— Не было у меня тогда никакой радости, ни от той зимней войны, ни от победы в ней.
— Вот и у меня также. Я когда начал просматривать газеты, то меня заинтересовал вопрос. Почему никто не пишет про простых людей, которых нынешние Кремлёвские власти, бросили на произвол судьбы в областях нынче занятых врагом? Во всех газетах сообщали, что Красная армия временно оставила многие города, деревни и сёла. Но в них почему-то ничего не сообщалось о том, что стало с простыми людьми, которым просто некуда было бежать от войны. Помяни моё слово, Аринушка. Тех людей, которых нынешние власти бросили на занятой врагами территории, энкаведешники и чекисты впоследствии будут обвинять в том, что они дескать жили под немцами в оккупации, а значит, все они являются "германскими шпионами" и "врагами народа". Представь, сколько народу вновь пойдёт по этапам в лагеря.
— Неужто всё так и будет?
— Власть никогда не признает свою вину и допущенные ошибки. Так было во все времена. У представителей власти всегда простой народ виноват. То он не выполнил их "мудрых приказов и постановлений", то в армию отправил служить плохих и необученных бойцов. Среди высшего военного руководства, точно такое же отношение к нижним чинам. Наверное помнишь слова одного командующего армией: "Берегите лошадей, солдат бабы ещё нарожают"? Если сражения проиграны, то вся вина лежит на простых бойцах и младших командирах, которые не выполнили поставленную им задачу. Выживших в тяжёлых боях бойцов и младших командиров, высшее военное руководство станет обвинять в трусости и предательстве, ибо они все не умерли на поле боя, чтобы остановить полчища врагов. А вот ежели случилась где-то победа над врагом, то енто произошло исключительно благодаря гениальности высшего военного руководства. Ведь они же благодетели, ночами не спали, а в своих кабинетах разрабатывали стратегические планы ведущие Красную армию к победе. Вот возьми газетку, что я только что просмотрел. В ней как раз про разгром немецких войск под Москвой статья написана. Ты обязательно обрати своё внимание на то, что в данной статье перечисляют только лишь одних генералов, под командованием которых Красной армии удалось одержать победу под Москвой. Ежели енти генералы, такие гениальные полководцы, то почему они германцев ещё на нашей границе не остановили?
— Демид Ярославич, а вы примерно догадываетесь, почему Красная армия отступала?
— Причин отступления может быть несколько, Арина. От просчётов высшего командования в верхах, ведь они строили планы воевать малыми силами на чужой территории, до предательства и нежелания воевать непосредственно в войсках. Я не говорю, что все поголовно воинские части Красной армии не хотели воевать с врагом, напавшим на нашу родину. Простые бойцы, а также младшие и средние командиры, получив приказ стоять насмерть, его выполняли и сражались с врагом не жалея своих жизней. Вот только когда они погибали, уже некому было останавливать германские войска. А высшее командование Красной армии так быстро отступало, что порой даже забывало отдать приказ на отход своих войск на новые позиции. Я ничего не придумал. Об ентом мне рассказали бойцы и командиры, которых тяжелоранеными вынесли с поля боя их товарищи, и отправили лечиться в госпиталь.
— Вы сказали, что в Красной армии были и такие люди, которые "не хотели воевать". А разве настоящие мужчины могут отказаться защищать свою родину и своих близких?
— Арина, а их разве кто-нибудь призывал "защищать свою родину и своих близких"? Их вели в бой умирать "за Советскую власть", "за коммунистическую партию большевиков" и "за товарища Сталина". Сама подумай на досуге, будут ли призванные в армию рабочие, чьи семьи пострадали от действий чекистов, или дети раскулаченных крестьян и ограбленных властями колхозников, добровольно сражаться и умирать за енто? Нет! Вот они и не сражались, а просто шли и сдавались в плен немцам. Яростно сражались, с напавшими на нашу страну вражескими войсками, именно те бойцы и командиры, которые своим сердцем понимали, что они защищают свою родину, свой народ, своих боевых товарищей, а также своих близких. А на политические лозунги различных комиссаров перед боями, они просто не обращали никакого внимания.
