Гаор поблагодарил и пошёл в свою спальню. Махотка по-прежнему валял дурака с девчонкой, пугал её, что затащит, а она фыркала по-кошачьи и отбивалась от его рук, но не уходила. Гаор еле протиснулся мимо них в дверь мужской спальни.

После рассказа Гаора о зачистке посёлка, Махотка почти до утра проревел, а Плешак в тот же день рассказал, что и рабские поселки, случалось, вот так исчезали, слышали они о таком. Как послал управляющий кого по делу какому, или в лес, скажем, по ягоды девки-малолетки пошли, а приходят, а ни домов, ни следов, ни скотины, пепелище голое.

— Мы-то думали, поблазнилось, — рассказывал Плешак, утрамбовывая в контейнер пакеты с электроодеялами, — ну померещилось, значит, или ещё что, а оно вона как выходит. Сказки даже есть такие, про огненных змеев, что как дохнут, так посёлка и не бывало. А ты, значитца, в ясность все привел. Сказки они древние, а не брехня выходит.

— Видно, в старину тоже спецвойска были, — усмехнулся Гаор, берясь за контейнер, — везу?

— Вези, и в левый угол заткни.

— Понял.

Заталкивая контейнер в указанное место, Гаор подумал, что ведь и в самом деле, выжигание непокорных — давняя традиция дуггуров. Просто заучивая на уроках истории хронику покорения Великой Равнины, он не задумывался, как в действительности выглядело Огненное Очищение. Наверное, так же, только следы не шин, а копыт. Не гильзы, а наконечники стрел, а в остальном... и ещё...

Идя за следующим контейнером, он напряжённо вспоминал слышанное и читанное и впервые пытался посмотреть на это с другой стороны. Даже боли не замечал.

И сейчас, лёжа на койке и слушая привычную с детства команду отбоя, он думал не о чуньках, да и ясно, что это, скорее всего, какая-то тёплая обувь, и тем более не о проступающих на спине и ягодицах синяках, ну поспит задницей кверху ещё две недели, велика важность, а о внезапно повернувшейся другой стороной всей истории. И почему Плешак как-то странно посмотрел тогда на него, когда он сказал: "Мы дуггуры". Хотя... говорил же Седой, как он сказал? Кровь перемешалась, а память нет. Чёрт, а ведь он действительно, не помнит, вернее, помнит, что ни в одном учебнике дикари, жившие на Великой Равнине и покорённые дуггурами, как-то назывались. Дикари, аборигены, або... За або могут и врезать. Тоже сказал Седой. Похоже, с этим надо ещё осторожнее. Открыть папку, достать чистый лист бумаги и написать. Дуггуры — Люди — Чистокровные. Вторая строчка. Дикари — Аборигены — Або. Нет, не так, зачеркнём, а ещё лучше замажем мазилкой, удобная штука, если бумага плотная, тетрадная промокала. Не отвлекайся. Первая строка прежняя, а новая теперь так: под словом "Люди" пишем Дикари, под словом Чистокровные — Аборигены. А под дуггурами ставим вопросительный знак. От Чистокровных и аборигенов делаем соединительную скобку и пишем "полукровки". Он мысленно перечитал получившуюся запись, вложил лист в папку и завязал тесёмки. Всё, теперь спать. Пусть лежит, пока он не получит новой информации. Сколько у него листов в папке? Про Седого — раз, про отстойники, пепел и душевые — два, это третий. Спать.

...Чуньки оказались просто толстыми короткими носками с пришитой к ним войлочной подошвой. Тепло, мягко и удобно. На удивлённые взгляды он кратко отвечал, как научили.

— Матуха велела.

И больше его уже ни о чём не спрашивали, и никак не высказывались. А, ожидая у Матуни, пока она подберёт подходящие ему по размеру, он спросил у неё, какому заклинанию она его учила, там в душевой.

— Запомнил? — обрадовалась Матуня, — а ну повтори.

Он послушно повторил.

— Вода-Вода, обмой меня, унеси горести прошлые, принеси радости будущие.

— Правильно, — кивнула Матуня, — и повторяй про себя, если что. Оно от многого помогает.

