ерь? — заинтересовался оказавшийся неподалёку Бурнаш, — это какой же он?
— Большой, — приступил к описанию Гаор, — сюда его завести... — он прикинул на глаз расстояние, — от нар до решётки встанет, но развернуться не сможет.
— Пойдёт, — кивнул Бурнаш, — давай дальше. А цвета он какого?
— И жрёт чего? — подхватил Чеграш.
Снизу уже лез Чалый, перелезали поближе и остальные.
— Он, — свёл брови, припоминая, Гаор, и странно, но это движение не отозвалось болью, значит, и вправду зажило, или мазь помогла. Мимоходом отметив это, он продолжил. — Серый, ест он траву, ветки, травоядный, не хищник.
— А шерсть какая?
— Меховой он?
— Нет, гладкий, кожа в морщинах. Уши большие, лопухами, и хобот...
— Чего?
— Хобот. Нос такой длинный, до земли.
Фыркавшие слушатели упоённо заржали.
— Эй, Слон! — не выдержал Бурнаш, — слыхал, у тебя нос до земли!
Тут только Гаор сообразил, что его всё-таки купили, и сейчас Слон рассчитается с ним за такую характеристику.
Под общий хохот, Слон стащил его с нар на пол.
— Так какой я, говоришь?
— Не ты, — защищался Гаор, — а зверь такой!
— Врёшь, таких зверей не бывает.
Гаор уже приготовился, что везение его кончилось, и его всё-таки несильно, но побьют, но тут смеявшийся со всеми Седой предложил.
— А ты нарисуй. Сможешь?
Предложение оказалось настолько неожиданным, что все замолчали.
— Как это? — не понял Гаор. — На чём?
— У крана стена холодная, — объяснил Седой, — подыши и нарисуй.
К стене отправились все вместе. В самом деле, холодная стена запотевала от дыхания, и проведённые пальцем линии хорошо различались. Гаор надышал пятно побольше и по возможности точно изобразил слона. Рисунок произвёл впечатление на всех, в том числе и на тёзку. Посыпались вопросы уже без подначек, из чистого интереса. Гаор рассказал, что слон из жарких стран, поэтому без меха, что сильный и добрый, людей не обижает, что хоботом может и брёвна таскать, и монетку с земли подобрать. А особенно всем понравился рассказ о том, как Слон расправляется с тиграми. Схватит поперёк туловища, поднимет, бросит о землю и затопчет. Тигра нарисовать Гаор не сумел и объяснил, что это как кошка, только очень большая, и что человека ему разорвать ничего не стоит. Поэтому на них и охотятся со слонами. Но тут спросили, как слоны попадают к людям. Пришлось рассказать вычитанное ещё в училищной библиотеке. Про охоту, цепи и приучение к работе. Сочувствие к слонам усилилось.
— Хорошо рассказываешь, — сказал Седой, когда Гаор, напившись после долгого рассказа, вернулся на нары. — Всё понятно, чётко, без лишнего, и наглядно.
Гаор посмотрел в его смеющиеся глаза и... промолчал. Хотя так хотелось сказать о газете. Что он не просто демобилизованный старший сержант, ветеран и так далее, а был журналистом, что писал и печатали. Но что-то удержало.
Камера ещё долго обсуждала слонов и тигров. Слон, понятно, свой брат, а тигры... а сам знаешь кто,
— Рыжий, а ты чо, в жаркие страны ездил? — свесился сверху Чеграш.
— Нет, — поднял голову Гаор.
И стал объяснять, не дожидаясь вопросов. Что такое зоопарк, зачем он устроен и прочее.
— Стоп, братцы, — вдруг вмешался Лысок, — а ведь не врёт парень. Был я там.
— Где, в зоопарке? — удивился Гаор.
— Его в клетке с обезьянами держали! — заржал Чалый.
— Эй, Лысок, взаправду так?
— Да пошли вы...!
Ругался Лысок длинно, затейливо и красиво, что вызывало всеобщее одобрение и даже восторг. Убедившись, что его слушают, Лысок стал рассказывать, что случилось ему в одном отстойнике скорешиться с одним мужиком, а тот в этой самой, тюрьме зверячьей, уборщиком работал.