— Как вы думаете, Демид Ярославич, ушедшие в армию поселяне тоже яростно сражаются с германцами?
— Да. Иначе и быть не может. Ведь они знают, что защищают свою родину и оставшихся дома в Урманном своих родных и любимых.
Наш разговор прервала появившаяся в моём кабинете Вереслава, усердно отряхивающая снег со своей шубки.
— Мамочка, там два дяденьки из деревни, больную девочку на санях привезли в больничку.
Арина тут же облачилась в свою волчью шубу, и взяв дочку за руку покинула мой кабинет, а я продолжил просматривать газеты привезённые почтальоншей...
В самом конце зимы, я сидел в Управе и ждал, когда Вереслава придёт ко мне на занятия по русскому языку, но девочка почему-то задерживалась. Она появилась в моём кабинете примерно через полчаса, после назначенного времени.
— Почему опаздываешь на занятия, красавица? — спросил я девочку.
— Дядя Демид, я не опаздывала. Я мамочке в нашей больничке помогаю. К нам опять двух поломанных лесхозовцев, старики из деревни на санях привезли. С лесхозовцами наш Ярик домой с войны возвернулся. Ему мамочка щас перевязки делает, и горячим взваром его отпаивает. Ярик в дороге застудился немного. Мамочка послала меня предупредить, что он к вам вскоре в Управу подойдёт. Мне надолго задерживаться не велено, надобно в больничку возвращаться, и мамочке помогать.
— В таком случае, Вереславушка, беги, помогай матери, а занятия мы проведём, когда у тебя времени свободного побольше будет.
— Хорошо, дядя Демид, — сказала девочка, и выбежала из моего кабинета.
А я вышел в холодные сени, ведущие на задний двор за Управой, долил воды в самовар до полного, запалил в нём наструганную щепу и подсоединил самодельную трубу, выводящую дым на улицу. Вскоре вода в самоваре закипела. Отсоединив трубу, я отнёс самовар в свой кабинет и установил его на стол.
Едва я закончил заваривать чай в заварнике, как в кабинет зашёл прихрамывая Яр. Он был в командирской шинели с двумя лейтенантскими кубарями в петлицах. Вот только в левом рукаве шинели, вместо кисти руки, виднелась забинтованная культя.
— Здравия, Демид Ярославич, — первым поздоровался Ярик, и снял шапку. Я сразу увидел, что он стал совсем седой. — Вот вернулся домой, ибо списали меня военврачи подчистую.
— Здравия, Яр. С возвращением, — сказал я, и обнял своего поседевшего помощника. — Давай я помогу тебе снять шинель. У меня в Управе тепло. Печь хорошо всё прогревает.
— Не нужно, мне помогать, Демид Ярославич. Я уже сам научился, снимать и одевать её, — Яр быстро снял шинель и повесил её на вешалку.
— Присаживайся за стол. Сейчас я тебя хорошенько накормлю, напою свежезаваренным чаем, а ты мне потом всё подробно расскажешь. Начиная от твоего призыва в Красную армию, до самого возвращения в наше поселение. Ты даже не представляешь, как же я рад, что ты пришёл домой!
— За то что я пришёл домой на своих двоих, надобно благодарить вашу дочку Младославу Демидовну. Енто она не позволила хирургам в госпитале оттяпать мне ногу по колено, — сказал Яр, присаживаясь за стол, — а то бы я был сейчас однорукий и одноногий. Младослава сама у меня из ноги осколок и все мелкие частицы удалила, всю рану от гноя очистила, а затем выходила и в строй возвратила. Пусть я, после операции, и охромел немножко, зато с обеими целыми ногами остался. Я вашей дочери теперь всю жизнь благодарен буду.
В этот момент в мой кабинет заглянула Вереслава.
