Я почувствовала совершенно неподходящий импульс рассмеяться.
— Необходимо? Ты думаешь, это похоже на то, как если бы меня сбросила лошадь? И мне просто следует взобраться обратно?
Его голова вскинулась, и он бросил на меня яростный взгляд.
— Нет, — сказал он сквозь стиснутые зубы. Он заметно и с усилием сглотнул, явно сдерживая в узде свои чувства. — Так значит, ты... Ты сильно пострадала?
Я уставилась на него во все глаза, насколько это было возможно сквозь мои опухшие веки.
— Это что, какая-то шутка... о... — до меня, наконец, начало доходить, что он имел в виду. Я ощущала, как жар поднимается по моему лицу, и кровь пульсирует в моих синяках.
Я сделала глубокий вдох, чтобы быть в состоянии говорить уверенно.
— Я была избита в кровавое месиво, Джейми, и изнасилована разными отвратительными способами. Но только один... Там был только один, кто действительно... Он... Он не был... груб, — я сглотнула, но твердый комок в моем горле даже не сдвинулся с места. Слезы заставили свет свечи расплыться, так что я не могла видеть его лица, и отвела взгляд, моргая. — Нет! — воскликнула я, и мой голос прозвучал значительно громче, чем я предполагала. — Я не... пострадала.
Джейми сказал что-то по-гэльски себе под нос, короткое и темпераментное, и оттолкнулся от стола. Его табурет упал с громким грохотом, и он пнул его. Затем пнул его снова, и снова, и дробил его с таким неистовством, что кусочки дерева разлетались по всей кухне и с коротким свистом ударялись о стенку хлебного шкафчика.
Я сидела совершенно неподвижно, слишком потрясенная и оцепеневшая, чтобы испытывать страдание. "Может, не нужно было ему рассказывать?", — смутно задалась я вопросом. Но он ведь и сам знал, без сомнения. Он ведь спросил, когда нашел меня. "Сколько?" — требовательно спросил он. А затем приказал: "Убейте их всех".
Но с другой стороны... Знать о чем-то — это одно, узнать подробности — совсем другое. Я понимала это и наблюдала со смутным чувством виноватого сожаления, как он распинал обломки табурета и бросился к окну. Оно было закрыто, но он стоял, вцепившись руками в подоконник, повернувшись ко мне спиной и подняв плечи. Я не могла сказать, плакал ли он.
Поднялся ветер; его вихрь принесся с запада. Ставни загрохотали, и огонь, оставленный на ночь тлеть, взметнулся клубками дыма, когда ветер спустился вниз по дымоходу. Затем ветер унялся, и больше не было ни звука, за исключением внезапного короткого хруста углей в очаге.
— Прости меня, — в конце концов, произнесла я тихим голосом.
Джейми тотчас же повернулся на пятках и, сверкая глазами, посмотрел на меня. В его глазах сейчас не было слез, но, судя по влажным щекам, он плакал.
— Не смей извиняться! — зарычал он. — Я не допущу этого, слышишь? — он сделал гигантский шаг к столу и опустил свой кулак на него с достаточной силой, чтобы солонка подпрыгнула и упала. — Не извиняйся!
Я рефлекторно закрыла глаза, но заставила себя открыть их снова.
— Хорошо, — сказала я. Я опять чувствовала себя ужасно, ужасно утомленной, и мне очень хотелось плакать. — Не буду.
Воцарилась гнетущая тишина. Было слышно, как в роще за домом падают сорванные ветром каштаны. Один, другой, третий — глухой дождь крошечных ударов. Затем Джейми повернулся, глубоко и прерывисто дыша, и вытер лицо рукавом.
Я поставила локти на стол и опустила голову на руки; она казалась слишком тяжелой, чтобы держать ее поднятой.
— Необходимо, — сказала я, более или менее спокойно, уткнувшись в столешницу. — Что ты имел в виду под "необходимо"?
— Тебе не приходило в голову, что ты можешь носить ребенка? — он вернул себе самообладание и сказал это так же спокойно, как если бы спросил, не собираюсь ли я подавать бекон к каше на завтрак.
