— Может быть, и так, но нам лучше поторопиться, — ответил Бучевски, ставя оружие на предохранитель и поднимаясь со своей огневой позиции.
Он знал, что выражение его собственного лица было более встревоженным, чем у Басараба. Это был третий жесткий контакт с шонгейри за шесть дней с тех пор, как он передал своих людей под командование Басараба, и, судя по словам румына, они приближались к анклаву, который он создал в горах вокруг озера Видрару. Что означало, что им действительно нужно было избавиться от этого настойчивого — хотя и неумелого — преследования.
— Думаю, у нас есть немного времени, — не согласился Басараб, глядя дальше по тропе на столбы дыма, поднимающиеся от того, что было бронированными машинами, пока с ними не разобрались отделение Джонеску и половина первоначальных людей Басараба. — И на этот раз кажется маловероятным, что сообщение дойдет до них.
— Может быть, и нет, — признал Бучевски. — Но их начальство должно хотя бы приблизительно знать, где они находятся. Когда они не зарегистрируются по расписанию, кто-нибудь придет их искать. Снова.
Возможно, его слова прозвучали так, как будто он был не согласен, но на самом деле это было не так. Во-первых, потому, что Басараб, вероятно, был прав. Но, во-вторых, потому что в течение последней недели или около того он пришел к пониманию, что Мирча Басараб был одним из лучших офицеров, под началом которых он когда-либо служил. Что, по его мнению, было высокой похвалой для любого иностранного офицера из любой морской пехоты... и это не помешало румыну стать одним из самых страшных людей, которых когда-либо встречал Бучевски.
Многие люди, возможно, этого и не осознавали. При лучшем освещении лицо Басараба приобретало костлявую, лисью привлекательность, а его улыбка часто была теплой. Бучевски был убежден, что теплота в этой улыбке тоже была искренней, но за этими блестящими зелеными глазами были и темные, неподвижные уголки. Такие места, которые были не чужды слишком многим людям с Балкан после Чаушеску или афганских гор, где Бучевски провел так много времени. Темные места главный сержант Стивен Бучевски узнал, потому что в своей жизни он встречал так много других страшных людей... и потому, что теперь внутри него тоже было темное, тихое место с надписью "Вашингтон, округ Колумбия".
И все же, что бы ни было в прошлом Басараба, этот человек был почти пугающе компетентен и излучал некую непринужденную харизму, с которой Бучевски редко сталкивался. Ту харизму, которая могла бы завоевать лояльность даже Стивена Бучевски, да еще при столь относительно коротком знакомстве.
— Твоя точка зрения хорошо понята, мой Стивен, — сказал теперь Басараб, улыбаясь почти так, как будто он прочитал мысли Бучевски, и протягивая руку, чтобы положить ее на плечо высокого американца. Как и почти собственническая манера, с которой он сказал "мой Стивен", это могло быть покровительственным. Это было не так.
— Однако, — продолжил он, и его улыбка исчезла, — полагаю, что, возможно, пришло время отправить этих паразитов в другое место.
— По-моему, звучит заманчиво. — В голосе Бучевски прозвучала нотка скептицизма, и Басараб усмехнулся. Это был не особенно приятный звук.
— Я верю, что мы сможем это сделать, — сказал он и пронзительно свистнул.
Минуту спустя из леса вынырнул Братиану, темноволосый широкоплечий румын в кожаной куртке, увешанной ножами, ручными гранатами и запасными магазинами для винтовок.
Бучевски быстро овладевал румынским, благодаря Элизабет Кантакузен, но последовавший за этим обмен репликами был слишком быстрым, чтобы он смог разобраться со своим все еще зачаточным знанием языка. Это продолжалось несколько мгновений, затем Братиану кивнул, и Басараб снова повернулся к Бучевски.
— Боюсь, Таке не говорит по-английски, — сказал он.
Это было очевидно, — сухо подумал Бучевски. — С другой стороны, Братиану не нужно было говорить по-английски, чтобы донести тот факт, что он был очень крутым человеком. Никто из людей Басараба этого не сделал.
Их было всего двадцать, но они двигались как призраки. Бучевски не был бездельником в полевых условиях, но все же он знал, когда его превосходили в том, что касалось какашек и вынюхивания в кустах. Эти люди справлялись с этим гораздо лучше, чем он когда-либо, и в дополнение к винтовкам, пистолетам и ручным гранатам, большинство из них — как и сам Братиану — были щедро вооружены свирепым набором ножей, топориков и лезвий, похожих на мачете, которые прекрасно послужили бы короткими мечами вроде старого римского гладиуса. Действительно, Бучевски подозревал, что они предпочли бы использовать холодное оружие вместо каких-нибудь жалких штурмовых винтовок.
Теперь, когда Братиану и его товарищи двинулись по тропе, блеснули ножи, и горстка раненых шонгейри перестала корчиться.
У Бучевски с этим не было никаких проблем. Действительно, в его глазах было мрачное удовлетворение. Но когда некоторые румыны начали раздевать тела пришельцев, в то время как другие начали срубать несколько крепких молодых саженцев, растущих вдоль края тропы, он нахмурился и взглянул на Басараба, приподняв одну бровь.
