Это звучало как разумный подход к делу. Я нагромоздила подушки в изголовье кровати, остановившись, чтобы убрать кинжал, и начала вскарабкиваться на нее. Однако, снова притормозив, вместо этого наклонилась и прокрутила кроватный ключ, туго натягивая веревки, поддерживающие матрас, пока кровать не заскрипела, а веревки не начали протяжно трещать.
— Весьма благоразумно, Сассенах, — сказал Джейми позади меня, явно развеселившись.
— Опыт, — деловито произнесла я, вскарабкиваясь на четвереньках на заново подтянутую кровать. — Я довольно часто просыпалась после ночи с тобой на матрасе, сложенном конвертом вокруг моих ушей, и задницей в сантиметре от пола.
— О, я рассчитываю, что твоя задница в итоге окажется несколько повыше, — заверил он меня.
— О, ты собираешься позволить мне быть сверху? — у меня были смешанные чувства по этому поводу. Я жутко устала, и хотя мне нравилось кататься верхом на Джейми — даже очень — я ехала на мерзкой лошади более десяти часов, и мышцы бедер, необходимые для двух этих видов деятельности, судорожно дрожали.
— Может попозже, — сказал Джейми, сузив глаза в раздумье. — Ляг на спину, Сассенах, и подбери свою сорочку. Теперь разведи ноги для меня. Вот, хорошая девочка. Нет, немного пошире, ага? — с нарочитой медлительностью он начал снимать рубашку.
Я вздохнула и слегка подвигала ягодицами в поисках позиции, в которой ноги не сведет судорогой, если я буду долго держать их в одном положении.
— Если у тебя на уме то, что я думаю, что у тебя на уме, ты пожалеешь об этом. Я даже толком не приняла ванну, — сказала я укоризненно. — Я ужасно грязная и воняю, как лошадь.
Обнаженный, он поднял свою руку и оценивающе принюхался.
— Да? Вот и хорошо, я тоже. Ну, ничего, я люблю лошадей, — он перестал искать причины для задержки, но остановился, чтобы осмотреть свои предварительные приготовления, взглянув на меня с одобрением.
— Да, очень хорошо. Теперь, если ты только поднимешь руки над головой и ухватишься за кровать...
— Ты этого не сделаешь! — воскликнула я и сразу понизила голос, непроизвольно взглянув на дверь. — Не сейчас, когда МакДональд на другом конце холла!
— О, еще как сделаю, — заверил он меня, — и черт с ним, с МакДональдом и дюжиной таких, как он, — все же, он остановился, задумчиво изучая меня, и через мгновенье вздохнул и покачал головой.
— Нет, — сказал он тихо. — Не сегодня. Ты все еще думаешь об этом голландском ублюдке и его семье, да?
— Да. А ты разве нет?
Он сел возле меня на кровать, вздыхая.
— Я очень старался не думать об этом, — честно признался он. — Но свежим мертвецам не лежится спокойно в могилах, так ведь?
Я положила свою руку поверх его руки, с облегчением узнав, что он чувствует то же, что и я. Ночной воздух казался беспокойным от витающих духов, и я почувствовала щемящую грусть того запущенного садика, ряда могил, и от всех событий и тревог того вечера.
Это была та ночь, когда хотелось в безопасности укрыться внутри, с большим огнем в очаге и людьми рядом. Дом шевелился, ставни скрипели от ветра.
— Я хочу тебя, Клэр, — тихо сказал Джейми. — Мне нужно... ты позволишь?
"Интересно, а у них перед смертью была такая же ночь?", — подумала я. Спокойно и уютно в стенах своего дома, муж и жена перешептываются между собой, лежат, обнявшись, не имея ни малейшего понятия о том, что приготовило им будущее. В моей памяти всплыли ее белые длинные бедра, когда ветер подул на нее, и я мельком увидела маленький курчавый кустик между ними и вульву под нимбом каштановых волос, белую как резной мрамор, ее бороздка запечатана как у статуи девственницы.