Пораженная, я подняла голову.
— Нет, — но мои руки рефлекторно оказались на животе. — Нет, — повторила я более решительно. — Я не могу, — хотя я могла — лишь предположительно. Шанс был ничтожно мал, но он существовал. Обычно я использовала некоторые виды контрацепции, просто чтобы быть уверенной, но, безусловно... — Я не беременна, — сказала я. — Я бы знала.
Он только в изумлении смотрел на меня, приподняв брови. Я не могла забеременеть, не так быстро. А если бы и так — то есть, достаточно быстро, чтобы это было так. И если было более одного мужчины, тогда появилось бы сомнение. Возможность сомневаться — вот то, что он предлагал мне. И себе.
Сильнейшая дрожь зародилась в глубине моей матки и мгновенно распространилась по всему телу, покрывая меня гусиной кожей, несмотря на тепло в комнате.
"Марта", — шептал мужчина, вдавливая меня всем своим весом в листья.
— Проклятье, вот черт, — сказала я очень сдержанно. Я плашмя вытянула руки на столе, пытаясь вспомнить.
"Марта". И его спертый запах, мясистое давление влажных голых бедер, шершавых от волос...
— Нет! — мои ноги и ягодицы от внезапного отвращения сжались так плотно, что я приподнялась над скамьей на дюйм или два.
— Ты можешь... — начал Джейми упрямо.
— Не могу, — повторила я так же упрямо. — Но если даже и да — ты не можешь, Джейми.
Он разглядывал меня, и я уловила вспышку страха в его глазах. Это, осознала я, словно от толчка, была именно та вещь, которой он боялся. Или одна из вещей.
— Я имею в виду, мы не можем, — быстро поправилась я. — Я почти убеждена, что не беременна, — но не могу быть полностью уверена, что не подцепила какое-нибудь отвратительное заболевание, — это было то, о чем я не думала до настоящего момента, и гусиная кожа вернулась с новой силой. Беременность была маловероятной; а вот гонорея и сифилис — нет. — Мы... мы не можем. До тех пор, пока я не пройду курс пенициллина.
Произнося эти слова, я поднялась со скамьи.
— Куда ты идешь? — спросил он испуганно.
— В хирургическую!
В коридоре было темно, и в моей хирургической погас огонь, но меня это не остановило. Я распахнула дверцу шкафа и торопливо стала ощупывать содержимое. Свет падал из-за моего плеча, освещая переливающийся ряд бутылок. Джейми зажег лучину и зашел вслед за мной.
— Что, Бога ради, ты творишь, Сассенах?
— Пенициллин, — ответила я, хватая одну из бутылочек и кожаный мешочек, в котором хранила мои шприцы из змеиных зубов.
— Сейчас?
— Да, черт возьми, сейчас! Зажги свечу, можешь?
Он сделал это, и свет задрожал и превратился в желтый теплый шар, поблескивающий на кожаных трубках моих самодельных шприцев. К счастью, у меня имелась хорошая порция раствора пенициллина. Жидкость в бутылке была розовой, — многочисленные колонии плесени из этой партии были выращены на выдохшемся вине.
— Ты уверена, что это сработает? — тихо спросил Джейми из темноты.
— Нет, — коротко сказала я. — Но это — все, что у меня есть, — мысль о спирохетах, потихоньку, секунда за секундой, размножающихся в моей крови, заставила мои руки задрожать. Я подавила опасение, что пенициллин может быть неэффективным. Он творил чудеса с простыми поверхностными инфекциями. Не было никаких причин, чтобы он...
— Давай я сделаю это, Сассенах, — Джейми взял шприц из моей руки. Мои пальцы были скользкими и неуклюжими, его же — уверенными. Лицо в свете свечи выглядело спокойным, пока он наполнял шприц.
— В таком случае, мне первому, — сказал он, возвращая шприц.
— Что — тебе? Но тебе не нужно, я имею в виду, ты же ненавидишь инъекции, — закончила я слабым голосом.
Он коротко фыркнул и насупился на меня.
