— Да. — Стивен Бучевски пристально посмотрел на серебряный диск Луны. — Да, я уверен, Дэйв. — Он отвернулся от луны, скрестив руки на своей массивной груди. — Может быть, придет время сказать ему — и маме — что я все еще жив... во всяком случае, в некотором роде. Однако прямо в эту минуту я не думаю, что он был бы готов справиться с этим.
— Что? С чего бы тебе вообще беспокоиться об этом? — Дворак покачал головой. — Методистский пастор, у которого сын-вампир... Где в этом может быть проблема?
— Вот именно. — Бучевски покачал головой, но при этом очень слабо улыбнулся. — Я люблю своих папу и маму больше всего на свете. — Его улыбка померкла, когда он вспомнил единственных людей, которые когда-либо занимали место его родителей в его сердце, но его голос не дрогнул. — Я люблю их, но им потребуется время, чтобы приспособиться, и я не хочу, чтобы они беспокоились об этом, мучились из-за этого, когда меня даже здесь нет.
— Должны ли они приспособиться, Стив? — очень тихо спросил Дворак.
— Что? Ты имеешь в виду все эти "проклятые души нежити" и тому подобное?
В голосе Бучевски было больше веселья, чем чего-либо еще, но Дворак посмотрел ему прямо в глаза и кивнул.
— Не думай ни на секунду, что я не благодарен, — сказал он. — И не думай, что я не упал на колени и не возблагодарил Бога, когда услышал о том, что произошло. Но, ты знаешь, это как раз то, что меня беспокоит. Я отношусь к Богу так же серьезно, как и твой отец. И это означает, что я могу понять, почему у него может быть что-то из тех же самых... вопросов, которые я задаю.
— Конечно, знаешь, — кивнул Бучевски. — По-другому и быть не могло. Но...
Стивен Бучевски сунул руку под рубашку. Когда он снова протянул руку, в ней был маленький красивый серебряный крестик, который Шэнайя подарила ему меньше года назад. Тот лежал на его широкой темной ладони, сияя в лунном свете, и он протянул его Двораку.
— Видишь?
Дворак посмотрел на крест, затем протянул руку и осторожно дотронулся до него. Рука, на которой он лежал, была прохладной. Не холодной, — подумал он, — просто прохладной. Кожа не была ни сморщенной, ни твердой. На ощупь это было так же, как кожа любой другой руки... за исключением того, что не чувствовалось никакого тепла.
— Голливуд по большей части ошибся, Дэйв, — сказал Бучевски. — Вампиры все еще существуют... как люди. Мы изменились, и я не собираюсь говорить, что перемены — приятный процесс, потому что, поверь мне, это не так. И я не собираюсь говорить тебе, что нет вещей, по которым я буду скучать — очень по многим — теперь, когда я больше не тот, кого Влад называет дышащими'. Но мы не становимся автоматически монстрами.
— Не автоматически, — повторил Дворак, и Бучевски кивнул.
— Это выбор, который мы все делаем, не так ли? Монстр, ангел, или, может быть, просто... чувак, ты как думаешь? — Он спокойно посмотрел Двораку в глаза. — Любой может выбрать стать убийцей. Любой может выбрать стать врачом. Один из них требует большей дисциплины и больше изучения, но это оба варианта. Я выбрал быть морским пехотинцем и убил немало людей на службе своей стране. Как и твой шурин. Как и ты, предполагая, что хочешь считать шонгейри "людьми". Сделало ли это меня убийцей или просто морским пехотинцем?
— То есть ты хочешь сказать, что даже Влада Дракулу просто неправильно понимают?
— Конечно, не хочу. — Впервые в голосе Бучевски промелькнуло то, что могло бы быть оттенком гнева. — На самом деле, он был бы первым, кто сказал бы тебе, что это было не то, что произошло. Правда в том, что Влад был монстром... но это было правдой еще до того, как он перестал дышать. Превращение в вампира не сделало его монстром; это только означало, что он мог делать еще более чудовищные вещи, и какое-то время это именно то, что он делал. Спроси его об этом.