— Спасибо, Матуня, а значит оно что? Ну, слова эти.

— Ох, — Матуня с сомнением посмотрела на него, — на чужом-то языке оно и действовать не будет.

— Я буду правильно говорить, — сказал Гаор, — но чтоб не сбиться, я же понимать должен. Помоги, Матуня.

— И то правильно, — кивнула Матуня, — вот эти примерь. Дурак когда без ума заговор читает, он тоже силы не имеет. Ну, слушай. Это ты воду просишь. Чтоб обмыла тебя, — и она слово за слово перевела ему заклинание на дуггурский.

Уяснив и заучив заклинание по-новому, уже "с понятием", Гаор уточнил, что лучше всего его читать, когда умываешься родниковой водой, что вода из земли матёрая, самая сильная, значит, здесь вода из железки, мёртвая, но и она помочь может.

— А что, — напоследок спросила его Матуня, — ты по-нашенски совсем ничего не знаешь?

Гаор засмеялся.

— Теперь уже много знаю, а пришёл когда, только поздороваться мог. Меня в камере в отстойнике научили, — и повторил. — Мир дому и всем в доме.

— Правильно, — кивнула Матуня, — вижу, с понятием говоришь, не болбочешь попусту. А чего ж не поздоровался?

— А меня сразу бить начали, — весело ответил Гаор.

Невольно засмеялась и Матуня.

...Так же просто решилось и с гимнастикой.

Вечером, после ужина, Гаор встал между койками и для начала сцепил руки над головой в замок и потянулся вверх.

— Рыжий, ты чего? — немедленно спросили его.

— Матуха... велела... чтобы... правильно... срослось... — ответил он между потягиваниями.

— Матуха, она знат, — уважительно сказал Полоша, наблюдавший за ним со своей койки. — Ты в большой проход выйди, паря, тесно тебе здесь.

Гаор выждал с долю и, не услышав протестов, вышел в центральный проход между койками и начал разминку. Конечно, ещё болело, поэтому тянулся он бережно, опасаясь неосторожным движением повредить себе. И ограничился небольшой растяжкой и слегка по суставам, а вот пройдёт все... Странно, на работе ему хватает и тяжести, и бега, а вот начал и так и тянет на полный комплекс.

— Эк в тебе сила играет, — засмеялся, глядя на него, Тарпан, — а был совсем плох.

— Мг, — ответил Гаор, осторожно пытаясь прогнуться на мост.

Нет, это ещё больно, оставим на потом.

А уже на следующий день он попробовал отжиматься от пола. Сил хватило на десять раз. А раньше он до сотни свободно доходил. К тому же на десятом отжиме он обнаружил, что рядом на корточках сидит и пытается заглянуть ему в лицо Тукман. Гаор сразу встал и ушёл в умывалку.

Тукман остался сидеть на полу, обиженно глядя ему вслед. Старший и Тарпан переглянулись, и Тарпан велел Тукману на сон укладываться, поздно уже.

В умывалке Гаор ополоснул лицо холодной водой, пробормотав выученное заклинание. Может, и впрямь отведёт от него новую беду. Ведь если этот дурак опять полезет, изувечит он его уже без шума, но существенно. Сегодня как раз та же сволочь дежурит, видел он его на вечернем обыске, стоял, дубинкой играл.

Выйдя из умывалки, Гаор сразу прошёл к своей койке, разделся и лёг. Спал он теперь, как и большинство, голышом, только подштанники снимал, уже сидя наверху. И как раз он лёг, укрылся, и надзиратель пошёл по коридору.

— Отбой, всем дрыхнуть!

С лязгом задвигались решётки.

— Старшие! Чтоб порядок был! Отбой, лохмачи!

Странно — подумал Гаор — попробовал бы кто его раньше так назвать, уделал бы вдрызг и насмерть, а теперь... хоть бы хны. Может и вправду, да отец Стига как-то сказал: "На правду обижается только дурак". Это когда он Стига обыграл в шахматы и сказал, что Стиг слабак против него, а Стиг обиделся. Так что обижаться ему самому теперь нечего. Он лохмач, а ещё волосатик, и... нет, на мохнача, или нет, как это, Бурнаш объяснял, бурнастого он не тянет. Так, вылезло у него на лобке три волосины. Гаор тихо засмеялся, пряча лицо в подушку: скоро он, похоже, будет остальным на их волосья завидовать. С этим он и заснул.