— Мне тоже нужно, — также тихо сказал я. — Иди ко мне.
Он прильнул ближе и аккуратно потянул шнурок моей сорочки так, что заношенное белье сползло с моих плеч. Я попыталась ухватить ткань, но он поймал мою руку и держал ее внизу вдоль тела. Одним пальцем он приспустил рубашку ниже, затем задул свечу и в темноте, наполненной запахами воска, меда и лошадиного пота, стал целовать мой лоб, глаза, скулы, губы и подбородок и медленно, слегка касаясь мягкими губами, продолжил дальше, до самого изгиба стоп.
Затем он приподнялся и надолго впился губами в мою грудь, целуя и посасывая, а я гладила рукой его спину и сжимала ягодицы, голые и уязвимые в темноте.
Позже, мы лежали в приятном червеобразном клубке, единственный свет в комнате мерцал от затухающего очага. Я так устала, что могла чувствовать, как мое тело тонет в матрасе, и не желала ничего больше, кроме как погрузиться все глубже и глубже в радушную тьму забвения.
— Сассенах?
— Хм?
Мгновение нерешительности, и его рука нашла мою, сплетясь с нею.
— Ты ведь не сделаешь, как она, правда?
— Кто?
— Ну, та голландка.
Выхваченная из объятий сна, я была сбита с толку и растеряна, достаточно, чтобы даже образ мертвой женщины, укрытой собственным передником, казался нереальным, не более тревожащим, чем случайные обрывки реальности, которые мой мозг выбросил за борт, в тщетном усилии остаться на плаву, когда я все глубже погружалась в сон.
— Что? Упасть в огонь? Постараюсь этого не делать, — заверила я, зевая. — Спокойной ночи.
— Нет. Проснись, — он легонько потряс меня за руку. — Поговори со мной, Сассенах.
— Гм... — с невероятным усилием я выбралась из соблазнительных объятий Морфея и перевалилась на бок, лицом к Джейми. — Мм... Поговорить с тобой. О чем?
— О голландке, — терпеливо повторил он. — Если меня убьют, ты же не пойдешь и не убьешь всю свою семью, правда?
— Что? — я почесала свободной рукой лоб, стараясь на фоне уплывающих остатков сна найти в этом смысл. — Чья вся... Ох... Ты думаешь, она это сделала нарочно? Отравила их?
— Думаю, возможно, да.
Его слова были не более чем шепот, но они полностью вернули меня в сознание. Мгновение я лежала молча, затем потянулась к нему, желая убедиться, что он еще там.
Он был там: большой, крупный объект. Гладкая кость бедра теплая и живая под моей рукой.
— С таким же успехом это мог быть несчастный случай, — сказала я низким голосом. — Ты не можешь знать наверняка.
— Нет, — признался он. — Но я не могу перестать представлять это, — он беспокойно повернулся на спину. — Пришли мужчины, — тихо сказал он перекладинам над головой. — Он дрался с ними, и они убили его прямо там, на пороге собственного дома. И когда она увидела, что он мертв, я думаю, она сказала мужчинам, что ей нужно сначала покормить детей, прежде чем... и тогда она положила поганки в тушеное мясо и покормила малышей и свою мать. Она забрала с собой еще двух мужчин, но мне кажется, это как раз и был несчастный случай. Она только хотела последовать за своим мужем. Не хотела оставлять его там одного.
Я хотела сказать ему, что это чересчур драматичная интерпретация того, что он видел, но не могла с уверенностью сказать, что он не прав. Слушая, как он описывает то, что представлял в мыслях, я тоже увидела это очень отчетливо.
— Ты не знаешь, — мягко сказала я, наконец. — Ты не можешь знать.
"Если только не найдешь других мужчин, — внезапно подумала я, — и не спросишь их", — правда, этого я не осмелилась сказать вслух.
Какое-то время никто из нас не издавал ни звука. Я могла сказать наверняка, что он все еще был погружен в раздумья, но зыбучие пески сна снова затягивали меня вниз, цепляясь и соблазняя.
