— Это когда же успели? — весело спросил Ридург.
— А то не ждали тебя, — с сердитой лаской в голосе ответила Нянька. — Эй, девки, вы где?
— Да, здесь мы, здесь, — из темноты к ним подбежала молодая светловолосая рабыня в белой кофте и длинной юбке, — с приездом, хозяин, заждались мы вас, всё готово уже, хозяйка ждёт.
— Иду, — Ридург потрепал Няньку по плечу. — Чтоб у тебя и оплошки были... Рыжий, машину в гараж загони и до утра отдыхай, остальное завтра.
— Да, хозяин, — пробормотал ему в спину Гаор.
А гараж здесь где?
— Ну и чего стоишь? — сурово спросила его Нянька. — Слышал, что сказано, так сполняй.
— А гараж где? — ответил вопросом Гаор.
— А вона, оглянись. Эй, Трёпка, покажешь ему, потом в кухню отведёшь.
— Ага, — ответила возникшая из темноты девчонка в одной рубашке-безрукавке до колен и с растрёпанными, беспорядочно падавшими ей на плечи волосами.
"Трёпка — это... ну да, растрёпанная, и впрямь похожа", — весело подумал Гаор.
Первая растерянность прошла, и он спокойно пошёл за девчонкой к одному из строений. Широкие ворота не заперты, вернее, только щеколда наброшена. И пока он снимал её, раскрывал ворота, нашаривал выключатель и включал свет, Трёпка выкладывала ему, что это Старшая Мать, её все слушаются, а хозяин её Нянькой зовёт, она его ещё дитём нянчила, а хозяйка по хозяйству мало встревает, даже быват за весь день на чёрный двор не выйдет, сидит себе и бумаги пишет да читает, пишет да читает, а жить здесь хорошо, её вот в давнюю зиму купили, и так-то хорошо тута, а после Старшей Матери другая Мать, её ещё Большухой кличут, она и за едой, и за одежей следит, а ты, Полкан, отойди, а то неровен час под колеса попадёшь... Под её неумолчный, как журчание ручейка, говор Гаор осмотрелся в гараже, отметил, что сделано всё с умом и по делу, рассчитан гараж на три машины, но стоит только легковушка с большим багажником, и, похоже, рядом с ней как раз место для фургончика. Он поставил фургон на место, выключил свет — вся работа по разгрузке и регулировке будет завтра, а сегодня ему отдыхать разрешили — и закрыл двери, как и было, на щеколду.
Трёпка ухватила его за руку и повела. Полкан шёл рядом, время от времени тыкая Гаора носом и помахивая хвостом. Собак Гаор не то что не любил, а просто никогда не имел с ними дела, если не считать волкоподобных собак охраны на гауптвахте, притравленных на человека и вызывавших ужас у заключенных, и потому тычки Полкана заставляли его вздрагивать. Они поднялись на невысокое крыльцо — Полкан отстал от них, чему Гаор безусловно обрадовался — Трёпка толкнула дверь и ввела его в наполненную светом, шумом голосов и запахами еды кухню.
— А вот и мы, — весело сказала Трёпка.
— Мир дому и всем в доме, — поздоровался Гаор, оглядывая повернувшихся к нему от стола людей, мужчин и женщин, но все с клеймами и в ошейниках.
— И тебе мир, — ответили ему.
А женщина, одетая, как и Старшая Мать, но без платка на плечах, сразу стала командовать.
— Ты сапоги-то сними, вона у порога оставь и к столу садись. Голоден небось.
— Спасибо, Мать, — ответил Гаор, снимая сапоги и выставляя их в ряд таких же сапог у стены.
Портянки он смотал и сунул в сапоги. С другой стороны двери у косяка висел рукомойник, напомнивший ему фронтовые самоделки, а рядом полотенце. Гаор с наслаждением умылся и ополоснул руки, вытерся и уже тогда подошёл к столу.
— Садись, — указали ему место между двумя молодыми мужчинами и перед ним поставили миску с кашей, а в кружку налили... молока.
— Ложки нет никак? Трёпка, ложку ему дай, — распоряжалась Мать, — ты ешь, потом всё расскажешь.
Ну, про еду ему можно было и не говорить, что ему за весь день за рулём и два бутерброда? И Гаор ел жадно, даже не разбирая вкуса и не замечая сидящих рядом.