Что зоопарк — тюрьма для зверей, Гаору приходило в голову ещё в училище, когда их возили в зоопарк на уроки общей биологии. Но тогда как пришло в голову, так и выкинул. Тем более что после экскурсии им давали целый час свободно самим походить и посмотреть, повсюду были лотки с мороженым и орешками, а его карманных хватало на два пакетика орехов или один большой стаканчик мороженого, шоколадного с клубникой. И поездки в зоопарк были тем немногим, что он с удовольствием потом вспоминал. И даже сам туда несколько раз ходил. Даже после дембеля. Правда, уже не за мороженым, и не зверей смотреть, а ради укромных скамеечек за прудом.
От размышлений его оторвала команда строиться к вечерней еде. Лоб совсем не болел, и ошейник не мешал, Гаор его даже замечать перестал. Еда, поверка, одеяло, укладываемся.
— Сегодня не поём? — тихо спросил он Зиму.
— Посмотрим, — зевнул тот, — у этого не угадаешь. А чо, понравилось?
— Отбой! — стукнул по решётке надзиратель. — Старший, за порядком следи!
— А ну, всем дрыхнуть! — тут же рявкнул Слон.
Когда надзиратель отошёл, кто-то вздохнул.
— Не фартит седни.
— Это он в карты, небось, продулся, — откликнулись с дальнего конца, — вот и лютует.
От надзирательского гнева их спас шум в дальней камере. Надзиратель пошёл туда, а потом, видно, забыл про них. Гаор, во всяком случае, заснул, когда в камере уголовников ещё слышались удары дубинкой и чьи-то крики. Спать под чужую боль он учился ещё в училищном карцере, а на фронте обучение закончилось. Рядом кровью истекают, а ты спишь, потому что другой возможности поспать, может, ещё долго не будет. Себя береги, тогда и Огонь сбережёт.
Утром мимо их камеры опять провезли трупы. Уже два. И Гаору объяснили, что надзиратель получит вздрючку от начальства, а может и штраф, что урон допустил.
— Это нас так берегут? — усмехнувшись, спросил он Седого.
Тот кивнул с улыбкой.
— Пока работать можем, ценимся.
— Ну да. А... потом? — рискнул он спросить.
— Не догадался ещё? — насмешливо посмотрел на него Седой.
Гаор кивнул и всё-таки решил уточнить.
— Печка? Я слышал, санитар одному сказал. Не можешь ходить, в печке лежать будешь.
— Да, печка, — жёстко ответил Седой. — Крематорий. При всех отстойниках. А пепел продают, на удобрение. Видел пакеты в магазине? Садоводы покупают.
Обычно, когда Седой что-то говорил, сразу собирались слушатели, а сейчас... ни один даже головы в их сторону не повернул, будто не слышали. Не хотят слышать — понял Гаор. Он тряхнул головой и отвернулся. Он видел эти пакеты. Серые, с зелёной полосой по диагонали и рекламной надпечаткой. "Высокоэффективное натуральное удобрение!" Ещё работая в отцовском саду, когда Сержант заставлял его помогать садовнику, и в училище. Видел. И ни разу не задумался о том, что это за чёрно-серый порошок. Об этом никто не говорил. А ему не приходило в голову спросить. А если бы и спросил, что бы ему ответили? Наверное, то же, когда он спросил о другом, о белых гранулах, похожих на рис. "Химическое удобрение. Сыпь понемногу, можно сжечь корни". А то из чего делали? Тоже ... из кого-то...
Гаор слез с нар и пошёл к крану. Снял рубашку и стал обтирать грудь и плечи, набирая воду в пригоршню.
— Не спеши, Рыжий, — хохотнули за спиной, — перед торгом вымоешься.
— Не мешай, он правильно делает.
— Чего? Вода здесь не матёрая.
— Верно, мёртвая вода.
— Вода везде материна.
— А не живая.
— Так и ему не сглаз смыть.