Румын только покачал головой.
— Подождите, — сказал он, и Бучевски повернулся обратно к остальным.
Они работали споро, орудуя своими топориками и мачете с отработанной эффективностью, разрезая молодые побеги примерно на десятифутовые куски, затем заостряя их концы с обоих концов. За удивительно короткий промежуток времени их стало больше дюжины, и глаза Бучевски расширились от шока, когда они спокойно начали подбирать мертвых шонгейри и насаживать их на кол.
Они проложили себе путь через всю груду тел, которые попали в засаду отряда Бучевски, срезав еще несколько саженцев, когда их первоначальный запас закончился. Кровь и другие телесные жидкости сочились по грубым кольям с грубой корой, но он ничего не сказал, когда другие концы кольев погрузились в мягкую лесную почву. Двадцать пять мертвых пришельцев висели там, выстроившись вдоль тропы, как насекомые, насаженные на булавки, гротескные в тени деревьев, и он чувствовал на себе взгляд Басараба.
— Ты шокирован, мой Стивен? — тихо спросил румын.
— Я... — Бучевски глубоко вздохнул. — Да, наверное, так оно и есть. Немного, — признался он. Он повернулся лицом к другому мужчине. — Думаю, может быть, потому, что это слишком близко к некоторым вещам, которые, как я видел, делают джихадисты, чтобы подчеркнуть, что лучше никому с ними не связываться.
— В самом деле? — глаза Басараба были холодны. — Полагаю, мне не следует этому удивляться. В конце концов, мы давным-давно научились этой традиции у их турецких единоверцев, и, казалось бы, некоторые вещи не меняются. Но, по крайней мере, они были уже мертвы, когда их проткнули колом.
— А это изменило бы что-нибудь? — тихо спросил Бучевски, и ноздри Басараба раздулись. Но затем другой мужчина слегка встряхнулся.
— Иногда? — он пожал плечами. — Нет. Как я уже сказал, практика имеет давние корни в этой области. В конце концов, один из самых знаменитых сыновей Румынии был известен как "Влад Цепеш", не так ли? — Он тонко улыбнулся. — Если уж на то пошло, у меня самого, как говорите вы, американцы, не было счастливого детства, и было время, когда я причинял жестокость всем, кто меня окружал. Когда мне это нравилось. В те дни, без сомнения, я бы предпочел, чтобы они были живы.
Он покачал головой, и выражение его лица стало печальным, когда он посмотрел на пронзенные тела пришельцев.
— Полагаю, что таких, как я, было много. Мужчины, которые были так разгневаны, так обижены тем, что было сделано с ними или с теми, кого они любили, что сами стали монстрами. Однако я думаю, что я стал... больше монстром, чем многие из них. Я не горжусь всем своим прошлым, мой Стивен, но и не сержусь больше. Мне повезло больше, чем некоторым из этих людей, потому что у меня было время побороться со своим внутренним демоном. Я даже смог путешествовать, увидеть другие земли, посетить другие места, не так пропитанные воспоминаниями о крови и насилии. Позволить некоторым голосам, кричащим в моей голове, умолкнуть, успокоенным покоем. Я помню врача, с которым я однажды разговаривал — по-моему, это было в Австрии...
Его голос затих, а взгляд стал отстраненным, когда он посмотрел на пронзенные тела. Затем они снова сосредоточились на настоящем, и он снова посмотрел на Бучевски.
— Тем не менее, боюсь, что прошло слишком много лет — лет, которые потребовали слишком высокой цены от тех, о ком я заботился, и тех, кто заботился обо мне, — прежде чем я, наконец, понял, что вся жестокость во вселенной не может отомстить за разбитое детство или унять ярость осиротевшего молодого человека из-за того, что было сделано с ним и с теми, кого он любил.
Он снова взглянул на тела, затем еще раз встряхнулся — на этот раз с более оживленным, более деловым выражением лица — и повернулся к ним спиной, как будто он также поворачивался спиной к тому разбитому детству.
— Но это, мой Стивен, не имеет ничего общего с тьмой внутри меня, — сказал он.
— Нет? — поднял бровь Бучевски.
— Нет. Очевидно, что эти паразиты будут упорно преследовать нас. Поэтому мы дадим им что-нибудь, на чем они смогут сосредоточить свое внимание — что-нибудь, что заставит любое существо, даже этих, пылать ненавистью. И тогда мы покажем им кого-нибудь, но не ваших гражданских лиц, для преследования. Они возьмутся, и большинство моих людей направятся на юг, оставляя за собой настолько очевидный след, что даже эти, — он мотнул головой в сторону убитого патруля, не отводя взгляда от возвышающегося морского пехотинца, — вряд ли смогут его не заметить. Они будут уводить их в сторону, пока не окажутся на расстоянии десятков километров. Тогда они ускользнут и вернутся к нам.
— Без того, чтобы щенки могли последовать за ними?
— Не будь таким скептиком, мой друг! — Басараб усмехнулся и сжал плечо Бучевски. — Я не выбирал этих людей наугад! Во всей Румынии нет более искусных лесовиков. Не бойся, что они приведут к нам наших врагов.
