Как всегда за ужином ждали всех, чтоб начать сразу. А пока выясняли у Рыжего, с чего этот чмырь к нему прицепился?
— Рыжий, за что это он тебя так?
— Я Махотку физике учил, — весело ответил Гаор.
— Чему?! — изумились соседи.
— Физике, — повторил Гаор, — и электротехнике. Чтобы он в технике разбирался.
— А, это чтоб и он мог по-умственному работать?
— Ну, дело стоящее.
— Давай, Махотка, лови, пока дают.
— Махотка, тебя подручным, что ли, к Рыжему поставили?
— Да, — ответил, усаживаясь на свое место, Старший. — Рыжий, в гараже теперь будешь работать. И Махотка с тобой.
— Это чего ж, — заволновался Плешак, — навовсе его со склада снимают?
— У тебя теперь Салага будет.
Старший принял переданную ему миску с кашей и разговор прекратился.
Но возобновился после ужина. Впервые на общей памяти отлупцевали мастера, а что Рыжий мастер по технике было всеми признано, за то, что учит подсобника. Махотку заставили повторить всё, что наговорил Рыжий, Гаор поправил перевранное и объяснил непонятное, и все пришли к выводу, что энтот голозадый точно псих. Ничего такого опасного Рыжий не говорил. Вот если бы он... начавшего тираду Клювача, выделявшегося длинным и будто свёрнутым книзу носом, прервали дружным в несколько голосов цыканьем. Так что Гаор не смог услышать, какое знание считают голозадые опасным. Но зарубку в памяти сделал.
— А вот я на заводе работал, — начал Салага, — так там у нас был, он всех учил. Сам мастер, так к нему нарочно подсобников ставили, чтоб выучил. Он всё мог, с ним даже энтот, — Салага с натугой выговорил, — конструктор-экспериментатор со всем уважением говорил, как скажи со свободным.
— Прирождённый? — скрывая волнение, спросил Гаор.
— Не, — мотнул головой Салага, — обращённый, три луча в круге.
— И давно ты его видел?
— Нуу, я уж, — Салага оттопырил губы, припоминая, — я совсем мальцом был, только из посёлка, сейчас-то двое торгов уже прошёл. А он уж седой совсем тогда был, даже звался так, — и вздохнул, — сейчас в Ирий-саду небось.
— Нет, — покачал головой Гаор, — я с ним на торгах в одной камере был.
Несколькими вопросами уточнили, что и впрямь говорят об одном и том же человеке, и Салага обрадовался.
— Вот здорово! А куды его с торгов не знашь?
Гаор покачал головой.
— Знаю только, что он с бригадой своей ушёл, и что за пятьдесят тысяч их купили.
— Ну, тады ишшо поживёт, — согласились слушавшие их, — таки деньжищи скоро не отработать.
Потом у Салаги стали выяснять, кого ещё он где встречал, может знакомцы или родичи, али земели найдутся, А Гаор пошёл к Матуне искать чем писать и на чём писать. Удивительно, но ему повезло. Он нашёл небольшой полурулон светлых почти белых бумажных обоев — один край, правда, был сильно мятый, но его можно срезать — и россыпь полувысохших фломастеров. К сожалению, не водяных, а на спирту, так что размочить не удастся. Ну да на первое время ему хватит, а там ещё чего-нибудь придумает.
— Ты чего это задумал, Рыжий? — спросила наблюдавшая за его поисками Матуня.
— Махотку учить буду, Матуня. Чтоб вслепую не тыкался, — весело ответил Гаор.
— Дело, конечно, — кивнула Матуня. — Только ты всё это перед отбоем ко мне обратно занеси и положи где подальше, чтоб не на виду, а ты бы знал.
И, видя его изумление, засмеялась.
— Ты чо, Рыжий, думашь один псих такой? А ежели по тумбочкам шмонать начнут, а у тебя там неположенное? А? Мы почему, пока вы работаете, тумбочки ваши проверяем? А чтоб не залетели вы по-глупому. Мастак, знашь, сколь прятал своё, пока ему не разрешили при себе держать? То-то.
Гаор медленно кивнул. Да, об этом он не думал, дурак, открыл бы тыл и матерей подставил.
— И часто шмонают, Матуня?