— Ты мотри, наголодался как, — удивилась сидевшая напротив женщина, — ты откуда ж будешь?
— Из Аргата, — ответил с полным ртом Гаор.
— Никак голодом тебя там морили, — засмеялись за столом.
— Да не спеши, паря, не отымут.
— А чо, голодно тама?
— А зовёшься как?
Гаор с сожалением оглядел опустевшую миску и ответил.
— Рыжий.
— А, ну ясно.
— Большуха, ты ему ещё подложи, — распорядилась Нянька. — А материно имя какое?
"Началось", — с тоской подумал Гаор, понимая, что сейчас неизбежно возникнет его обращение и вопрос: за что? Но отвечать надо, и отвечать правду, потому что соврать он не сумеет, и всё равно правда выплывет.
— Я не помню матери, — ответил он, принимая заново наполненную миску.
— Чего так?
— Матерь родную забыл?!
— Как так?
— Меня в пять лет у неё забрали, — ответил Гаор, уже спокойнее принимаясь за еду, — и помнить запретили.
За столом перегнулись.
— Галчонок никак?
— Так ты ж вона, рыжий.
— Кто ты, парень?
Гаор вздохнул, приканчивая кашу и вытряхивая в рот последние капли молока. Его ответа ждали, и он решил ответить так, чтобы уж больше его не спрашивали об этом.
— Я бастард, — начал он.
Ему ответили молчаливыми понимающими кивками — здешние явно знали, что это такое, но столь же явно ждали продолжения.
— Отец меня в пять лет забрал у матери, больше я её не видел и ничего не знаю о ней, помнить мне ее запретили, отбили мне память о ней. А потом... отцу были нужны деньги, — вдруг пришли эти жёсткие, правильные в своей неприкрытой циничной сути слова, — и отец продал меня в рабство. Вот и всё.
За столом воцарилось молчание, будто его не поняли, не могли, не хотели понять.
— Мать-владычица, — прошептал кто-то.
— И давно? — сурово спросила Нянька.
— Да... с прошлого ноября третий год пошёл, — устало ответил Гаор.
— Лоб покажи, — потребовала Нянька.
Гаор поднял ладонью волосы, открывая лоб с синей звездой клейма.
— Как же так? — потрясённо покачала головой одна из женщин, — чтоб сына своего...
— Из-за денег и сына, — недоумевающе сказал кто-то из мужчин.
— Эй, паря, а деньги-то зачем были нужны, чтоб такое сотворить? — спросил ещё кто-то.
Гаор зло усмехнулся.
— Законный сын, наследник, играл в карты, проиграл много, вот меня и продали, чтоб я долг его оплачивал.
— А оплатишь когда? Освободят? — спросил молодой тощий парень, совсем мальчишка по виду.
Гаор, не сдержавшись, выругался с настоящей злобой.
— Как же! Поставят кружок, и буду считаться обращённым. Ошейник не снимается!
— Это мы знаем, — спокойно сказала Большуха.
И её тон заставил Гаора проглотить уже готовую сорваться с языка ещё более крепкую ругань.
— Ну, Рыжий, так Рыжий, — сказала Нянька, внимательно глядя на него. — Не самое плохое имечко.
— Ну да, — согласились с ней, — господа, быват, и вовсе непотребно прозовут.
— Наш-то ничего, разрешает по-материному зваться.
— Ничо, паря, проживёшь.
— А куда ж я денусь, — улыбнулся, успокаиваясь, Гаор.
— А работал кем?
— Шофёром.
— Это водила, что ль?
— Да, — кивнул Гаор.
— А раньше? Ну, до того?
— Раньше? — переспросил Гаор, — раньше я в армии был, воевал.
Молча сидевший на дальнем конце стола мужчина шевельнулся, и Гаор невольно посмотрел на него. Тёмное узкое, как сдавленное с боков, лицо, чёрные длинные волосы заплетены в две тонкие косы, спадающие с висков вдоль лица и делающие его ещё уже, высокие выступающие углами скулы, опущенные к переносице и вздёрнутые к вискам брови. На смуглой шее почти сливающийся с ней по цвету ошейник с блестящей заклёпкой, на лбу над переносицей синий, перечёркнутый диагональным крестом квадрат. Раб, раз ошейник и клеймо, но... Аггр?! Откуда?