— Нет, спасибо.
Дворак вздрогнул. Он уже дважды встречался с Дракулой, и хотя подозревал, что чувствовал себя рядом с ним менее некомфортно, чем могли бы чувствовать многие, существовала огромная разница между "менее некомфортно" и чем-то отдаленно похожим на "комфортно".
— Этот человек — и кем бы он еще ни был, он человек, Дэйв, поверь мне — потратил пять столетий на то, чтобы научиться не быть монстром. Он думает, что у него еще ничего не получилось, но я думаю, что он ошибается. Я видел его, наблюдал за ним. Ты знаешь, мы можем ходить в церкви. Мы можем молиться — я до сих пор делаю это довольно регулярно. И я видел его в церкви, видел, как он смотрит на этот крест, видел, как он все еще считает себя нечистым. Я не собираюсь говорить вам, что он "хороший" человек, потому что он родился в переломном пятнадцатом веке, и в нем все еще сохранилось больше, чем несколько, установок пятнадцатого века. Например, я не думаю, что он когда-либо будет сильно интересоваться "турками". Имея с ними то, что ты мог бы назвать неприятным опытом детства, который даже не учитывает то, как они обращались с румынами, когда он был еще молодым. Или о том, как его собственный брат Раду принял ислам и вторгся в Валахию при Мехмеде II. И, возможно, тебе тоже захочется взглянуть на то, что бояре сделали с его отцом и его старшим братом. За последние шестьсот лет или около того он побывал в действительно плохих местах — как в своей голове, так и физически — и он никогда не будет тем, кого можно назвать очень снисходительным типом. Но кем бы он ни был когда-то, он больше не монстр. И я не позволю ему снова стать таким.
Бровь Дворака приподнялась.
— Вот почему я не могу остаться и решить это с папой и мамой, — сказал Бучевски, аккуратно засовывая крестик обратно под рубашку и снова застегивая ее. — Влад нуждается во мне. Я обещал поддерживать его в здравом уме и собираюсь это сделать. Но я также знаю, что мы собираемся сделать с шонгейри, и именно поэтому я должен быть с ним. Думаю, я нужен ему как доказательство того, что он может создать другого вампира, который не является монстром. Потому что, возможно, если во вселенной есть хоть один вампир, который не является монстром, он тоже не может быть монстром. И пока я нужен ему для этого, я буду рядом. Потому что я в долгу перед ним за это. Потому что каждый выживший человек обязан ему этим. И потому что он, черт возьми, вполне этого заслуживает.
* * *
Теперь внимание Дэйва Дворака вернулось к настоящему, он посмотрел в освещенные фонарем глаза еще одного вампира.
Нет, — сказал он себе. — В глаза другого хорошего человека, который просто случайно тоже оказался вампиром. Один из двух или трех десятков вампиров — никто точно не знал, сколько именно, и вампиры не говорили, — которые были оставлены в качестве заместителей Влада Дракулы. Не для того, чтобы править планетой от его имени, не для того, чтобы терроризировать живых, а просто быть там. Чтобы быть уверенным, что в суматохе и потрясениях, которые наверняка будут сопровождать перестройку мира и адаптацию ко всем новым технологиям и возможностям, которые вот-вот обрушатся на человечество, "не дыщащие" монстры были начеку.
Знаете, — размышлял он сейчас, — если я какой-то коррумпированный силач или военачальник, который ненавидит, когда даром пропадает хороший кризис, и думает, что было бы действительно круто самостоятельно построить новую маленькую империю, и кто-то вроде Петра Ушакова вливается в мою замочную скважину в виде столба дыма и предполагает, что мне действительно следует подумать о том, чтобы изменить свои привычки, я бы, вероятно, сделал это. Я имею в виду, не знаю наверняка, но... вероятно.