Матуня вздохнула.
— Не угадаешь, когда им приспичит. У тебя-то порядок пока.
— А вот пачка пустая у меня лежит, ничего?
— Её хозяин тебе при всех подарил, ничего не сказали.
Гаор поблагодарил Матуню и пошёл в спальню мастерить тетрадь и прописи для Махотки.
А когда уже прокричали отбой, и погасили свет, в темноте кто-то, вроде Юрила, сказал.
— Ты, Рыжий, всё-таки поаккуратнее, не при всех учи, и не в полный голос.
— Да, — согласился ещё кто-то, — не любят они, чтоб мы знали чего.
— А Махотке чаще по шее отвешивай, ну будто злобишься, тады не прицепятся, — посоветовали с другого конца спальни.
И Гаор не выдержал. Фраза эта возникла у него ещё днем, когда он перекатывался под пинающими его ботинками и слышал истошный крик: "Не смей учить!" — но не хотел он добивать Ворона. А сейчас...
— Ворон, — позвал он, — спишь?
— Нет, — почти сразу откликнулся Ворон.
— Так кто Крейма-Просветителя убил? Дикари неблагодарные, которых он грамоте учил и просвещал, или это всё-таки кто другой был? Сомнения у меня, понимаешь, возникли, ба-альшие сомнения.
— Замолчи, — испуганно ответил Ворон. — Замолчи!
— Крейм-Просветитель? — немедленно переспросил чей-то бас, — а это кто?
Гаор уже открыл рот, но его неожиданно опередил Асил.
— Это Кремень-Светоч, у нас о нём по сю пору песни поют.
Гаор медленно поднёс ко рту кулак и заткнул им сам себе рот, чтобы не ляпнуть чего неподходящего. И тут, тоже неожиданно, откликнулся снизу Полоша.
— И у нас сказывают, как Кремень-Светоч по земле ходил и людей учил, а убили его змеи огненные, он их от посёлков на себя отманил и в болото завёл. Сам сгинул, а людей спас.
Огненные змеи, выжигающие посёлки... на себя отвёл... нет, ему этого и записывать не надо, и так намертво впечаталось. Кремень-Светоч, первое слово похоже на Крейм, а второго он совсем не понял, чёрт, он теперь же не с Плешаком, у кого спросить, чтоб не нарваться?
— Спите, мужики, — негромко сказал Старший, — всё завтра.
Гаор вытянулся на спине, устало бросив руки вдоль тела. Всё завтра? Да. Знают Асил, Полоша... у них и спросит. Крейм-Просветитель — Кремень-Светоч против огненных змей. Убить и свалить на саму жертву. Знакомый почерк. Двести лет прошло, и ничего не изменилось, но... но значит, и срока давности нет. Ни у убийства, ни у подлости. Завтра он начнёт четвёртый лист.
Знать бы, где упасть, так соломки бы подстелил. А если и знаешь, да соломки нет?
Работая в гараже, бегая по разным поручениям — и оттуда его дёргают — в залы, на склады, ещё куда-то, Гаору теперь часто приходилось сталкиваться с внешней охраной. То его остановили и стали выяснять, где он служил и за что попал в рабы, то прицепились, какого он года выпуска из общевойскового и где именно был на Валсе. Хорошо, хоть без битья обходилось. Но самое неприятное, что во внешней охране была та сволочь-спецура. Не уволили его, на что в глубине души Гаор сильно надеялся, так что... А тут, Гархем потребовал везти его в город, и как раз сволочуга выпускала и впускала их машину. Гаор был за рулём, рядом сидел Гархем, гадина даже откозыряла и каблуками щёлкнула, но он видел, каким внимательно холодным, в самом деле змеиным взглядом, окатили его из-под козырька форменной фуражки с эмблемой Сторрама вместо кокарды. Так что... Как он слышал от Туала? "Мужайтесь, худшее впереди". Туал сопровождал этой фразой каждое извещение о штрафе. Хорошо сказано. Главное — правильно.
