Кроме...
* * *
— Я в это не верю, — категорично сказал Кургар.
— Возможно, это потому, что у нас так долго были технологии, — ответил Гарсул, все еще не в силах отвести взгляд от дисплея. — Сколько времени прошло с тех пор, как несколько тысяч бартони пытались вместе пройти по грязному полю? — Он резко фыркнул. — Особенно на таком грязном поле!
Пропитанная дождем вспаханная земля была превращена французской кавалерией в грязь; теперь марширующие ноги тысяч латников превратили грязь в водянистую жижу. То, что при любых обстоятельствах происходило бы медленно, превратилось в кошмарное испытание для мужчин, несущих пятьдесят-шестьдесят фунтов непроветриваемой, нагреваемой солнцем брони. Некоторые из бойцов в центре поля оказались пробирающимися по жидкой грязи, которая была буквально по колено, и даже когда они медленно продвигались вперед, барабанный бой английских стрел продолжал обрушиваться на них.
* * *
Генрих наблюдал безжалостными глазами, ощупывая шрамы на своем лице, как французы с трудом продвигались вперед. Их тяжелые кольчуги и пластинчатые доспехи могли противостоять стрелам его лучников, но те же самые стрелы заставили наступающих французов закрыть забрала шлемов и опустить головы, чтобы с ними не случилось то же самое, что случилось с Генрихом и Перси при Шрусбери. Видимость, как Генрих знал по суровому личному опыту, при таких обстоятельствах была чрезвычайно ограничена, и простое дыхание через вентиляционные отверстия шлема могло стать мучительным испытанием, особенно для того, кто пробирался по колено в грязи в жаркой, потной тюрьме своих доспехов. Усталость должна была стать фактором, — холодно подумал он, — как и теснота. По мере того как они приближались к нему, поле боя сужалось. Они наваливались друг на друга, сбиваясь все ближе и ближе друг к другу, и чем более плотным становился их строй, тем больше он замедлялся.
И даже самая лучшая броня не могла остановить все стрелы. Люди падали — мертвые, раненые, иногда просто упавшие и неспособные подняться в грязи, — а те, кто все еще был на ногах, сбились еще плотнее, их строй стал еще более запутанным, поскольку они пытались избежать того, чтобы еще глубже втаптывать жертвы в трясину. Даже те, кто все еще стоял на ногах, подвергались непрерывным ударам тысяч стрел. Они могут и не пробивать броню своих целей, но стрелы, выпущенные из длинных луков с тягой в сто сорок и даже двести фунтов, поражают человека подобно ударам кувалды. Болезненный разгром, добавленный ко всем прочим невзгодам наступающих французов, должен был возыметь действие.
* * *
Кожа Гарсула дернулась от недоверия. Это больше не было шоком; он уже вышел за его рамки. Нет, это было еще глупее шока. Почти ошеломляюще.
Несмотря ни на что, неуклюжее французское наступление наконец достигло английских позиций. К тому времени, когда они это сделали, они были настолько плотно сбиты в кучу, что никто из них больше не мог даже сделать полный шаг вперед. По оценке Гарсула, они, вероятно, замедлились по меньшей мере на семьдесят процентов просто из-за тесноты. И все же, несмотря на это, они каким-то образом преодолели триста мучительных ярдов, отделявших их от врагов.
* * *
Французские воины были измотаны; воины Генриха отдохнули и были готовы. Короткая английская шеренга латников была в четыре ряда глубиной, и поддерживающие их лучники продолжали стрелять — теперь во французские фланги — пока у них буквально не закончились стрелы. Но даже в этом случае, когда первая линия ворвалась на позиции англичан, численно уступающие англичане были отброшены назад исключительно численным перевесом. Не далеко, но назад. Тем не менее, они яростно сражались за каждый ярд, который были вынуждены уступить, и французский строй был настолько переполнен, что многие из его отдельных солдат не могли найти места, чтобы воспользоваться своим личным оружием. Затем в ближний бой вступила вторая французская линия, и затор стал только хуже.
