Но знака не было, а навстречу уже летел лес Королевской Долины. И круглая белая луна холодно и отчуждённо серебрит дорогу, отражаясь в тоненькой корочке льда.
Огромный замок "Орлиного Гнезда" по-ночному тёмен и как-то особенно мрачен.
— Завтра в десять на "коробочке", — распорядился Фрегор, вылезая из машины возле своего подъезда в западном крыле.
Гаор повторил ему в спину полученный приказ и поехал в гараж, сдавать машину дежурному механику.
В рабскую казарму он вошёл под умноженный селекторами голос Мажордома, дававшего отбой. Спальня встретила угрюмой тишиной. И по этой тишине Гаор понял, что сегодня "развлекалочки" были особо паскудными. Но, зная здешние правила, запрещавшие любые расспросы, он молча прошёл к своей кровати и стал раздеваться, собираясь в душ. Что Снежки нет, он как-то не заметил, вернее, не обратил внимания, а ведь последнее время она почти каждую ночь у него оставалась.
— Рыжий, — негромко позвал его Старший.
— Да, Старший, — так же тихо, но не шёпотом отозвался Гаор.
— Снежку не жди.
— А что? — машинально спросил он и, тут же догадавшись, переспросил уже с другой интонацией: — Что?!
— Затрахали её, насмерть.
— Кто?! — выкрикнул он.
И тут же его окружили, зажав плотным кольцом, повскакавшие с кроватей мужчины, схватили за плечи и руки, заведя их ему за спину. И в несколько голосов, не перебивая, а дополняя друг друга, простыми и ясными словами ему рассказали, как забавляли Второго Старого, показывая тому насилие.
— Любит он это.
— Сам бессильный, так другие насилуют, а он смотрит.
— Мальцы надоели ему.
— Пригляделся.
— Из третьей спальни взяли.
— Кто посветлее и поменьше.
— И Снежку.
— Из питомника ещё привезли.
— Совсем малявок.
— Только-только проклеймили.
— Ни одна не выжила.
Гаор слушал, не пытаясь вырваться, но его продолжали держать.
— Кто? — повторил он, когда рассказывавшие замолчали.
— Отбирал или насиловал? — спросил Старший.
У Гаора дёргалась, собираясь складкой, верхняя губа, глаза стали жёлтыми, но говорил он спокойно.
— Кто придумал и кто отбирал, я знаю. Насиловал кто?
Стоявшие вокруг переглянулись. "Не хотят говорить?" — насторожился Гаор. Покрывают? Кого?
— Эти, пятеро, — нехотя сказал Старший. — Их старший тебя тогда от собак к врачу увёл.
— Ну, они тебя лупцуют по-всякому, — влез кто-то из парней.
Имени его Гаор не знал, но это было ему и неважно. Он шевельнул плечами, высвобождаясь из хватки.
— Пустите, мужики.
— Рыжий, не дури.
— Убьёшь одну сволочь, а всех в печку отправишь.
— Снежку не вернёшь.
— А себя погубишь.
— Пустите, мужики, — очень тихо и спокойно повторил Гаор. — Увечить вас я не хочу. Пустите.
Медленно, как бы нехотя, разжались твёрдые мозолистые ладони и пальцы.
— Не дури, Рыжий, — повторил Старший.
Гаор твердо посмотрел ему в глаза:
— Мне велено тренироваться, Старший. После отбоя в парке.
И, уже не обращая ни на кого внимания, он быстро переоделся в спортивный костюм и вышел из спальни.
Костюм и кроссовки предназначались для зала, ну, для летней ночи сойдут, но не сейчас, когда земля покрыта инеем и воздух пахнет скорым снегом. Но Гаор не замечал ни холода, ни удивлённо-внимательного взгляда механика, молча следившего, как он доставал из легковушки зажигалку.
Где в парке морг для рабов или "трупарня" — маленький домик, куда складывали предназначенных для "серого коршуна" — Гаор знал. И по плану, и по общим работам, когда вместе с дворовыми прошлой зимой чистил и разметал дорожки. И теперь бежал туда, твёрдо зная, что и как он будет делать. Зажигалка есть, остальное... на месте найдёт. Замок там навесной, так что не проблема.