За его спиной спорили, щедро сыпя малопонятные и совсем непонятные слова. Он не вслушивался и не вдумывался, занятый одним: не дать воли вскипавшему внутри бешенству. Вода помогла мало, ожидание наполненной пригоршни только раздражало, и он отошёл от крана, оглядел камеру. Размяться что ли, а то опять суставы дубеют. Как он это объяснит остальным, он не думал. Тело требовало движения, и мышечная усталость — он это хорошо знал — всегда помогала от ненужных мыслей.
Гаор отошёл в угол к решётке, встал в стойку и стал отжиматься от стены.
— Рыжий, ты чо?!
— Слон, Рыжий стенку лбом долбит!
— Всё, спятил с ума.
— Держи его, а то...
Его схватили сзади за плечи и оторвали от стены.
— Рыжий, очнись!
Гаор недоумённо осмотрел встревоженные лица.
— Вы что?
— А ты чо?
— Чего с тобой?
— Иди сядь.
Его отвели и усадили на нары.
— И зачем это тебе понадобилось? — спокойно спросил Седой.
— Суставы застывать стали, — всё ещё не понимая причины переполоха, стал объяснять Гаор. — В одиночке когда сидел, разминался, ну и здесь...
— Понятно, — кивнул Седой, — отпустите его, всё правильно. Он же на прогулку не ходил, вот и застоялся.
— Аа!
— Это как коня если долго не выводить, он обезножит.
— Ну, паря, напугал ты нас.
— Надо ж такому...
Уже смеялись. И над ним. И над своим страхом.
— Думаем, всё, щас кусаться будет.
Рассмеялся и Гаор, наконец, сообразив, в чём дело. Надо же! Седой продолжал смотреть на него, и он уже негромко пояснил.
— И чтоб не думать. О печке.
— Я понял, — кивнул Седой. — Вот они и не думают. С этим жить нельзя. Ты на фронте много о смерти думал?
Гаор вздохнул.
— Думай не думай, она всё равно рядом ходит. Бережёшься, конечно, а... — он не договорил.
— И здесь так же, — грустно улыбнулся Седой.
— Так что? — зло усмехнулся Гаор. — И здесь фронт?
— А ты не понял ещё? — ответил вопросом Седой.
— Ну, так, кто выжил, тот и победил!
Гаор легко спрыгнул с нар и опять пошёл в угол к решётке.
На этот раз ему никто не мешал, хоть и следили за ним. Не оборачиваясь, он чувствовал на себе эти зоркие, не враждебные, но очень внимательные взгляды. Он, не спеша, не дёргаясь, размялся, разогрел мышцы, растянул суставы, отжался стоя и лёжа, на ладонях, на кулаках, на одной руке, прокачал пресс. Дальше надо бы броски вспомнить, но нужно место и спарринг-партнёр, ладно, обойдёмся, теперь на расслабление, чтоб мышцы остывали медленно, без надрыва, и всё. Он встал и потряс руками, окончательно расслабляя мышцы, встретился с внимательными глазами следивших за ним сокамерников и смущённо улыбнулся.
— Ну, как, — спросил Бурнаш, — разошёлся жеребчик?
Облегчённо грохнул хохот. Рассмеялся со всеми и Гаор.
— Даа, так ты любую бабу заездишь!
Посыпались шутки, подначки и воспоминания.
— Всем хорошо, — рассуждал Лысок, — и паёк добрый, и прижима нет, а вот баб не дают.
— Эй, Бурнаш, про Таргуйский поври.
— А вот я помню...
— Эй, Рыжий, а на фронте бабы есть?
— Ошалел? — изумился Гаор и тут же засмеялся. — Там одна баба гуляет. Приласкает, так приласкает. Смертью называется, слыхал?
— Да ну её!
— Со смертью не шути, ты ещё сортировку пройди.
— Да им стенку прошибить можно, что ему сортировка.
— А не скажи, всяко бывает.
— Это уже Судьба-сестра.
— Судьбу заговорить можно.
— А почему судьба сестра? — тихо спросил Седого Гаор.
Но ответил ему Чалый.
— Судьба со Смертью сёстры родные. Вдвоём ходят. Где поспорят, где помирятся, ну а человеку-то решение ихнее...
— Врёшь, паря, — вмешался Бурнаш. — Судьба старшая. Она решает, а Смерть только сполняет.