У Гаора непроизвольно сжались кулаки, и напряглось как перед прыжком тело. Их глаза встретились, и мужчина спросил с характерным гортанным акцентом.
— Ты... воевать?
— Да, — ещё сдерживаясь, ответил Гаор.
— Ты... фронт?
— Да! А ты...?
Аггр кивнул.
— Я воевать. Я плен, — улыбнулся, оскалив белые зубы, и встал, — ты воевать, ты раб. Я рад.
Гаор рванулся из-за стола навстречу ему. Но драки не получилось. Аггр обошёл его как неживую преграду, склонил голову, благодаря матерей, и вышел, мягко, без стука прикрыв за собой дверь. Помедлив с мгновение, Гаор сел, понимая, что глупо стоять посреди кухни, когда противник ушёл.
— Кто это? — заставил он себя спросить внешне спокойным тоном.
— Джадд это, — стали объяснять ему,
— Хозяин его откуда-то привёз.
— Так-то он тихий.
— И понимает почти всё, говорит вот только...
— Да он молчком всё.
— А задевать его не след, шалеет он в драке.
— Я ему пошалею, — буркнул Гаор, — а работает кем?
— Да как все мы.
— Так-то он шорничает там...
— Обувку всем чинит...
— Ну и...
Рассказчики замялись, и за всех ответила девчонка, не Трёпка, а другая, поменьше, с белыми волосами, заплетёнными в косички.
— А ещё он порет всех, ну, по слову хозяйскому.
Палач, ну ясно.
— Чего ещё аггру делать, — хмыкнул Гаор.
Нянька и Большуха переглянулись.
— Никак раньше встречались? — спросила Нянька.
— Воевал я с ними, — ответил Гаор, — с агграми.
Ответить ему не успели, потому что в кухню вошли ещё две женщины. Одну из них Гаор уже видел во дворе, а вторая, красивая, черноглазая и черноволосая, если бы не ошейник и кружок клейма на лбу, была бы настоящей дуггуркой.
— Вот и крали наши, — радостно зашумели за столом.
— Уложили никак?
— Быстро вы седни.
— Чего так, Милуша?
Милуша, выдернув шпильку, распустила длинные, длиннее, чем обычно у дуггурок волосы, и улыбнулась.
— С дороги он, по жене соскучился.
— Ну и в удачу им, — кивнула Нянька, — садитесь, молока выпейте.
— Ой, спасибо, Старшая Мать, — Милуша села за стол, посмотрела на Гаора, — а ты новокупка никак? А прозываешься?
— Рыжий, — ответил Гаор, невольно любуясь ею.
— Эй, паря, — засмеялся чернобородый и светловолосый мужчина, которого остальные называли Чубарём, — на хозяйский каравай рот не разевай.
— От погляда убытку нет, — отмахнулась от него Милуша.
— Да и прибытку не будет, — тихо закончила сидевшая рядом с девчонками женщина.
Гаор уже приготовился к обычному весёлому трёпу, но матери стали разгонять всех на ночь, хотя по ощущениям Гаора время было ещё не очень позднее, у Сторрама он бы только-только на вечернем построении стоял, и весь вечер был бы впереди, но с матерями не спорят.
— Седни уж на полати ложись, а завтрева посмотрим, — распорядилась Большуха.
Полатями назывались высокие, почти на уровне его роста нары — настилом от стены до стены. Там лежали какие-то мягкие то ли зимние куртки, то ли обрывки одеял и, к удивлению Гаора, меховые опять же как шкуры. Куда ушли остальные, Гаор не заметил: он вдруг смертельно устал, и его неудержимо клонило в сон. Он даже раздеваться не стал, нагрёб себе мягкого и мгновенно заснул. И совсем по краю сознания прошла мысль, что хозяин обещал ему двадцать пять "горячих", и бить его будет как раз этот пленный аггр, но додумать, чем это ему грозит, он не успел, заснув окончательно.
Разбудили его, самым бесцеремонным образом дёрнув за ноги.
— А ну слазь, пока не сдёрнули.
Гаор сел, больно ударившись макушкой о потолок. Внизу засмеялись.
