Он переключил свое внимание на командующего наземными силами Тейриса.
— Если, действительно, это кто-то, кто хочет оценить нашу технологию, очевидно, мы должны воспользоваться возможностью, чтобы в ответ оценить их технологию. Какими бы хорошими ни были системы безопасности седьмой наземной базы, ни одна из них не была специально направлена на угрозы уровня Гегемонии, так что вполне возможно, что мы оставили себя уязвимыми для более изощренного вторжения. Таким образом, полагаю, что нашим первым шагом должна стать полная переоценка уязвимостей наших систем. Улучшение наших существующих возможностей вряд ли повредит каким-либо мерам против людей, и если на самом деле один из наших коллег — членов Гегемонии играет с нами в игры, достаточное обновление наших систем может просто стать для них неприятным сюрпризом.
— Итак, мы начнем с приведения всех наших баз и персонала в максимальную боевую готовность. Далее, мы подчеркиваем всему нашему персоналу, что кто бы ни был ответственен, возможно, у него есть какая-то форма стелс-технологии. Им не понравится это слышать, но это, по крайней мере, поможет поместить события в привычную систему отсчета, а это не повредит. Лучше бы им сосредоточиться на угрозе, которая вписывается в их существующие... ментальные пейзажи, как могла бы выразиться Шейрез, чем тратить свое время на раздувание слухов всевозможными дикими домыслами!
— Далее, поскольку мы, очевидно, не можем полагаться на наши датчики, пока не обновим их соответствующим образом, мы подключим наши собственные физические органы чувств к сети. Когда я говорю, что хочу максимальной бдительности, то имею в виду именно это. Я хочу, чтобы все наши наземные базы интегрировали каждое закрепленное за ними подразделение в сети свободной связи в режиме реального времени. Все контрольно-пропускные пункты будут укомплектованы персоналом, а не предоставлены автоматике. Будут созданы регулярные передвижные патрули и дополнительные стационарные пункты безопасности с персоналом, и все подразделения будут регулярно связываться со своими центральными штабами. В то же время, когда мы объявляем об этих мерах всему личному составу, я хочу, чтобы все офицеры рангом выше командира батальона были проинформированы о том, что мы, возможно, имеем дело с тайными операциями врагов внутри Гегемонии. Я хочу, чтобы они были готовы признать это, если увидят доказательства этого, и решительно отреагировать. Если на самом деле у нас есть... соперники, крадущиеся по нашему заднему двору, я хочу, чтобы они были выявлены и нейтрализованы. Я бы предпочел, чтобы они были взяты живыми и полностью допрошены, но в данный конкретный момент я тоже не слишком разборчив в этом. — Он снова на мгновение обнажил клыки. — Если уж на то пошло, даже один или два мертвых крепту стали бы довольно убедительным доказательством, если возникнет необходимость продемонстрировать Совету их манипулирование ситуацией.
— А если это не другой член Гегемонии, сэр? — тихо спросил Тейрис. — Если выяснится, что люди каким-то образом нарушили безопасность командира наземной базы Шейрез без посторонней помощи?
— Честно говоря, во многих отношениях я был бы рад, если бы это было доказано, — признался Тикейр. — Это было бы гораздо менее тревожно с точки зрения долгосрочной стратегии империи, чем обнаружить, что наша предполагаемая добыча узнала, что мы намерены преследовать ее в нужное время. И если окажется, что это действительно был просто еще один пример того, как люди применили свои более примитивные технологии более инновационно, чем мы ожидали или допускали, улучшения в изощренности наших собственных датчиков в конце концов обязательно поймают их на этом. В конечном счете, наши возможности просто намного превосходят их, даже если мы еще недостаточно применили их к проблеме для любого другого результата.
— Однако в краткосрочной перспективе, пока мы пересматриваем и совершенствуем возможности наших систем, наше оборудование будет оставаться уязвимым для аналогичных проникновений со стороны тех, кто управлял этим, вот почему я хочу, чтобы во время нашей переоценки такой особый акцент был сделан на наблюдении с участием человека. Если уж на то пошло, я больше верю в чувства и бдительность наших собственных людей — часовых, осознающих свои обязанности и концентрирующихся на них, — чем в любые автоматизированные системы, какими бы мощными они ни были. Даже если наши сенсоры не смогут обнаружить этих людей — кем бы они ни были — на пути сюда, мы, по крайней мере, можем быть уверены, что наши собственные глаза, уши и носы сообщат нам, когда они прибыли.
Он снова оглядел сидящих за столом.