— Точно, — согласились сверху, — Смерть под Судьбой ходит.
— А ну вас всех в болото лешачье! — взорвался один из новеньких. — Завели. Накликать, что ль, решили? Ну, он новик, мозги набекрень, а вы то чего?!
— А ты не бухти! — сразу стал весело задираться Чеграш. — Мы и укорот сделать могём.
Так, то в перепалках, то в играх и трепотне шёл день. И всё началось неожиданно, после поверки, когда и одеяла уже выдали, и улеглись все, а свет чего-то не гасили. По коридору мимо решётки несколько раз прошли надзиратели, и чего-то не по одному, а вдвоём.
— Блатяг обыскивают, — прислушался к шуму в дальнем конце Гиря.
— Точно, — откликнулся Бурнаш.
Свет не погасили, так и поговорить можно. Но с нар встать никто не рискнул.
— Чего они?
— Забыли чего?
— А ты спроси.
— Цыц, — рявкнул Слон.
И вовремя. Надзиратель стоял у их решётки. Все затихли, будто спят. Но в щёлки между одеялами — почти все заворачивались с головой — блестели глаза, и обмануться надзиратель, конечно, не мог. Но почему-то промолчал. И не постучав дубинкой, голосом позвал Слона.
— Старший, иди сюда.
Слон вылез из одеяла и подошёл к решётке. Камера затаила дыхание, прислушиваясь. Но надзиратель говорил слишком тихо, а Слон молча мотал головой в ответ. Чего ж это такое? Слон вдруг обернулся, нашёл взглядом и поманил Седого. Тот быстро встал и подошёл. Теперь говорили надзиратель и Седой, а Слон стоял рядом и слушал. Наконец Седой кивнул, и надзиратель ушёл.
— Слушайте все, — заговорил Седой. Негромко, но тишина такая, что не услышать нельзя. — Сейчас к нам приведут одного. Новообращённого. Он ляжет здесь, у решётки, чтоб к параше и крану доступ был. И никто, слышите, никто не подойдёт к нему. И не заговорит с ним, и не ответит ему. Утром, перед поверкой его заберут. Понятно? И кто у стены, давайте на нары, а остальные потеснитесь. Чтоб рядом никого не было.
Распоряжение Седого выполнили быстро и молча.
— Ежли трепыхнётся кто, — мрачно сказал Слон, — самолично в параше утоплю! Вы меня знаете.
Камера ответила неясным тихим гулом. Тон Слона исключал всякие возможности другого исхода.
Гаор — он всё-таки, хоть лоб уже и не чесался, лица одеялом не закрывал — осторожно покосился на соседей. Явно ошарашенные лица, похоже, и им такое впервые. Что же это? Интересно.
Двое надзирателей подвели к их камере высокого бледного мужчину в испачканной кровью одежде. Его короткие чёрные волосы торчали вверх, открывая лоб, и Гаор даже прищурился, вглядываясь в клеймо, плохо различимое на покрасневшей воспалённой коже. Квадрат... а в квадрате... волна? Как это? Волна — насильник. Квадрат — убийца. Убийца и насильник? Маньяк? Седой и Слон отступили от решётки. Надзиратель открыл дверь.
— Заходи. Здесь и ложись. В угол иди, понял? И не шевелись.
Тот молча выполнял приказания. Седой и Слон молча стояли, как бы отгораживая его от нар.
Что-то в нём, в его движениях показалось Гаору мучительно знакомым. Он даже приподнялся, вглядываясь.
Слон и Седой вернулись на свои места. Укладываясь, Седой ладонью нажал Гаору на плечо, и тот подчинился.
Погасили свет. Но не было обычного сопения, храпа. Камера не спала. Лежали, плотно прижавшись друг к другу, и ждали. Чего?
У решётки негромко, словно пробуя голос, застонали. Камера ответила напряжённым молчанием. Даже перешёптываться никто не посмел. Но и не заснул.
Первым не выдержал Малец. Он слез с нар и зашлёпал к параше. В напряжённой тишине неожиданно звонко зазвенела струйка.
— Мальчик, — вдруг сказал лежавший, — подойди, помоги мне, мальчик.