— Что если я не смогу защитить тебя? — прошептал он, в конце концов. Его голова внезапно повернулась на подушке в мою сторону. — Тебя и всех остальных? Я буду стараться изо всех сил, на которые способен, Сассенах, и мне безразлично, если я погибну, защищая вас. Но что если я погибну слишком рано и проиграю?
Как можно было ответить на такое?
— Ты не проиграешь, — прошептала я в ответ.
Он вздохнул и наклонил голову, соприкоснувшись со мной лбом. Я почувствовала запах омлета и виски, идущий от его дыхания.
— Я постараюсь, — сказал он, и я приложилась своими губами к его мягким губам, признательность и утешение в темноте.
Я положила голову рядом с изгибом его плеча, обвила его руку своей и вдохнула запах его кожи, пропахшей дымом и солью, словно он варился на огне.
— Ты пахнешь как копченая ветчина, — пробормотала я, он издал низкий звук удовольствия и вклинился рукой между моими бедрами, в ее привычное место.
Я наконец-то расслабилась, и позволила тяжелым пескам сна засосать меня внутрь. Возможно, он сказал это, когда я провалилась в темноту, а возможно, мне это только приснилось.
— Если я умру, — прошептал он в темноту, — не следуй за мной. Дети нуждаются в тебе. Останься ради них. Я могу подождать.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
Тени сгущаются.
Глава 8. ЖЕРТВА РЕЗНИ.
"От лорда Джона Грея
Мистеру Джеймсу Фрейзеру, эсквайру.
14 апреля, 1773.
Мой дорогой друг,
Пишу Вам в добром здравии и надеюсь, что и Вы, и вся Ваша семья, чувствуете себя прекрасно.
Мой сын возвратился в Англию завершить свое образование. Он с восторгом пишет о своих впечатлениях (прилагаю копию его последнего письма) и заверяет в своем благополучии. Что еще более важно, моя матушка также пишет о его процветании, хотя я подозреваю, — исходя скорее из не сказанных ею слов, нежели сказанных, — что он привнес непривычную ноту беспорядка и сумятицы в ее дом.
Признаться, я чувствую недостаток этой самой ноты в собственном доме. Вы бы подивились, какой спокойной и размеренной стала моя жизнь в эти дни. При этом покой угнетает меня, и хотя тело мое здравствует, душа моя поникла. Боюсь, я ужасно скучаю по Уильяму.
Дабы отвлечься от своего чувства одиночества, я в последнее время занялся новой деятельностью — производством вина. Конечно же, моя продукция лишена высокого качества Вашего самогона, однако я льщу себя надеждой, что оно вполне приемлемо для питья, и если его выдержать еще год-другой, станет довольно вкусным. Я вышлю Вам дюжину бутылок в конце месяца в сопровождении моего нового слуги, мистера Хиггинса, чья история может показаться вам интересной.
Вы, возможно, слышали о постыдной уличной стычке в Бостоне три года назад, которую, как я часто вижу, в газетах и листовках называют "Резня", совершенно безответственно и ошибочно с точки зрения тех, кто был причастен к реальному событию.
Я сам не был свидетелем, но беседовал со многими офицерами и солдатами, присутствовавшими там. Если они говорят правду, в чем я не сомневаюсь, то взгляд, который выражает бостонская пресса на этот случай, совершенно отвратителен.
Бостон, по всеобщим отзывам, — настоящий адский котел республиканских настроений, с так называемыми "Митингующими обществами". Они при любой погоде в полном составе маршируют на улицах, что, впрочем, является не более чем предлогом для собрания обычной толпы, главным занятием которой было досаждать войскам, расквартированным там.
Хиггинс рассказывал мне, что ни один человек не отваживался в одиночку выходить в мундире из страха перед этими толпами, и даже превышая их количеством, солдаты скрывались от людской агрессии в казармах, за исключением моментов, когда долг призывал их удерживать позиции.