— Чего так рано?
— Это кому рано?! — возмутилась внизу Нянька, — вот я сейчас вицу возьму, так сразу вовремя будет!
Что такое вица, Гаор не знал, но смысл всего высказывания понял и спрыгнул вниз. Все уже сидели за столом, а некоторые, похоже, и уже и поработать успели. "Рано как здесь побудка", — подумал Гаор, быстро умываясь у рукомойника.
— Как лопать, так ему вовремя, а как работать, так рано, — ворчала Нянька, пока Большуха накладывала Гаору каши и наливала молока, — ишь устроился, лемзяй, шавуй мамкин...
Так его ещё не обзывали, и Гаор, приканчивая кашу, поинтересовался.
— А это кто, Старшая Мать?
За столом дружно грохнули хохотом. Улыбнулся и сидевший на своём дальнем конце — со всеми, но и отдельно — и молча быстро евший аггр. Ответить Гаору не успели, потому что в кухню вошёл хозяин. Весёлый, свежевыбритый, в полевой летней форме без петлиц и знаков различия.
— Шумишь, Нянька? Так их бездельников!
К удивлению Гаора, за столом продолжали смеяться. А Ридург стал распоряжаться. Кому сегодня где и что делать. Все понимающе кивали.
— Рыжий!
— Да, хозяин, — вскочил на ноги Гаор по неистребимой строевой выучке.
— Так, а тебе Рыжий, в гараже разбираться и обустраиваться. Что в фургоне лежит, в большой сарай перетащишь. Обе машины проверишь, отрегулируешь, что надо, чтоб назавтра обе готовы были.
Две незнакомые машины за день, без помощника и в незнакомом гараже... — это головы не поднять.
— Большуха, устрой его и выдай, что надо.
— Сделаю хозяин.
— Ну, а чтоб ты не заскучал... — хозяин сделал выразительную паузу.
"Тебе бы так повеселиться", — насторожился Гаор, сразу вспомнив про обещанные ему "горячие". И как в воду смотрел.
— Тебе пять вступительных положено, да ещё двадцать пять за неподобающие мысли. Понял?
— Да, хозяин.
— Джадд, выдашь ему тридцать "горячих". Кожу не рвать! Понял?
— Да, хозяин, — гортанно ответил аггр.
Только тут до Гаора стало доходить, что его вчерашний порыв на драку может ему же и боком выйти, но ни исправить, ни изменить ничего он не мог.
Ридург оглядел его с весёлой насмешкой и вышел. Гаор вздохнул и вернулся к недоеденной — в миске оставалось ещё две ложки — каше.
— Давай, не копайся, — поторопила его женщина, собиравшая миски и кружки. — Тебе вона скоко всего исделать надоть.
Гаор доел кашу, вытряхнул в рот последние капли молока и встал из-за стола.
— Спасибо, мать.
Женщина улыбнулась ему.
— Красава я, можешь и так звать. Ты к Джадду сейчас прямо иди, а то хуже нет, как работать, да порки ждать.
"Это точно", — мрачно подумал Гаор, накручивая портянки и влезая в сапоги. В гараже босиком не походишь. А остальные, как он заметил, выходили во двор, не обуваясь.
Солнце только-только поднялось, и двор перечёркивали длинные тени. Незнакомые, непривычные запахи и звуки. Мычание коров, разгуливающие прямо по двору куры, тут же вчерашняя собака лежит на солнце и что-то как выкусывает у себя возле хвоста. Может, всё это и интересно, но в раскрытых дверях одного из сарайчиков стоит и с насмешливой неприязнью смотрит на него аггр. Стараясь держаться как можно спокойнее, Гаор пошел к нему. Аггр, одетый как все рабы: босиком, в мешковато спускающихся на ступни штанах и просторной рубашке навыпуск с закатанными выше локтей рукавами, неприятно улыбаясь, ждал его, скрестив на груди мускулистые руки.
Подойдя почти вплотную, Гаор твёрдо посмотрел ему в глаза. Так близко ему аггров не приходилось видеть. Немногие встречи лицом к лицу на фронте в рукопашном были слишком коротки, пленных он видел издалека, а мёртвые... мертвые все одинаковы, только по остаткам формы и различишь.