Подбежав к моргу, Гаор остановился, перевёл дыхание и, примерившись, одним резким рывком вырвал замок вместе с петлями, бросил его на землю и вошёл. Нашарил на холодной скользкой стене выключатель. Холодный белый свет залил пронзительно белую, выложенную кафелем комнату, выкрашенные белой эмалевой краской столы для трупов. На одном четыре детских трупика, на другом три. Залитые кровью, ярко-красной, как всегда, когда она не засыхает, а замерзает. Гаор подошёл, взглядом нашёл Снежку. А может, и не её. На мёртвых он нагляделся ещё на войне, и забитых видел, и расстрелянных, и занасилованных тоже, фронт есть фронт, там всего насмотришься. И по всему смертному конвейеру прошёлся за хозяйским плечом. Так что... Он тряхнул головой и приступил к делу.
Столы металлические, так что подкладки не нужны. Сухих веток он набрал по дороге в парке. И сухой травы там же нарвал. Очень спокойно и деловито он наломал ветки, свернул траву жгутом и сделал на обоих столах в изголовье трупов крохотные костерки. Щёлкнул зажигалкой.
— Огонь Великий, Огонь Справедливый, — позвал он. — Ты знаешь. Всё прощается, пролившим невинную кровь не прощается. Пусть семя их до седьмого колена проклято будет. Пусть младенцы их в чреве сгниют до рождения. Пусть дома их им же на головы рухнут, и шатры их смертными покрывалами им станут...
Он повторял старинные, памятные с уроков закона божьего слова древнего проклятия так, будто не древние пророки, а он сам сейчас создаёт их.
Промёрзшие ветки и стебельки горели медленно, и он успел всё сказать. Кого он проклинал? Мажордома с Милком, Ардинайлов, пятёрку парней? Или с ними заодно и создавших смертный конвейер, рабство, Амрокс, фирму "Три кольца"? Всех дуггуров, наконец?
Когда от его костерков осталась только чёрная пыль, он смахнул её на пол и пошёл к выходу. От двери обернулся и поклонился лежавшим на столах.
— Пусть вам в Ирий-саду тепло и светло будет, — сказал он по-склавински и закончил по-дуггурски. — Простите меня. Я себя не прощаю.
Щёлкнув выключателем, он погасил белый холодный свет и вышел. Залитый лунным светом парк, отчуждённый круглый диск луны, хрустящая от инея дорожка. И холод. Холод снаружи и холод внутри. Да, он не может тронуть убийц Снежки, и потому, что этим подставит всех остальных, и потому, что не воскресит Снежку, и потому, что сам должен выжить. Должен. Он на задании, он в разведке. Он должен вернуться с добытой информацией и доложить. А всё остальное побоку. Нет, на потом. Приплюсуем к счёту, а сводить его будем у Огня. "Матери набольшие, матери-владычицы, нет мне прощения, я знаю, примите убитых в Ирий-саду, мне туда ходу нет по делам моим, Огонь Великий, дай мне силы, ты Справедливый, пойми меня..."
На рабской половине тот же холодный пронзительный свет. Он спустился в казарму и вошёл в спальню. Все спали. Или делали вид, что спали. Гаор быстро разделся и пошёл в душ. Ему завтра с утра на выезд. А Милок и Мажордом... а вот эти от него не уйдут, здесь он найдёт способ. А те пятеро... чёрт, конец тренировкам, жаль, но ему теперь с ними в спарринге не работать, поубивает он их к чертям свинячьим. А они свободные, их ему трогать нельзя. Децимой вся казарма ответит.
Он тщательно, но без удовольствия вымылся и уже вытирался, когда в раздевалку вошел Милок. Одетый по-рабочему, но уже в шлёпках, с полотенцем и расхожей одеждой в руках.
— Чего не спишь? — весело спросил он Гаора. — Скучно одному?
И захохотал, очень довольный своим остроумием.
Гаор ещё раз протёр сухим углом полотенца шею и опустил ошейник. "Вот дурак, — даже без особой злобы спокойно подумал он о Милке, — сам на рожон лезет". А Милок, будто в самом деле ничего не замечая, разделся, небрежно швырнув в ящик для грязного рабочую шёлковую форму, и уже с мылом и мочалкой в руках спросил:
— Слушай, Дамхарец, а чего ты её так нетронутой и оставил? Может, ты того? Импотент?