Однажды вечером, патруль из пяти солдат, преследуемый не только оскорблениями непристойного характера, но и метанием камней, комьев земли, навоза и прочего мусора, попал в окружение. Давление толпы было столь сильным, что солдаты, опасавшиеся за свою безопасность, нацелили ружья, в надежде отбить охоту к дальнейшим непотребствам, сыпавшимся на них. Однако их цель не только не была достигнута, но вызвала еще большее надругательство со стороны толпы, и в какой-то момент раздался ружейный выстрел. Никто не может сказать определенно, был ли выстрел произведен из толпы или из ружья одного из солдат, не говоря уже о том, был ли он случайным или намеренным, но его эффект... Впрочем, у Вас достаточно личного опыта, чтобы представить себе сумбурность последующих событий.
В итоге, пять человек из толпы были убиты. И хотя солдаты были оскорблены и избиты, они спаслись живыми, только чтобы их представили козлами отпущения в злобных декламациях лидеров, митингующих на страницах газет, состряпанных так, чтобы это все выглядело бессмысленной и ничем не спровоцированной резней невинных, нежели самозащитой против толпы, возбужденной выпивкой и лозунгами.
Я признаю, что мои симпатии полностью лежат на стороне солдат, уверен, вам это очевидно. Они предстали перед судом, где троим из них судья вынес оправдательный приговор, однако, без сомнения, он чувствовал, что подвергнет себя опасности, освободив их всех.
Хиггинс, вместе с другим солдатом, был признан виновным в непредумышленном убийстве, но подал прошение духовенству, и после наложения клейма позора его освободили. Он был, конечно же, уволен из армии без средств к существованию, став предметом всеобщего порицания, и оказавшись, таким образом, в плачевном положении. Он рассказывал мне, что был избит в таверне вскоре после освобождения, и от нанесенных ран ослеп на один глаз, в действительности же, и его собственная жизнь не единожды подвергалась опасности. Так, в поисках безопасности, он нанялся моряком на сторожевой корабль под командованием моего друга, капитана Джилла. Я видел его в море и могу заверить, что быть моряком — не его призвание.
Положение дел вскоре стало очевидным капитану Джиллу, и он положил конец службе Хиггинса по их прибытию в первый же порт. Я был в городе по делам и случайно столкнулся с капитаном, который рассказал мне об ужасной ситуации Хиггинса.
Я надумал найти этого человека, чувствуя жалость к солдату, который, как мне казалось, исполнял свой долг с честью, и несправедливо пострадал за это. Я нашел его умным человеком с покладистым характером и взял его к себе на службу, где он проявил себя заслуживающим доверия.
Я отправил его с вином, в надежде, что Ваша жена окажет любезность, чтобы осмотреть его. Местный лекарь, доктор Поттс, уже осматривал его, и заключил, что повреждение глаза непоправимо, что, скорее всего, правда. Однако, убедившись на собственном опыте в способностях Вашей жены, я полагаю, она сможет предложить лечение для других его недугов: доктор Поттс оказался неспособен в этом помочь. Передайте ей, что я ее покорный слуга и буду вечно ей благодарен за ее доброту и умение.
Мои самые теплые пожелания Вашей дочери. Я послал ей небольшой подарок, который прибудет вместе с вином. Уверен, ее муж не обидится на мою фамильярность, учитывая мое длительное знакомство с Вашей семьей, и позволит ей принять его.
Как всегда, Ваш покорный слуга,
Джон Грей".
Глава 9. В ПРЕДДВЕРИИ ВОЙНЫ.
Апрель, 1773 год.
РОБЕРТ ХИГГИНС БЫЛ субтильным молодым человеком, настолько тонким, что казалось, его кости держались вместе только с помощью одежды, и таким бледным, что было легко себе представить, что можно фактически смотреть сквозь него. Однако его украшали большие, искренние голубые глаза, волнистая копна светло-каштановых волос, и застенчивость, которая вызвала у миссис Баг, желание сразу взять его к себе под крыло и объявить о твердом намерении кормить, до тех пор, пока он не отбудет обратно в Вирджинию.