— Слушай, Сассенах. Если я хочу побороть свои собственные страхи, и твои тоже, — а я хочу, — то не должен пугаться булавочных уколов, ага? Сделай это! — он повернулся ко мне боком, согнулся, опершись одним локтем о стойку, и приподнял край килта, обнажив мускулистую ягодицу.
Я не знала, смеяться или плакать. Я могла бы и дальше спорить с ним, но один взгляд на него, стоящего там, с голой задницей, и упрямого как Черная Гора, убедил меня в бесполезности этого. Он принял решение, и нам обоим предстояло жить с его последствиями.
Внезапно почувствовав странное спокойствие, я подняла шприц, аккуратно сжав его, чтобы выпустить пузырьки воздуха.
— Тогда перемести свой вес, — скомандовала я, грубовато подталкивая его. — Расслабь эту сторону; я не хочу сломать иглу.
Он со свистом выпустил воздух; игла была толстой, и там было достаточно винного спирта, чтобы сделать укол болезненным, в чем я и убедилась, когда получила свою собственную инъекцию минутой позже.
— Ой! Ай! О, Иисус твою Рузвельт Христос! — вскрикнула я, скрипя зубами, вытаскивая иглу из бедра. — Господи, как же больно!
Джейми ответил мне кривой улыбкой, все еще потирая свой зад.
— Ага, ладно. Остальная часть будет получше этой, я полагаю.
Остальная часть. Внезапно я ощутила пустоту и, вместе с этим, головокружение, как будто не ела целую неделю.
— Ты... ты уверен? — поинтересовалась я, убирая шприц.
— Нет, — ответил он. — Не уверен, — затем сделал глубокий вдох и посмотрел на меня, его лицо колебалось в дрожащем свете свечи. — Но я хочу попробовать. Я должен.
Я разгладила ткань своей ночной рубашки над проколотым бедром, одновременно наблюдая за ним. Он давно сбросил все свои маски: сомнение, ярость и страх — все было там, выгравировано прямо на доведенных до отчаяния чертах его лица. Хоть на этот раз, подумала я, мое собственное выражение лица прочесть было гораздо труднее из-за синяков, покрывавших его.
Что-то мягко коснулось моей ноги с негромким "мурр!", и я посмотрела вниз, чтобы увидеть, что Адсо притащил мне мертвую полевку, без сомнения, таким способом выражая свою симпатию. Начав улыбаться, я почувствовала пощипывание в губах, и затем, посмотрев на Джейми, улыбнулась, позволив губам снова потрескаться, чувствуя теплое серебро крови на языке.
— Ладно... ты приходил на помощь каждый раз, когда я нуждалась в тебе. Я думаю, что ты сделаешь это и сейчас.
Мгновение он выглядел совершенно озадаченным, не ухватив тонкости шутки. Потом до него дошло, и кровь прилила к его лицу. Его губы дернулись один раз, другой, не в состоянии определиться между потрясением и смехом.
Я подумала, что он отвернулся, чтобы скрыть свое лицо, но на самом деле, он сделал это только для того, чтобы найти шкаф. Он нашел то, что искал и повернулся обратно впотьмах с бутылкой моего лучшего мускатного вина в руке. Он прижал его к телу одним локтем и поставил вниз еще одну.
— Ага, сделаю, — сказал он, протягивая ко мне свободную руку. — Но если ты думаешь, что хоть один из нас будет при этом трезвым, Сассенах, ты сильно ошибаешься.
* * *
ПОРЫВ ВЕТРА из открытой двери пробудил Роджера от тревожного сна. Он заснул прямо на скамье, вытянув ноги на полу, а Джемми свернулся теплым тяжелым калачиком на его груди.
Он поднял глаза, моргая и плохо понимая, что происходит, когда Брианна наклонилась, чтобы забрать маленького мальчика из его рук.
— Дождь снаружи? — спросил он, улавливая запах влаги и озона, исходящий от ее плаща. Он выпрямился и потер рукой лицо, пытаясь проснуться, ощущая четырехдневную щетину.