И заржал. Вернее, начал ржать, но тут же захрипел, прижатый к стене за горло жёсткой хваткой Гаора.
— Кто я и почему я, — спокойно и даже скучно заговорил, не повышая голоса, Гаор, — не твое свинячье дело. А вот ты сейчас станешь. И не импотентом, а кастратом. На хрена тебе, подстилке паскудной, яйца?
— Это не я, — захрипел, цепляясь за его руку, Милок, — это Мажордом...
— Отца сдаешь, паскудник? — даже удивился Гаор. — К нему у меня свой счёт, а к тебе свой. Снежку ты подставил, и забаву ты придумал.
Наверняка Гаор этого не знал, говорил наугад, но попал. Он понял это по сразу побелевшему лицу Милка.
— Ну и как? — спросил Гаор. — Порадовал ты дедушку? Простил он тебе щетину твою?
Удерживая Милка по-прежнему за горло одной рукой, он тыльной стороной другой провел по груди Милка и подчёркнуто удивился.
— Да ты никак бреешься? А что это запрещено, ты знаешь? Да за такое нарушение и тебя, и Мажордома вполне в печку можно отправить. Рабу бриться запрещено. А ты, дурак, не знаешь, что от бритья щетина жёстче только делается? Ну, никакой цивилизованности. Надо тебе за такое и член заодно оторвать. В печке он тебе всё равно ни к чему. Да и подстилке тоже.
Милок дёрнулся, и Гаор ударил его коленом между ног. Милок вскрикнул и обмяк, потеряв сознание.
— Отпусти его, — негромко сказали за спиной Гаора.
Гаор узнал голос Первушки и так же негромко ответил, не оборачиваясь:
— Нет, он свой счёт ещё не оплатил.
— Отпусти. Он не трогал твою... Снежку. Это Второй Старый.
— Что отец твой нелюдь, — голос Гаора был пугающе спокойным, — он за это перед Огнем ответит. А что сынок твой паскудник и сволочь, так за себя он сам отвечать должен. Давай, гадёныш, чухайся, не симулируй, это только начало.
Милок открыл глаза.
— Пощади, — безнадёжно попросил он. — Мама, скажи ему.
Гаор раздвинул губы в злом оскале:
— Это дикари поселковые матерей слушают и почитают. Нет, паскудник, тебя не отмаливали.
За его спиной напряжённо дышала Первушка. Да будь на её месте в самом деле поселковая, да разве бы он посмел при матери её родного, кровиночку тронуть, по первому бы слову отпустил, а эти сволочи...
— Отпусти, — прозвучал вдруг ещё один женский голос.
Гаор не обернулся, и женщина продолжила:
— Я матка Снежкина, дочку мою не воскресишь, а себя погубишь. Не марайся. Ты гридень, а не палач.
Гаор вздрогнул, как от удара, и ослабил хватку.
— Ладно, мать, по твоему слову сделаю. А ты запомни, какой мерой людям меряешь, той же мерой и тебе отмерится. И тебе, и всему роду поганому твоему.
Он разжал пальцы и дал синюшно-бледному Милку упасть на пол. Ни на кого не глядя, обмотал себя по бёдрам полотенцем, взял свои мыло и мочалку и пошёл к выходу. В дверях стояла светловолосая с рассыпанными по плечам прядями женщина в мужской длинной — ей почти до колен — майке. Гаор молча поклонился ей. Она кивнула и посторонилась, а когда Гаор проходил мимо неё, подняла руку и слегка коснулась его плеча.
Кто позвал в душевую её, а раньше Первушку, кто и что услышал и увидел... Гаор так и не узнал. Ни на следующий день, ни потом никто ничего ему не сказал и ни о чём не спросил. По заведённому в "Орлином Гнезде" порядку. Сначала он ждал, что Мажордом попробует... ну, если не заступиться за сына — у Ардинайлов такое не принято, каждый сам за себя — то хотя бы ему дать укорот. Ждал и был наготове. Чтоб уж сразу и от души. Но день шёл за днём, а ни Мажордом, ни Милок, да никто из первых спален будто не замечали его.
А через несколько дней началось такое, что Гаору стало совсем ни до чего. Опять был прав Седой: всегда найдётся более страшное. А отступить он не мог. Да и некуда ему отступать. Только в печку.