— Дядя Демид, мамочка послала узнать, вам надобно чего-нибудь?
— Ты вовремя появилась, красавица. Принеси с кухни котелки с обедом. Надо Яра накормить.
— Поняла. Я щас быстро всё принесу.
После того, как мы с Яриком хорошо покушали, малышка Вереслава быстро убрала со стола всю пустую посуду, и унесла её на кухню. Двери в мой кабинет остались открытыми, скорее всего, любопытная Вереслава решила послушать рассказ, о боевых подвигах нашего поселянина.
Когда мы выпили по стакану цейлонского чая, я услышал рассказ Яра:
"Когда мы приехали в Барнаул на какой-то сборный пункт, один из командиров отвёл меня к небольшой группе таких же как мы призывников, численностью в два десятка человек, и сказал, что назначает меня старшим данной группы. Мне было приказано смотреть за порядком, и чтобы призывники не напились. Потом он добавил, что вскоре должен подойти командир, прибывший за пополнением.
Я сразу решил познакомиться с парнями и мужиками нашей группы, вполне возможно, мне с ними потом в бой идти придётся. Они все оказались городскими и очень сильно удивились, что старшим группы назначили "деревню", как выразился один из них.
— Послушайте, Яр Яросветич, а почему вас назначили старшим? — спросил меня мужчина лет тридцати, который представился как Антон Павлович. Его тогда ещё другие призывники с улыбкой спрашивали, а не "Чехов" ли у него фамилия? Как оказалось нет. Иванов у него была фамилия.
— Возможно потому, Антон Павлович, что я сержант запаса, а может быть из-за того, что любое оружие мне привычно.
— Ты что "Ворошиловский стрелок"? — бесцеремонно влез в наш разговор парень, который назвался Никитой Столяровым. — Сколько очков из ста выбиваешь?
— Не понимаю, о чём ты спрашиваешь, Никита.
— Как это не понимаешь?! — очень удивился парень. — Ты что, никогда не сдавал нормативы на значок и не стрелял из винтовки Мосина в тире по мишени?!
— Почему? На военных сборах мне приходилось стрелять из винтовки Мосина, но нам там выделили только по пять патронов для данного вида оружия. Все пять мишеней я поразил точно в центр.
— Значит ты всего пять раз в жизни из винтовки Мосина выстрелил? — не унимался Никита.
— Никита, я уже больше десяти лет занимаюсь промысловой охотой в артели. Сначала у меня был японский карабин "Арисака". У нас в артели им все дети и женщины владели, а последние лет шесть я охотился с американским "Винчестером". Так что у меня времени стрелять по мишеням в тире вообще не было. Пока вы в городе учились стрелять по мишеням в тире, я охотился в урмане на кабанов и маралов.
— Так бы сразу и сказал, что ты охотник, — почему-то грустно сказал парень.
— Странный ты человек, Никита. Когда бы я вам про енто сказал? Мы же только сейчас друг друга в первый раз увидели и познакомились.
Наш разговор прервался, так как к группе подошёл командир с сопровождающим бойцом.
— Кто старший группы? — спросил командир.
— Я старший, сержант запаса Тарусов, — чётко по-военному ответил я командиру.
— Всё верно. Именно вашу группу мне отдали. Так, товарищи призывники, я ваш командир, лейтенант Светлов. Зовут меня Сан Саныч. Всем понятно? — увидел наши кивки, он сказал своему сопровождающему: — Так, Курочкин, оформляй старшего сержанта Тарусова командиром первого отделения первого взвода. Он сам потом отберёт из группы десять человек в своё отделение, а остальных во второе отделение оформишь.
— Товарищ командир, разрешите обратиться? — спросил я нашего командира, так как он не верно услышал моё воинское звание.
— Некогда, Тарусов, некогда. Все вопросы и разговоры потом. Нас уже состав на путях ждёт. Командуйте группе погрузку на автомашину. Вон та, самая ближняя к нам, — он рукой указал на полуторку стоящую у ворот сборного пункта. — А мне ещё у военкома надо все бумаги забрать и за вас расписаться.