— Нет, но собирается, — она уложила Джемми в его кроватку, укрыла его и повесила плащ, перед тем как подойти к Роджеру. Она пахла ночью, и ее рука холодила его раскрасневшуюся щеку. Он обнял ее за талию и, вздыхая, прислонил свою голову к ней.
Он был бы счастлив остаться вот так навсегда, или, по крайней мере, в ближайший час или два. Она мгновение гладила его по голове, правда потом отстранилась, наклонившись, чтобы зажечь свечу от очага.
— Ты, должно быть, голоден. Давай я приготовлю тебе что-нибудь?
— Нет. То есть... да. Пожалуйста, — когда остатки сонливости прошли, он осознал, что действительно хочет есть. После их стоянки у ручья утром они уже не останавливались больше — Джейми отчаянно желал вернуться домой. Роджер не мог вспомнить, когда он ел в последний раз, но не испытывал какого либо чувства голода вплоть до настоящей минуты.
Он жадно набросился на хлеб с маслом и джемом, который она принесла. Он жадно ел, и прошло несколько минут, прежде чем ему пришло в голову спросить, проглотив последний большой, маслянистый, сладкий кусок:
— Как твоя мама?
— Хорошо, — ответила она, прекрасно имитируя Клэр с ее жесткой английской верхней губой. — В полном порядке, — она состроила ему рожицу, и он негромко засмеялся, автоматически оглядываясь на детскую кроватку.
— В самом деле?
Бри приподняла бровь на него.
— А ты как думаешь?
— Нет, — признал он, рассудительно. — Но я не думаю, что она сказала бы тебе, если бы на самом деле было не так. Она не захочет беспокоить тебя.
Бри издала довольно резкий гортанный звук в ответ на это замечание и повернулась к нему спиной, поднимая длинную гриву волос с шеи.
— Ты не поможешь мне со шнуровкой?
— Звук точно как у твоего отца, когда ты так делаешь, только тоном чуть повыше. Ты тренировалась? — он поднялся и потянул за шнурки, освобождая ее. Когда корсет был достаточно расслаблен, он импульсивно скользнул руками в расстегнутое платье, положив их на теплые округлости ее бедер.
— Каждый день. А ты? — она прильнула к нему спиной, и его руки поднялись вверх, рефлекторно обхватив ее грудь.
— Нет, — признался он. — Больно, — это было предложение Клэр, чтобы он пытался петь, укрепляя свой голос на более высоких и более низких тонах, чем обычно, в надежде расслабить его связки, чтобы, возможно, постепенно восстановить его настоящий тембр.
— Трус, — сказала она, но ее голос был скорее так же мягок, как и ее волосы, задевавшие его щеку.
— Ага, точно, — ответил он так же мягко. Это причиняло боль, но не в физическом смысле. Как будто звучало в его костях эхо старого голоса — свободного и сильного, — а затем слышался грубый шум, который с таким трудом выходил наружу из его горла — хрип с хрюканьем и свистом. "Как свинья, пытающаяся до смерти перекаркать ворону", — с пренебрежением думал он.
— Это они трусы, — произнесла Бри по-прежнему мягко, но со стальной ноткой в голосе. Она немного напряглась в его объятьях. — Ее лицо... ее бедное лицо! Как они могли? Как может хоть кто-то сделать что-либо подобное?
Внезапно перед его глазами возник образ Клэр у лесного озера, обнаженной, безмолвной как скала, ее груди исполосованы струйками крови из ее только что выправленного носа. Он отпрянул назад, почти отдернув руки.
— Что? — встревоженно спросила Брианна. — Что случилось?
— Ничего, — он вытащил руки из ее платья и отступил. — Я... э-э, может, у нас есть немного молока?
Она посмотрела на него озадаченно, но вышла в заднюю пристройку дома и принесла горшок молока. Он пил жадно, ощущая ее взгляд, внимательный, как у кошки, в то время как она раздевалась и облачалась в ночную рубашку.
Она присела на кровать и начала расчесывать волосы, перед тем, как заплести их в косу перед сном. Импульсивно, он потянулся и взял у нее расческу. Ничего не говоря, он запустил руку в гущу ее волос, приподнял их, убирая от ее лица.