Разбудил его какой-то непонятный звук. И голос. Открыв глаза и лёжа неподвижно, Гаор слушал.

Вот по прутьям решётки провели дубинкой, не постучали, а провели, ещё раз. И голос.

— Эй, фронтовик, иди сюда.

И снова дубинкой по прутьям.

— Слышишь, фронтовик, хватит дрыхнуть, иди сюда. Поговорим.

Прикусив губу, Гаор лежал неподвижно, чувствуя, как обдавший его ледяной волной страх сменяется столь же холодным бешенством.

— Лежи, — еле слышно шепнул снизу Полоша.

— Ты ж оклемался уже, фронтовик.

И дубинкой по прутьям. Но не стучит, стук по решётке — это вызов Старшего. По напряжённой тишине Гаор понял, что проснулись многие, но никто не шевелится.

— Трусишь, дерьмо фронтовое, вонючка армейская. Я ведь войду, хуже будет.

Войди — мысленно ответил Гаор. Войди, сам я не спущусь, тебе придётся подойти, вплотную, и тогда... ты без каски, значит, бить в переносицу, а там... войди. А как ты меня назвал, в задницу себе засунь. Спину тебе здесь никто не прикроет. Гаор бесшумно повернулся на койке, накрылся с головой. Теперь, где голова, где ноги, сразу не понять, приготовил руки. Войдя, гад попытается сдёрнуть его за ногу или за одеяло и поневоле подставит лицо. Тогда, на губе он так отбился.

— Я войду, фронтовик.

Снова дубинкой по решётке и напряжённая тишина.

И вдруг громовым раскатом шепот Тукмана.

— Дяденька, он щас опять Рыжего метелить будет? А за что, дяденька?

И тут пронзительно заверещала в женской спальне девчонка. В щёлку из-под одеяла, Гаор увидел, как тёмный силуэт у решётки вздрогнул и обернулся. Чёрт если гад сейчас её... придётся прыгать, чёрт...

— Что происходит? — прозвучал начальственный голос.

Девчонка мгновенно замолчала как выключенная, а надзиратель нехотя встал по стойке смирно. У решётки появился второй силуэт, и по характерной сутулости Гаор узнал начальника ночной смены надзирателей.

— Слежу за порядком, начальник, — издевательским тоном ответил надзиратель.

Начальник постоял у решётки, вглядываясь в темноту.

— Не вижу нарушений, — наконец сказал он. — Возвращайтесь на свой пост.

Надзиратель с насмешливой небрежностью козырнул и ушёл. Начальник постоял ещё, прошёл к женской спальне, где была такая же тишина и никто не шевелился, и, наконец ушёл. Тихо щёлкнула, закрываясь, дверь надзирательской.

Гаор перевёл дыхание и перевернулся обратно, лёг на спину, откинув одеяло с груди. Только сейчас он ощутил, что волосы у него мокрые от пота. Эк меня со страха пробрало — недовольно подумал он. Рядом и напротив так же тихо ворочались, укладываясь разбуженные, но голоса никто не подал. Гаор подумал о заверещавшей так вовремя девчонке и улыбнулся: её бы вместо воздушной сирены, на пункт дальнего оповещения. Ну, пронесло, теперь можно спать.

Сменялись надзиратели перед утренним и вечерним построениями, так что увидеть гада утром Гаор не опасался. Дежурят надзиратели: смена через три, так что на трое суток он в безопасности. Относительной, конечно, Седой ему правильно объяснил: здесь тот же фронт. Не одно так другое. Не бомбёжка, так обстрел. Не атака своя, так атака чужая. Только шкура у тебя и жизнь одна-единственная на все случаи. Но когда одной опасностью меньше — уже хорошо. А дальше трёх суток и на фронте не загадывали, там и на сутки, а, случалось, не то, что на период, на долю вперёд полная неизвестность.