— Наши воины, наши офицеры — шонгейри. Мы не позволим этому эпизоду обратить нас в паническое бегство, как пожирателя сорняков, убегающего от охотника! Имея обязанности, на которых нужно сосредоточиться, наши солдаты успокоятся, несмотря на слухи, и, если посмотреть с надлежащей точки зрения, другие наши наземные базы фактически станут приманкой. Наш народ — хищники — охотники, а хитрый охотник приспосабливает свой метод к добыче, которую он ищет. Для хастара, копья, бегущего зверя и рога. Для броска, для ловушки. Для бинарха — скрытая яма и загонщики, чтобы загнать его в нее. Для великого тарнтара — застолбленный махрлар в качестве приманки. А для того, чтобы поймать самую опасную или неуловимую добычу из всех, главным оружием охотника часто является терпение. Очень хорошо, мы будем терпеливы, но мы также будем помнить, что рано или поздно охотнику всегда — всегда — приходит время наброситься. И мы набросимся, когда этот момент настанет. Какой бы это ни была человеческая уловка, какую бы продвинутую скрытность ни смог применить другой член Гегемонии, мы найдем способ ее обнаружить. Не бойтесь этого. И как только его обнаружат, мы выследим его и убьем!
* * *
— Да, Тейрис? — сказал Тикейр.
Командующий сухопутными войсками задержался, пока выходили другие старшие офицеры. Теперь он смотрел на командующего флотом, его уши были наполовину сложены, а глаза помрачнели.
— Были два небольших момента, о которых я... предпочел не упоминать при других, сэр, — тихо сказал он.
— О? — Тикейру удалось сохранить свой голос ровным, несмотря на внезапное холодное покалывание, пробежавшее по его нервам.
— Да, сэр. Во-первых, боюсь, что предварительные медицинские осмотры показывают, что командир наземной базы Шейрез была убита по меньшей мере на две двенадцатых части дня позже остального ее персонала. И есть признаки того, что так оно и было... ее допрашивали довольно долго, прежде чем сломали шею.
— Понимаю. — Тикейр мгновение смотрел на своего подчиненного, затем откашлялся. — Полагаю, вы сказали, два пункта?
— Да, сэр, верно. И второй момент заключается в том, что все блоки нейронного обучения базы отсутствуют, сэр.
Он встретился взглядом с Тикейром, и командующий флотом глубоко вздохнул в знак понимания.
— Думаю, что есть значительный смысл в тех моментах, которые вы затронули о возможном участии других членов Гегемонии, сэр, — спокойно продолжил Тейрис. — Не знаю, оправданы ли ваши опасения, но знаю, что на данный момент все мы нащупываем подсказки. Очевидно, что до тех пор, пока мы не узнаем больше, возможности безграничны. Тем не менее, я должен признать, что потеря этих образовательных блоков... беспокоит меня. Глубоко. Я ловлю себя на мысли, что задаюсь вопросом, мог ли какой-либо другой член Гегемонии быть настолько совершенно безумным, настолько безумным, чтобы просто передать такие устройства такому виду, как люди. С другой стороны, если не для того, чтобы передать их людям, зачем их вообще брать? Их полезность для любой другой из развитых рас была бы незначительной, поскольку они уже обладают собственной технологией обучения, но командир наземной базы Шейрез определила, что люди поддаются нейронному обучению даже без имплантов. Действительно, именно поэтому блоки присутствовали на ее базе в таком количестве. И вот почему их отсутствие так глубоко меня беспокоит. Если они попали в руки людей — были ли они изначально захвачены самими людьми или просто переданы им кем-то другим — и знают ли люди, как ими управлять...
Голос наземного командира затих. В конце концов, ему не было необходимости заканчивать предложение, поскольку каждый из учебных блоков содержал базовую платформу знаний всей Гегемонии.
. XXXVII .
— Петр, тебя кто-то ищет.
Ушаков поднял глаза, удивленно приподняв брови.
— Ищет меня? — повторил он, и Иван Колесников пожал плечами.
Ушаков подумал, что в этом пожатии плечами было что-то немного странное, хотя вряд ли это был первый раз, когда кто-то приходил за ними. Они потеряли Федора Белова четыре дня назад, и даже считая Ушакова и Колесникова, из его исконных украинцев осталось всего семеро. И все же, несмотря на эти потери, его общая сила фактически возросла, потому что они привлекли постоянный поток русских, большинству из которых было все равно, говорит ли их лидер по-русски, по-украински или на суахили. Все, что их заботило, — это его способности как убийцы пришельцев.
Были времена, когда Ушаков подозревал, что жестокость, проявленная шонгейри в районе его операций, напрямую проистекала из эффективности этих операций. Именно так это обычно срабатывало, когда "партизаны" или "партизанщина" — или "террористы", как он предположил, поскольку партизан одного человека был террористом для другого человека — оказывались успешными. Какого бы оккупанта они ни атаковали в данный момент, он набросится на мирных жителей в этом районе. В ходе этого процесса погибло много мирных жителей... и многие выжившие стали партизанами. И, конечно, иногда было верно обратное. Если бы он был готов оставить шонгейри в покое, они, возможно, были бы готовы быть менее жестокими по отношению к русским в этом районе.
Они могли бы.
Но он не собирался оставлять их в покое, и большинство местных жителей, которым удалось выжить до сих пор, казалось, разделяли его горькую, непоколебимую ненависть к пришельцам. На самом деле их не волновало, провоцировали ли его действия репрессии или нет, потому что почти все они присоединились к его банде, потому что у них больше не осталось никого, кому шонгейри могли бы отомстить.