В этот момент лучники, выпустившие все стрелы, обрушились на французские фланги и тыл с топорами, мечами, кинжалами, дубинками, кирками и молотками. Правда, они были без доспехов, но это означало, что они были гораздо более мобильны, чем их тяжелобронированные, увязшие в грязи противники, и если у них не было защитных шлемов с забралом, как у их врагов, у них также было отличное зрение. Хуже того, они были свежими, в то время как многие французы были настолько измотаны долгим переходом по грязи, жарой и нехваткой кислорода в закрытых шлемах, что едва могли даже поднять оружие. Ситуация могла быть специально спланирована — действительно, Генрих так и сделал — чтобы свести на нет преимущества тяжеловооруженных воинов в ближнем бою, и когда француз падал, даже если он просто спотыкался и летел вниз, он не мог подняться под безжалостным убийственным огнем длинных луков.
* * *
— Клодру! — пробормотал Хартир почти три человеческих часа спустя. — Это не похоже... Как кто-либо мог?..
Его голос затих, и Гарсул встряхнулся. "Люди" не были бартони. На самом деле, несмотря на его собственную многолетнюю приверженность исследованиям и его веру в то, что ко всем разумным видам следует относиться с достоинством и уважением, он вообще не мог думать о них как о "людях". Джорейм был прав насчет этого, и где-то в глубине души Гарсулу стало стыдно признавать, что ксеноантрополог был прав насчет своих предрассудков. Но даже так, они были разумными существами, и то, что эти "англичане" и "французы" сделали друг с другом, должно было оставить его в кошмарах на всю оставшуюся жизнь.
Он также не завидовал Совету, когда тот прочитает конфиденциальный отчет, который ему предстояло подать.
Перед позицией "англичан" были буквально навалены кучи тел, некоторые выше самого Гарсула. Один Клодру знал, сколько французов просто задохнулись, утонули в грязи или были раздавлены насмерть тяжестью своих собственных убитых, а третья и последняя французская линия отказалась продвигаться. Разумно, по мнению Гарсула, учитывая то, что уже случилось с тремя четвертями их воинов в доспехах. Казалось невероятным, нелепым, что такие малочисленные силы могли так решительно победить такого превосходящего противника, но англичане это сделали, и доказательства их свирепости и кровожадности были ужасающими.
— Ты все еще думаешь, что они просто "юные" и "незрелые", Джорейм? — услышал он язвительный вопрос командира корабля Сирака.
— Не знаю, — ксеноантрополог казался сильно потрясенным. — Я имею в виду, что они юны и незрелы — они не могли быть другими при их нынешнем уровне развития. Но это!.. — Джорейм вскинул голову в жесте недоумения бартони. — Я никогда ничего не читал в литературе о таком виде жестокости.
— Давайте не будем слишком увлекаться, — вставил Кургар. Командир корабля и ксеноантрополог оба недоверчиво посмотрели на него, и он фыркнул. — Я не пытаюсь оправдываться за то, что мы только что видели, но я прочитал достаточно истории, чтобы знать, что такого рода поведение не совсем неслыханно среди других видов. Если уж на то пошло, в нашу собственную дотехническую эпоху были периоды, когда мы совершали некоторые вещи, в которых сегодня с ужасом признались бы. Возможно, не из-за простых политических разногласий, и ничего даже отдаленно такого плохого, как это, но когда стада сталкивались с голодом и были вынуждены бороться за пастбище, они были способны на некоторые довольно ужасные поступки. И я думаю, что если бы вы заглянули в истории некоторых наших всеядных сограждан, вы могли бы найти там и довольно кровавые эпизоды.
— А еще есть шонгейри, — указал Гарсул. Симфония хмурых взглядов встретила это замечание, и он пожал плечами. — Я просто говорю, что у этих существ, по крайней мере, есть оправдание их социальному и техническому примитивизму. У шонгейри этого нет.