* * *
На вершине холма Венн остановил мотоцикл. Отсюда в хорошую погоду просматривались окраины Аргата, но сегодня всё тонуло в сизом, похожем на дым тумане. Ноябрь месяц, поздняя осень, предзимье, как говорила Нянька. Паршивое время года. По всем параметрам. К сожалению... а к чьей-то и радости. Признайся честно самому себе: ты слишком многим наступил на любимые мозоли, многих обошёл, отодвинул и подставил. И теперь на тебе отыгрываются. За всё твое прошлое и будущее. Свора шакалов и гиен. Избавиться от них можно элементарно: скинуть им на клыки уже ненужный балласт, и пусть рвут в своё удовольствие, а ты тем временем успеешь уйти. Но... но, чёрт побери, ему некого им скинуть. Ни Фрегора, ни Рыжего сдавать нельзя. Рыжего до конца всей операции, а Фрегора, пока Рыжий не в безопасности. Чёрт, а ещё Файрон, Стиг Файрон, чёртов адвокат. Ведь он с самого начала, только услышав о каких-то полумифических на тот момент списках, подумал о Рыжем. И когда ему показали аккуратно переписанные словесные портреты и адреса... вот для чего Рыжий тогда и уединялся с Файроном в его конторе. Чёртов журналюга, рыжий дурак. Ни его, ни Фрегора не внёс в свой список и тем подставил. А теперь... ладно, хватит скулить и думать о несделанном. Рыжему ничего объяснять нельзя. Фрегору тоже. Адвокат... на него вышло Пятое отделение — Внутренняя безопасность. По сравнению с ними спецовики — кроткие ангелы, добродушные, снисходительные и забывчивые. С "пятыми" дел иметь нельзя. Если они возьмут Адвоката... чёрт, когда они возьмут Адвоката, то... всё будет зависеть от Адвоката. Огонь Великий, лишь бы этот очкарик умер до допроса. Ведь тамошние умельцы вынут из него всё возможное и невозможное.
Венн ещё раз оглядел затянутый сизой дымкой пейзаж. Если война с форзейлями начнется до... задуманного, то вот это только и останется. Голые, как обугленные, деревья, бурая земля и дым, скрывающий остатки Аргата. Ну, дело сделано и его не исправишь, как сказал палач, обезглавив приговорённого к повешению. Лишь бы Адвокат сумел умереть вовремя. К сожалению, помочь ему в этом невозможно.
Венн оттолкнулся от земли и уже в бешеном спуске-полёте включил полный газ. Мотоцикл — смерть в рассрочку. Но зато на ветру мозги прочистятся. Предупредить Адвоката не удалось. Принял посланца за провокатора и спустил с лестницы. Жаль, но это надо было предвидеть. Разумеется, Рыжий и Адвокат обговорили пароли, но надо же было попытаться. И агента пришлось ликвидировать. Чтоб не болтал, к кому и с каким текстом его посылали. Черт, как же это все не вовремя. Поезд набрал скорость, и на ходу не спрыгнешь.
Мрачное настроение хозяина вполне гармонировало с погодой и настроением Гаора. Смерть Снежки, невозможность отомстить её убийцам и необходимость отказаться от тренировок — последней отдушины в этом чёртовом сумасшедшем доме — всё это довело его до состояния мрачного холодного исступления. Близкая опасность тёмным свинцово-блестящим облаком стояла вплотную. Он ощущал её кожей, внутренностями, звенящей, как комариный писк, болью где-то в глубине мозга. И не мог понять: откуда и от кого её ждать. Со всех сторон. От любого. Спокоен он был только за рулём. Но ездили теперь только в Дом-на-Холме и оттуда в "Орлиное Гнездо", никуда не заезжая. А там долгое изнурительное ожидание. И опасность всё ближе и ощутимее. И у него ни оружия, ни поддержки. Хреново.
Ночью прошёл очередной смешанный с мокрым снегом дождь, и дорога блестела, как намасленная. И скользила так же. Гаору пришлось сбросить скорость. Фрегор недовольно дёрнул головой, но промолчал. То ли ещё не проснулся, то ли понял, что риск навернуться насмерть вполне реален.