Он усмехнулся при этой мысли, затем встряхнул себя.
Нам придется привыкнуть к представлению о галактике, в которой обитают другие разумные виды. Я также не думаю, что все они нам очень понравятся. Но, возможно, что нам действительно нужно сделать, так это выработать привычку признавать, что наша скромная маленькая планета на самом деле является домом для двух самостоятельных разумных видов. Того, который дышит, и того, который этого не делает. Если мы собираемся избежать модели шонгейри — или Гегемонии, если уж на то пошло, — и научиться по-настоящему сосуществовать с другими людьми, возможно, нам следует начать практиковаться прямо здесь, дома.
— Что ж, — сказал он вслух, — теперь, когда "Спарки" перестал сам себя взрывать, полагаю, мне следует пойти посмотреть, готовы угли или нет. — Он улыбнулся своей жене. — Это было — сколько? Шесть месяцев с тех пор, как я готовил стейк на гриле? Боже, это действительно каким-то образом возвращает меня домой.
— Как и тот факт, что мистер фанат стейков Дворак собирается жарить стейки, которые он на самом деле заморозил, — парировала она.
— Эй, если бы я не сунул их в морозилку до того, как все это началось, у нас бы их сегодня не было. Я имею в виду, конечно, замораживание стейка относится к разряду противоестественных действий, но иногда у вас просто нет выбора. И что касается приготовления их на гриле сегодня — или, скорее, сегодня вечером, теперь, когда Петр смог присоединиться к нам, — я просто отмечу, что сегодня день рождения девочек, а во вторник — мой день рождения, и в следующую пятницу будет первый день нового учебного года. Школы снова откроются, Шэрон! Если всего этого недостаточно, чтобы разморозить несколько оставшихся в мире филе, то я не знаю, что еще надо!
— Ты прав, — сказала она гораздо мягче. — Ты прав. Конечно, школа уже никогда не будет такой, как прежде, не так ли?
— Ничего особенного, и нам просто чертовски повезло, что Хауэллу удалось объединить так много Северной Каролины. Знаешь, я вчера говорил об этом с Сэмом. Они говорят о том, чтобы пойти дальше и объединить Северную Каролину и Южную Каролину в один штат, по крайней мере, на некоторое время. — Дворак покачал головой. — Трудно поверить, что мы вот-вот станем самым богатым, самым стабильным, самым образованным штатом — или штатами — во всем Союзе. Они даже говорят о том, чтобы перенести новую национальную столицу в Роли! Где-то внизу, на кладбище, Джон К. Кэлхун и Дэниел Уэбстер, должно быть, разыгрывают бурю. И даже не заставляй меня начинать с Уильяма Текумсе Шермана!
— Я мало что знаю об этом Кэлхуне или Уэбстере, — сказал Ушаков, — но о Шермане я слышал. И из того, что я видел и слышал до сих пор, я нисколько не удивлюсь, если ваш губернатор Хауэлл не станет еще более знаменитым, чем он, когда наконец будут написаны книги по истории. Если уж на то пошло, я подозреваю, что он станет президентом Хауэллом, как только ваша страна сможет организовать новые выборы. Мне кажется, что он действительно этого заслуживает.
— Ну, может быть, и так, — не сопротивлялся Дворак, — но я скажу тебе прямо сейчас, Сэм, Лонгбоу и Хауэлл не в своем уме, если думают, что я соглашусь баллотироваться в Сенат. — Он вздрогнул. — О, нет, ты не повезешь меня в Вашингтон — или Роли, или куда там еще, черт возьми, мы перенесем столицу, когда приступим к ее восстановлению! У меня есть хижина в горах с бункером, клянусь Богом, и я остаюсь в ней!
— Аминь, Господи! Аминь, — горячо сказала его жена. Затем хлопнула его по здоровому плечу. — А теперь тащи свою ленивую несенаторскую задницу на кухню и начинай готовить!