— Надеюсь, что вы правы, — сказал Бучевски, оглядываясь на пронзенные тела и думая о том, как бы он отреагировал на месте инопланетян. — Надеюсь, что вы правы.
. XXIV .
Вода захлюпала вокруг ног Петра Ушакова, когда плот причалил к берегу, и он преодолел вброд последние несколько метров до восточного берега реки Воронеж.
Он старался не слишком задумываться о природе некоторых обломков, с которыми они столкнулись по пути через реку. Помогло — отчасти — то, что он к этому времени повидал столько бойни, что был в значительной степени под наркозом, но моменты все равно были. Особенно когда тела были такими маленькими, что напоминали ему о...
Он оборвал эту мысль прежде, чем она успела полностью оформиться, и настороженно огляделся, держа АК-74 наготове. Однажды сегодня тот уже понадобился ему, но непосредственной угрозы не виднелось, и он расслабился... чуть-чуть.
Город Воронеж, центр одноименной российской области, был местом жестоких боев во время Сталинградской кампании Второй мировой войны. Он был восстановлен после войны, и к 2010 году его население превысило восемьсот тысяч человек. Родина Воронежского государственного университета, он был одним из самых космополитичных городов России, хотя местные жители иногда жалели, что это так. Иностранные студенты, посещающие университеты в России, обычно сначала на год отправлялись в Воронежский государственный университет, чтобы отточить свои знания русского языка, и время от времени происходили столкновения — иногда неприятные — между коренными русскими и наплывом иностранцев.
Этого больше не случится, — мрачно подумал он, взбираясь на более южный из двух шоссейных мостов, которые когда-то пересекали реку, и оглядываясь на запад, ожидая, когда остальные его люди присоединятся к нему. — Разрушения, которые нацисты нанесли Воронежу в 1940-х годах, были ничем по сравнению с полным опустошением, причиненным шонгейри.
Ему и его роте партизан из тридцати пяти человек повезло, что они переправились через реку живыми. Несмотря на тотальность, с которой три четверти города были буквально стерты с лица земли, по периферии все еще оставались руины, и эти руины были населены. Во всяком случае, если "населенный" было верным словом для обозначения полуголодных банд мародеров, сражающихся за любую еду или другие припасы, которые еще могли быть доступны в обломках. Тридцать пять упитанных (по крайней мере, условно говоря) мужчин с явно увесистыми рюкзаками представляли собой заманчивую мишень для засады, даже если все они были вооружены. К счастью, только одна банда мародеров была достаточно глупа или отчаявшаяся, чтобы действительно попытаться напасть... что привело к ликвидации рассматриваемой банды.
Конечно, мы еще не прошли весь этот путь, не так ли, Петр? — кисло напомнил он себе.
Они преодолели худшие разрушения — и большую часть того, что когда-то было городом, — но внутренние районы впереди могли быть еще хуже. Город был разрушен взрывом и огнем, особенно его западная окраина вдоль реки, и отсюда казалось, что произошел по крайней мере один дополнительный кинетический удар на северо-востоке, но это было за пределами зоны основного удара. Большинство его строений все еще более или менее стояли, и выгоревшее море разрушенных стен, руин без крыш и разрушенных промышленных зданий предлагало всевозможные неприятные возможности. Это была одна из причин, по которой он решил пересечь этот участок при дневном свете, когда у них было больше шансов увидеть надвигающуюся беду.
Ушаков повернул голову, когда лейтенант Иван Анатольевич Колесников поднялся по лестнице моста, чтобы присоединиться к нему. Колесников был старшим командиром взвода в своей собственной роте; теперь он и Ушаков были единственными оставшимися в живых офицерами всего их инженерного батальона. Если уж на то пошло, насколько Ушаков знал, он, Колесников и сержант Федор Иванович Белов были единственными выжившими в батальоне — и точка.
— Что ж, это выглядит неприятно, — сказал Колесников, поворачиваясь, чтобы осмотреть пустошь к востоку от них. — И воняет тоже.
Ушаков кивнул. Он обнаружил, что у убитых городов был свой собственный запах склепа — тот, который сохранялся еще долго после того, как люди, которые в них жили, были убиты. Жара тоже не помогала. Он прикинул, что температура должна быть не менее пятидесяти градусов — он предполагал, что ему пришлось бы привыкнуть называть девяносто градусами, если бы он когда-нибудь принял предложение Алдокима и пошел работать туда, где используют систему Фаренгейта. Для Воронежа было чертовски жарко даже в это время года, а температура в сочетании с влажностью создавала ощущение сауны.
И усиливала зловоние.
— Я сам не пожалею, если вернусь на природу, — сказал сейчас Ушаков. — И не только из-за вони.
— Понимаю, что ты имеешь в виду. — Колесников поморщился. — Знаешь, если бы я жил здесь, я бы уже съехал. Кругом все эти сельхозугодья, можно подумать, что по крайней мере некоторые из этих людей рассматривают возможность стать фермерами, прежде чем умрут с голоду!