Но думать всё время об этой сволочи Гаор не мог и не хотел. Надо жить. И радоваться, что живой, здоровый, что можешь выкурить лишнюю сигарету — он теперь получал не меньше красной и синей фишки в неделю, что неделя обошлась без "горячих" и даже "по мягкому" ни разу не огрёб, что от синяков давно не осталось и следа, что из приоткрытой двери вещевой тебя, именно тебя окликает ласковый женский голос, что есть сестрёнка, и именно к тебе подходит Губоня узнать, не против ли ты, что он с Кисой сговаривается, а то она всё на тебя, Рыжий, ссылается, мол ежели брат позволит, то пускай, и ты с нарочитой строгостью под общий дружеский хохот говоришь, что ежели обидишь сестрёнку, то враз всё оторвёшь и губы в ниточку вытянешь. А Махотка уже все буквы выучил и слова разбирает, и нос дерёт, что ему разрешили не просто подержать, а и подкрутить кое-что в машине. И сделана давно задуманная штука.
Ему всё-таки удалось найти у Матуни сломанный механический карандаш и починить его. Помучились они с Мастаком, как следует, думал, не получится ни хрена, прикидывал уже, где ему в гараже стырить ручку и как протащить её через обыск, но... хорошо, что не пришлось. И он разрезал ту подаренную Сторрамом коробку, одну из больших картонок с обратной белой стороны расчертил на клетки, из другой и боковинок вырезал кружки, и получились совсем как настоящие шашки. Сначала он играл с Вороном, а остальные болели, держали на победителя и учились вприглядку. А потом и сами заиграли. Правда, всё шашечное хозяйство теперь держали у Матуни. Её полки не шмонают. Да и не он один, многие хранили у Матуни то, что могло и не понравиться надзирателям.
Иногда Гаору становилось страшно, настолько у него всё хорошо сейчас, но тревожиться впустую он не хотел. Когда припрёт, тогда и трепыхнёмся. Пока тебя жареный петух не клюнул, живи и жизни радуйся.
Темнело теперь поздно, и на выходных до ужина свет во дворе не включали, что позволяло бегать и гулять по всему двору, кроме, понятное дело, фасадного. И тепло совсем, многие гуляли, как и работали, в одних комбезах на голое тело или даже в рубашках и штанах.
И Гаор вышел на двор в рубашке и штанах, без белья, сбросив его сразу, как снял после работы, в ящик для грязного. К его разминкам и отжиманиям, а он всё продолжал их делать, давно привыкли, и то, что он вместо ловиток на трубе своей крутится, ни вопросов, ни тем более осуждения не вызывало. Махотка, который теперь за ним хвостом и после работы ходил, даже с девками теперь меньше валялся — некогда ему стало — и сюда за ним припёрся.
— А энтому научишь?
— Давай, — согласился Гаор.
Вреда не будет, а насчет пользы... посмотрим. Силы у Махотки хватало, и подтягивания у него пошли. И тут... что-то, то ли шум на большом дворе изменился, то ли сердце у него ёкнуло, но он бросил Махотку висящим на вытянутых руках и побежал туда. Махотка немедленно спрыгнул и припустился следом.
На большом дворе все стояли и смотрели куда-то в сторону ограды. Было ещё совсем светло. Он влетел в толпу и стал пробиваться вперёд, ещё не зная, что там, но тревожась всё сильней и сильней.
— Рыжий, не психуй, Рыжий, — кто-то попытался придержать его за плечо.
Он одним движением освободился, продолжая пробиваться, ввинчиваться в толпу.
Пробился. И увидел.
Свободное открытое пространство основного пандуса, и внизу, ближе к воротам, стоят пятеро из внешней охраны. Трое без оружия, видно, сменились, а двое с автоматами. И среди них та самая сволочь, спецура. Стоит чуть впереди, поигрывает дубинкой. Она-то у него откуда? А вон ещё надзиратель с ними, без дубинки, значит, у него взял, зачем? Что задумал, гад? А к ним идёт, медленно неуверенно девчонка в оранжевом комбинезоне и с повязанным вокруг пучка волос на макушке красно-розовым лоскутком. Киса?!
Гаор рванулся вперёд. Но жёсткая ладонь Матери пригвоздила его к земле, стряхнуть её руку он не посмел. С другой стороны от него стал Старший, а сзади засопел Асил.
— Не психуй, Рыжий, — жёстко сказала Мать. — Завсегда охрана с девками балуется. Не убудет от неё.