В процессе он стал заметным человеком в сопротивлении, и он знал это. Даже шонгейри опознали его — во всяком случае, по имени — и горстка пленных шонгейри, которых люди Ушакова взяли и допросили, достаточно ясно дали понять (перед их собственной неизбежной смертью), что их начальство хотело насадить голову Петра Ушакова на палку.
Эта мысль не то чтобы наполнила его ужасом. Он обнаружил, что больше ничто так не действует. Во всяком случае, это доставляло ему удовольствие как доказательство того, насколько сильную боль он причинил им. Тем не менее, он был осторожен, чтобы поддерживать оперативную безопасность. Если бы он действительно был нужен шонгейри, и если бы они были достаточно умны, чтобы понять это, они бы попытались захватить одного из его партизан, который мог бы привести их к нему. Или, возможно, члена семьи одного из его партизан. Кого-то, кого они могли бы... убедить или принудить выдать его им. И не было никакого смысла притворяться, что они не могли этого сделать, если бы им это пришло в голову. Достаточно боли, достаточно голода или — что гораздо хуже — достаточно угроз кому-то, кого человек любит, — дочери или сыну, жене или мужу, — чтобы в конце концов найти брешь в чьей-либо броне.
Если, конечно, они уже не потеряли всех, кого когда-либо любили.
— Кто этот "кто-то", Ваня? — спросил он.
— Не знаю, — с несчастным видом сказал Колесников. — Его просто... обнаружили возле бункера Фетюкова. — Молодой лейтенант, который уже не выглядел молодым, покачал головой. — Мне это не нравится, — признался он.
— Он ищет меня, именно меня, или он ищет меня как 'командира повстанцев'?
— Он назвал тебя по имени.
Колесников, казалось, не становился счастливее, и Ушаков не винил его.
— Где он сейчас? — спросил я.
— Он сказал, что вернется к Фетюкову через пару часов. Он хочет, чтобы вы встретились с ним там.
— Не уходи, Петр! Пожалуйста! — произнес чей-то голос, и Ушаков повернул голову и посмотрел на ребенка, сидящего по другую сторону стола от него.
Ее звали Зинаида, и ей было семь лет. Душераздирающе мудрый и напуганный семилетний ребенок.
Он протянул руку, и она взяла ее, сжав его большой палец в одном маленьком, крепком кулачке, а мизинец в другом. Его Дарья так держала его за руку, прежде чем стала "большой девочкой", — вспомнил он и улыбнулся ей.
— Прямо сию минуту я никуда не уйду, — пообещал он ей по-русски.
— Но ты уходишь, — сказала она, и слезы навернулись на ее голубые глаза. — Я знаю, что это так!
— Возможно, так оно и есть, — согласился он, затем склонил голову набок. — Но если я это сделаю, что ты мне пообещаешь?
— Что я позволю тебе, — сказала она тоненьким голоском.
— Да, — согласился он. — И что ты позаботишься о своей матери, Борисе и Кондратии. Это то, что делают большие девочки.
Она молча кивнула, все еще глядя ему в лицо сквозь пелену слез, и он почувствовал, как сердце, которое, как он думал, умерло в Киеве, растаяло внутри него.
Глупо, — снова подумал он. — Глупо! О чем, во имя всего святого, ты думаешь, сумасшедший? Ты уже несколько месяцев живешь в долг, и ты это знаешь.
Да, он был таким, и он это сделал. Но когда он посмотрел в эти глаза, то ничего не смог с собой поделать.
И вот он совершил непростительное. Он позволил бы себе снова начать чувствовать, даже если это было худшее, что он мог сделать.
Его мысли вернулись к тому дню, когда они встретились, когда Зинаида так отчаянно цеплялась за него, в то время как взрыв перекрыл канализацию позади них. Оказалось, что они были достаточно глубоко, чтобы пережить кинетическую бомбардировку, которая превратила лес, через который они бежали, в изрытую кратерами, выжженную пустошь почти точно по расписанию. "Туннель" тянулся достаточно далеко, чтобы безопасно вывести их из непосредственной близости, и с тех пор он использовал ту же тактику еще дважды. Конечно, не всегда можно было найти удобный подземный коллектор, когда он был нужен, но он и Колесников обучили своих российских рекрутов тому, что они сами по себе знали, будучи компетентными боевыми инженерами. И попутно они научили их тому, что в кинетических бомбардировках нет ничего волшебного. Взрывы есть взрывы, и достаточно глубокая яма, расположенная достаточно далеко от места удара, была тем, что делало взрывы переживаемыми.
Но что изменилось для Петра Ушакова в тот день, так это то, что ноющая дыра в его сердце внезапно нашла, чем ее заполнить. Испуганная, полуголодная маленькая девочка. Ее младший брат, который больше никогда не разговаривал, разве что шепотом с их матерью. Ее грудной брат, родившийся после прибытия шонгейри. И отважная молодая женщина, которой удалось, несмотря на невообразимые трудности, сохранить жизнь обоим своим старшим детям, в то время как она каким-то образом добывала достаточно средств к существованию, чтобы у нее было грудное молоко, в котором нуждался ее ребенок.