— Что ж, верно, — сказал Джорейм тоном человека, который изо всех сил старается быть отстраненным, — но шонгейри обязательно будут немного... извращенными, вы знаете. Я имею в виду, что они такие и есть... плотоядные животные. — Отвращение ксеноантрополога к этому почти непристойному термину было очевидным. — Мне неприятно это говорить, но эти "люди" всеядны. У них нет такого оправдания, Гарсул.
— Я знаю, но...
— Подождите! — Сирак прервал его. — Что-то происходит!
* * *
— Мой сеньор!
Генрих поднял глаза на крик посыльного. Король стоял на коленях рядом с тюфяком, на котором лежал его младший брат Хамфри, герцог Глостерский. Хамфри едва исполнилось три недели после его двадцать пятого дня рождения, и Генри лично повел свою охрану ему на выручку, когда тот упал. Они вытащили его из водоворота и вернули хирургам, но он был ранен в живот, а ранения в живот гораздо чаще приводили к летальному исходу.
— Что там? — теперь резко спросил король, усталость и беспокойство за своего брата омрачали даже его неукротимое выражение лица.
— Мой сеньор, я думаю, французы перегруппировываются!
Генрих резко поднялся, пройдя сквозь свой защитный кордон из рыцарей и латников, чтобы убедиться в этом самому. Французский арьергард никогда не продвигался вперед, но теперь третья линия зашевелилась, и его челюсти сжались. В этом строю было почти столько же людей, сколько во всей его армии, и стрелы его лучников были израсходованы. Потребовались бы часы, чтобы доставить запасные стрелы из обоза, а тем временем его люди устали и выбились из строя, а их пленники все еще оставались неразоруженными. Буквально тысячи французов в доспехах лежали в грязи — возможно, измученные и упавшие, но невредимые, — и их оружие лежало рядом с ними.
Генрих посмотрел через всю длину поля на оставшееся французское войско, и его ноздри раздулись.
— Приведите ко мне барона де Камойса! — приказал он.
— Немедленно, ваше величество!
Посыльный поспешил прочь и через несколько минут вернулся с сэром Томасом де Камойсом, который командовал английским левым крылом на протяжении всего сражения. Со смертью Эдмунда Норвичского, герцога Йоркского, который командовал правым крылом (и который, как и сотни французов, задохнулся под грудой мертвых людей и лошадей), барон де Камойс стал старшим полевым командиром Генриха.
— Ваше величество, — сказал де Камойс, кланяясь, и Генрих ткнул пальцем в перчатке в волнующуюся французскую третью линию.
— Эти ублюдки намерены напасть на нас, барон, — категорично сказал король, его покрытое шрамами лицо было мрачным, — и мы не можем рисковать тем, что произойдет здесь, — та же рука указала на французов, увязших в грязи, скопившихся перед английской линией, — когда они это сделают.
* * *
На этот раз Гарсула действительно стошнило.
Возможно, это было просто накопившееся отвращение. Возможно, дело было не только в этом. Как бы то ни было, когда англичане начали методично убивать беспомощных французских латников и рыцарей, протыкая кинжалами забрала или используя топоры, молотки и мотыги, чтобы буквально вскрыть их бронированные панцири и добраться до людей внутри, это было уже слишком.
Наконец он отвернулся от дисплея.
— Выключите звук! — резко сказал он. — Нам не нужно это слышать!
Звуки криков, невнятных просьб о пощаде и молитв резко оборвались, и Гарсул встряхнулся.
Клодру, — болезненно подумал он. — Клодру, сохрани меня. По твоей милости, даруй, чтобы я никогда больше не видел ничего подобного! Я думал, что эти мои "секретные приказы" подорвали все, за что выступает исследовательская служба, но не сейчас. Теперь я знаю, насколько мудрым на самом деле был Совет, издав их!