— Да, мэм. Слышать — значит повиноваться, — сказал он, и они вдвоем с Ушаковым направились к костру, за ними последовали Зинаида и их собственные дети.
— Знаешь, Петр, — сказал Дворак, оглядываясь через плечо на украинца, — перед тем, как уйти, Стивен сказал, что ему будет не хватать некоторых вещей, связанных с дыханием. Я должен сказать, что одна из вещей, от которых я бы не хотел отказываться, — это еда. Особенно, — он ухмыльнулся Моргэйне, — стейк.
— Да, стейк! — Моргэйна согласилась с широкой улыбкой.
— Я хочу, чтобы мой был хорошо сделан, папочка, — сказал Мэйлэчей, и Дворак покачал головой.
— Какое святотатство, — пробормотал он.
— Что ж, — сказал Питер, проводя пальцем по мордочке сонного щенка, все еще растянувшегося вдоль его правого предплечья, — возможно, я сам не приму участие в вашей трапезе, но мне всегда нравится беседовать. И, возможно, если я нарежу кусочки достаточно мелко, Ренфилд с удовольствием откусит.
Дворак и его жена остановились как вкопанные, повернувшись, чтобы недоверчиво посмотреть на него.
— Что? — спросил он, приподняв брови.
— Как ты только что назвал этого щенка? — потребовала Шэрон Дворак. — Я не знаю, сохранились ли где-нибудь эти записи, но Мерлин и Нимуэ оба зарегистрированы в Aмериканском кинологическом клубе, и я не уверена, что это имя, простите за выражение, подойдет для одного из их отпрысков!
— О чем ты говоришь? — спросил Ушаков с озадаченным выражением лица.
— Ты только что назвал этого щенка "Ренфилд", — сказала она, протягивая руку, чтобы ткнуть пальцем ему под нос, смертоносное создание из нежити он или нет. — Не притворяйся, что ты этого не делал, Петр Степанович Ушаков!
— Конечно, нет! — сказал он, бережно прижимая щенка к груди. — Это его имя — Майло Ренфилд!
— Нет! — зарыдала Шэрон. — Только не говори мне, что ты назвал одного из щенков моей собаки Майло Ренфилдом! О чем, по-твоему, ты думал?
— Я думал, что это прекрасное имя, — запротестовал Ушаков.
— Забавно, ты не выглядишь испорченным, — заметил Дворак, затем задумчиво склонил голову набок. — Скажи мне, как тебе пришло в голову именно это имя, Петр? Кто-нибудь, о, случайно, не предложил тебе это?
— Возможно. — Ушаков тоже склонил голову набок, задумчиво прищурив глаза.
— Ну, мне просто было интересно. Был ли это Стивен... или Влад?
— Влад, — ответил Ушаков. — А что? Он сказал, что это имя персонажа из фильма, который он однажды видел. Персонаж, с которым он чувствовал себя довольно близким.
Дейв Дворак прикрыл глаза здоровой рукой и покачал головой.
— Я должен был догадаться, — сказал он.
— Догадаться о чем? — потребовал Ушаков.
— Кто это предложил. — Дворак снова покачал головой, затем опустил руку и положил ее на плечо Ушакова, подталкивая его к поджидающему угольному грилю и стейкам. — Не волнуйся, мы объясним. — Он снова покачал головой. — И ты знаешь, это предложение только доказывает, что Стивен был неправ.
— В чем неправ? — спросила его жена, все еще явно разрываясь между возмущением и весельем из-за имени, которым наградили четвероногого члена ее семьи.
— Что ж, надеюсь, Петр не поймет меня неправильно, но если Влад Дракула единственный, кто сообразил дать такое имя щенку, которого усыновил вампир, то глубоко внутри он все еще монстр [Майло Ренфилд (Milo Renfield) — слуга графа Влада Дракулы в известном фильме "Дракула" (1979 год)].
Copyright. Н.П. Фурзиков. Аннотация, перевод. 2023.