О ночном случае утром никто ни словом, ни вздохом не обмолвился. Гаор понял игру: спал, ничего не знаю,— и молча принял её. К тому же назревали новые события.

— Выходной седни, паря, — объявил ему Плешак, когда они шли к своему складу.

— Это как? — заинтересовался Гаор.

Он заметил, что всё-таки какие-то не такие все сегодня, но думал, что это из-за ночного случая. А оказывается...

— А так, — стал объяснять Плешак, — работаем до обеда и шабашим. А апосля обеда нам фишки выдадут и до ужина выход на двор свободный. Но со двора ни-ни. Ух ты, паря, седни же и сигаретная выдача, забыл совсем. Ну, живём!

— Живём! — весело согласился Гаор.

Синяки его уже совсем не беспокоили, хотя только-только из чёрных побагровели. Свободный выход — это вроде увольнительной, а то он только и видит небо, когда на склад или со склада идёт. Здорово! И сигареты... да, вот ещё выяснить надо.

И как только, обыскав их, складской надзиратель впустил и закрыл за ними дверь, он сразу спросил.

— Плешак, сигареты всем дают?

— Мужикам тольки, — ответил Плешак, пыхтя за контейнером с электропечами. — Пачка на две недели.

— А фишки?

— Кому скольки. Ты его на себя подай, порожок здеся. Ага, хорош. Пошёл.

Они поволокли контейнер на его место, а Плешак продолжил рассказ.

— Ну, у кого какая работа. Грузчикам помене, кто в залах работает поболе. Уборщикам дворовым совсем ничего, кто на фасаде и большом входе убирается, тем куда поболе, у них и работа... не присесть. Мать со Старшим поболе всех имеют. Им и положено.

Гаор понимающе кивнул. Интересно, сколько ему отвалят. Пачка сигарет на две недели... нежирно, до... да, иначе не скажешь, до рабства он выкуривал пачку в день, и то это он уже себя отучать стал, а то вся почти ветеранская пенсия у него на сигареты уходила.

— Давай, паря, покатим их, сейчас из залов за запасом прибегут.

Гаор уже тоже знал, за чем прибегают чаще всего, и даже запомнил, какая бригада из какого торгового зала, так что, пока Плешак разбирался в бланке заказа, он, только посмотрев на него, уходил за нужным.

Перед обедом заказы пошли особенно густо, перед дверьми даже очередь образовалась, и надзиратель дубинкой успокаивал самых горластых. Их склад пятый, а всего — Гаор уже знал — десять, перед ними четверо, за ними пятеро, и те тоже не пустуют, в коридоре толкотня, ругань грузчиков из-за сцепившихся тележек и надзирателей, наводящих порядок. Туда слева, оттуда направо, а куда направо, если тут холодильники вытаскивают, а хреновина эта в полтора человеческих роста и встала, понимаешь, поперёк и хоть пили её.

— Рыжий, тащи!

— Куда? — заорал Гаор, — стопор убери, дурень! Стопор торчит.

Он протиснулся мимо застрявшего холодильника в коридор и, оттолкнув Булана, стал разбираться с тележкой.

Стопор выпал из-за тяжести. Тележка на такой груз не была рассчитана.

— На хрена ты за ним с такой фиговиной припёрся?!

— Какую дали, с той и приехал! — огрызнулся Булан.

Наконец Гаору удалось заправить выпавший стопор.

— Всё, вези. Только не тряси, опять выпадет.

Булан потащил тележку к выходу, а Гаор уже хотел зайти обратно, когда надзиратель остановил его.

— Выход без разрешения не положен. А пять по мягкому за это положено. Понял?

— Понял, господин надзиратель, — вздохнул Гаор, готовясь к неизбежному.

Сейчас скажут: "Спускай штаны и ложись", — а у него ещё то не зажило, когда по-старому приходится, то хреново, долго заживает. Но, против ожидания, надзиратель сказал совсем другое.

— Считай за мной, к следующему разу прибавлю.

Гаор ошарашено уставился на него.

— Благодари, — шепнул Плешак, стоя в открытых дверях, но за порогом.

— Спасибо, господин надзиратель, — сообразил, наконец, Гаор, быстро заходя, почти заскакивая внутрь.