— Мы покончили с этим миром, — сказал он ровным голосом. — У нас есть все физические данные, которые нам нужны, и Клодру знает, что у нас больше "социальных" данных, чем когда-либо захочет просмотреть любое здравомыслящее существо. Командир корабля, — он посмотрел на Сирака, — я хочу, чтобы мы сошли с орбиты и направились домой в течение двух дневных отрезков.
Планета КУ-197-20
Год Гегемонии 74 065
.I.
— Итак, бесстрашный охотник, ты готов к своему путешествию в самую глубокую, темную пустыню? И достаточно ли ты взял с собой пеммикана и вяленого мяса? — спросила Шэрон Дворак с милой улыбкой.
— Этот последний вопрос был удачным? — подозрительно переспросил ее муж. Он повернулся к ней и приподнял бровь. — Так ли это? Это же был выпад! Нет, настоящая клевета — вот что это было!
— Грустно видеть взрослого мужчину — по крайней мере, теоретически, — который так чувствителен к подобным вещам. — Шэрон вздохнула, качая головой с бесконечной печалью.
— Да, конечно! — фыркнул Дейв Дворак. — Это от женщины, которая изобрела слово 'зингер'! Я знаю. Ты просто ведешь себя отвратительно из-за той маленькой оплошности, когда мы в последний раз брали тебя на охоту.
— О? — Шэрон невинно округлила глаза, глядя на него. — Ты же не имеешь в виду то, что не смог взять с собой достаточное количество продуктов питания, не так ли? Провал в памяти — со стороны моего брата, полагаю, ты сказал — когда дело касалось еды?
— Это не был провал в памяти, — ответил Дворак с огромным достоинством. — Мы просто рассматривали это как возможность для вас научиться питаться дарами природы так же, как мы, закаленные охотники-собиратели. Орехи и ягоды, грибы, но не поганки — что-то в этом роде.
— Я могла бы поклясться, что слышала, как мой любимый супруг скулил и стонал по поводу "орехов и ягод" на протяжении всей поездки.
— Уверен, что твоя память просто обманывает тебя.
— Ой? Тогда кто же говорил: "Я подставлю ему подножку и сяду на него, пока ты будешь рыться в его карманах в поисках вяленого мяса Слим Джим"?
— О, я полагаю, слова могли как-то сорваться с языка, поскольку этот жадный ублюдок не захотел делиться с нами. Имею в виду, конечно, из-за низкого уровня сахара в крови, связанного с голоданием, — поспешно поправился Дворак. — Предполагая, что какой-либо подобный эпизод когда-либо имел место, в чем я очень сомневаюсь.
— О, конечно, нет.
Шэрон покачала головой и шлепнула его — мягко, для себя — по макушке. Ей пришлось встать на цыпочки, чтобы справиться с этим, так как он был на целый фут выше ее собственных пяти футов двух дюймов, но за эти годы у нее было много практики.
Он ухмыльнулся ей сверху вниз и обнял ее обеими руками. Она была как раз подходящего роста, чтобы обнять ее, положив подбородок ей на макушку, и он закрыл глаза, наслаждаясь объятием.
— Ты уверена, что не хочешь пойти с нами? — спросил он гораздо более серьезным голосом. — Мы с Робом все еще можем потесниться. И твоя деревянная подставка подойдет просто отлично.
— Вы двое можете пойти и посидеть в лесу под дождем, если хотите. Что касается меня, то я остаюсь дома и свернусь калачиком перед телевизором с той милой коробкой шоколадных конфет, которую кто-то мне подарил — без сомнения, находясь во власти нечистой совести.
— Знаешь, дождь может прекратиться, — заметил Дворак, старательно игнорируя стук дождя по крыше, даже когда он говорил.
— Да, и лошадь, возможно, научится петь. — Шэрон покачала головой, но тоже улыбнулась ему. — Продолжай. Повеселись. Я даже намажу тебя вапорабом, когда ты вернешься домой с пневмонией. Но не жди, что я приду тебе на помощь, когда твои любящие дети укоризненно посмотрят на тебя поверх тарелки с бефстрогановом Бемби.