— Стой, как стоишь, — тихо сказал Старший. — Сам залетишь и всех подставишь.
— Там же... — выдохнул Гаор.
— Не слепые, видим. Стоять!
Широченные ладони Асила сзади легли ему на плечи, мягко, но властно потянули назад, в толпу. Пружиня, напрягаясь всем телом, Гаор пытался противиться этой силе.
— Путь стоит, — сказала Мать, — лишний шум будет. Только вперёд его не пускай.
Нажим немного ослабел. Гаор стоял теперь со всеми в напряжённом ожидании.
Вот Киса подошла, остановилась в трёх шагах. Зачем? Сволочь взмахом дубинки приказывает ей раздеться. Что, при всех насиловать будут?! Сволочь, шлюх городских ему мало?! И тут он с ужасом понял, что задумала сволочуга и зачем дубинка, и что означают эти жесты охранников. Спорят. На спор дубинкой зашибить. Огонь-Вседержатель, лишь бы не по хребту. Тогда, на гауптвахте, тоже охрана спорила, кто с одного раза штрафника в беспамятство уложит. Лишь это, не дура же, Киса, крикнуть ей, чтобы сразу падала? Нет... Нет! Не-е-ет!
Но он уже видел, что не об этом спор. Что Киса послушно вылезла из комбеза и ботинок и встала перед ними, и эта сволочь по-прежнему без слов, только взмахами дубинки заставила Кису встать перед ними согнувшись на прямых ногах и касаясь вытянутыми руками земли. "Столик". И сволочь заходит сбоку, так, чтобы видели, и спорщики, и столпившиеся наверху рабы, он и на них играет, заносит над головой дубинку как топор и с коротким горловым выдохом бьёт по ослепительно-белой девичьей спине.
Вскрикнула ли, падая, Киса, Гаор не услышал, не понял. Какая сила смогла вырвать его из хватки Асила и швырнуть вниз по пандусу к лежавшему на сером бетоне в немыслимом страшном изломе телу, сразу ставшему маленьким и по-мёртвому жалким.
С ходу упав на колени, Гаор схватил Кису за плечи. Жива?! Сволочь, позвоночник сломал, нет...?
— Киса, где больно, Киса?
Киса медленно открыла зелёные, тускнеющие, словно выцветающие глаза.
— Рыжий, мне не больно, Рыжий, я боюсь...
Подтягивая её к себе, пытаясь приподнять, Гаор не так видел, как ощущал, что от пояса Киса уже мертва. Сволочь, её за что?! Он поднял голову и увидел ненавистное улыбающееся лицо.
— Вот так, — бросил тот через плечо остальным, — гоните деньги. Я ж обещал одним ударом. А это никак фронтовик прибежал. Вот и отлично. Спорим, мне одной пули на две головы хватит? Ну, на недельную, кто рисковый?
Не отводя от него глаз, Гаор подтянул Кису, положив её голову себе на плечо, затылком к поднимающемуся стволу. "Одной пулей? Хрен с тобой! У Огня встретимся, я тебя там подожду, ты здесь не задержишься, а там поговорим на равных. Огонь нас рассудит". Но вслух он говорил другое.
— Ничего, Киса, ты только потерпи чуть-чуть.
— И всё кончится? — вздохнула, обвисая на нём, Киса.
— Да, — твёрдо ответил Гаор, — всё кончится, сестричка. Ты только потерпи немного. Это не больно, Киса. Когда прицельно, то не больно.
— Рыженький, — тоненько заплакала Киса, — я боюсь, Рыжий.
— Не бойся, — голос Гаора был по-прежнему спокоен. — Я с тобой, мы вместе, Киса, потерпи.
Почему-то было очень тихо, и всхлипывания Кисы и твёрдый голос Гаора звучали особенно отчётливо. И так же отчётливо Гаор видел побледневшие лица охранников, застывшего в рывке к ним — ему-то зачем? — надзирателя, насмешливую улыбку и холодно блестящие глаза спецовика, и чёрный кружок пистолетного дула, медленно, как вслепую, нащупывающую наилучшую траекторию. Тянет время, хочет помучить? "Дурак, Киса не видит, а мне не страшно. Но если ты промахнёшься по мне, то тебе тогда конец, я тебя живым уже не выпущу".