Пришлось выполнять приказ командира. Вся наша группа и Курочкин, погрузились в кузов полуторки. Курочкин быстро записал в свою тетрадь все данные призывников, а затем напомнил мне, чтобы я не забыл набрать себе бойцов в отделение. После чего, он привалился к кабине, и сразу же заснул. Видать боец не высыпался последнее время.
Когда Курочкин записывал данные призывников, то я всё внимательно слушал и запоминал, чтобы понять, что из себя представляют люди из нашей группы. А когда мы поехали к вокзалу, то я сделал вид, что тоже уснул, а сам прислушался к разговорам в нашей группе. Для себя я отметил Ивана Степного, который работал поваром в заводской столовой, Степана Перовского, слесаря из мастерских, и двух братьев, Николая и Мирона Соболевых, которые работали в тире Осовиахима, где городская молодежь сдавала зачёты по стрельбе из винтовки, а ещё Антона Павловича. Не знаю, чем-то он мне понравился. Наверное своим спокойствием и рассудительностью. Больше всех мне не понравились Никита и Савелий Болотный. Именно Болотный при знакомстве обозвал меня "деревня". Слишком болтливые они оказались. Спорили со всеми по любому вопросу, будто всё на свете знают, а политическими лозунгами сыпали, словно передовицы из газет читали.
Разговоры прекратились, когда наша машина остановилась возле вагона-теплушки в конце состава. Прозвучала команда покинуть машину и грузиться в вагон. В вагоне были установлены деревянные двухъярусные лежаки, сбитые из досок. Я выбрал себе нижнюю лежанку и положил на неё свой заплечный мешок, а верхнюю лежанку надо мной занял Антон Павлович. Остальные почему-то стояли у входа и не знали что выбрать.
— Вы почему в проходе стоите и не занимаете места? — спросил я у парней из нашей группы.
— Так Никита сказал, что сейчас придёт командир и всем покажет их места.
— Я не понял, у вас разве Никита стал командиром? Мы с Антоном Палычем места заняли, а боец Курочкин занял места для себя и нашего командира. Я прав, товарищ Курочкин?
— Совершенно верно, товарищ старший сержант.
— Вот видите. Занимайте побыстрее места, а то вскоре машины еще призывников привезут, и тогда вам точно мест не достанется.
Мои слова подействовали и вскоре вся наша группа разместилась. Боец Курочкин мне вновь напомнил про приказ нашего командира.
— Я уже отобрал пятерых, товарищ Курочкин. Можете их записать в моё отделение. Антон Павлович Иванов, Иван Степной, Степан Перовский и два брата, Николай и Мирон Соболевы.
— Нужно срочно ещё пятерых выбрать, так как мне засветло надо все документы оформить.
— Понял, — ответил я Курочкину и прошёл по проходу к нижнему лежаку, на котором сидело пятеро хмурых молодых ребят.
— Чего нахмурились, парни?
— А чему радоваться? Мы только фабрично-заводское училище закончили. Думали на завод пойдём работать, чтобы родителям помочь младших братьев и сестёр прокормить, а нас в армию забрали. Гришкиной матушке аж с сердцем плохо стало, когда повестку в военкомат принесли. Хорошо мимо девушка шла, она как увидела что тётя Нина падает, подхватила её и точки на руках ей стала нажимать. Когда тёте Нине стало полегче, девушка ей сказала, чтобы та в артельное представительство сходила и к любой целительнице за помощью обратилась, — за всех ребят мне ответил крупный парень Всеволод с фамилией Мальков. — Теперь нашим семьям некому помогать, помрут они от голода, пока мы на фронте погибать будем.
— Что-то рано вы помирать собрались, соколики? Пойдёте в моё отделение, ежели я вашим семьям смогу помочь? Только чур все мои приказы выполнять не рассуждая.
