— Проведу тебя в повязке до места, ты уж не обижайся. Все-таки ты разведчик, а «Церберу» невыгодно, чтобы его исследования были переданы одному из правительств. Пока человечество не стало единым, дарить преимущество какой-то одной фракции было бы очень неосмотрительно, — сказал Петровский, поддерживая Колесникова за локоть.
— А разве это не противоречит самой цели создания? Разве не ты мне объяснял, что «Цербер» стоит на защите всего человечества? Правда, те опыты, о которых мне рассказывал Шепард, когда сталкивался с вашими учеными, совсем не похожи на гуманные исследования во благо. И в чем же смысл организации? Даже название подобрано не слишком удачное. Насколько я помню, тот мифический пес охранял вход в ад. Знаешь, как я понимаю функции той сторожевой собаки? Он сторожит врата не от ненужных эмигрантов, а чтобы из ада аборигены не побежали. Нет, серьезно, Олег. Много ты видел людей, стремившихся на тот свет и именно в самые жаркие его уголки? Я нет.
— Просто никто тебе не рассказывает об опытах, которые проводятся в государственных лабораториях. Особенно в советских, стоит отметить. А там все тоже очень негуманно, хотя и позиционируется, как важные исследования. Кому важные? В чем их смысл? Почему такая секретность в этих, на первый взгляд, абсолютно невинных разработках? Ответов нет. А вот зацепиться за организацию и назвать ее научные изыскания бесчеловечными, не зная сути — это мы завсегда. И плевать, что сам я жру окурки с тротуара — курить при мне не смейте, ненавижу дым! Вот и вся позиция государства в этом вопросе. А что до того мифологического пса, то я могу с тобой поспорить. Цербер не только разрешил аборигену покинуть Царство Аида, но и всеми лапами помогал ему при этом, — Петровский остановился и принялся проводить какие-то невидимые для Колесникова манипуляции.
— Почему стоим? — спросил разведчик. — Я впечатлен твоим монологом, особенно завершающей его частью. Я уже почти простил тебе похищение, только не мучай меня дальше загадками.
— Подожди. Открою дверь, и сам все увидишь. Только обещай: в обмороки от неожиданности не падать и руки мне на радостях не целовать, — Петровский вновь взял под руку Колесникова и помог сделать еще несколько шагов.
Колесников почувствовал, как изменилась температура. В помещении, куда его завел Петровский, было куда прохладней, чем в тех местах, по которым они шли ранее. Причем, прохлада эта была неприятной и напоминала температурный режим, поддерживаемый в моргах. Воздух слишком сухой, а запах лекарственных препаратов, казалось, въедался в ноздри и раздражал легкие.
— Теперь повязку можно и снять. Хотя, если тебе она нравится, можешь оставить себе, — сказал Петровский.
— Без наручников и плетки комплект не полный, так что спасибо, не нуждаюсь, — Колесников сдернул повязку и первое, что он увидел, это лицо ослепительно красивой девушки, с улыбкой за ним наблюдающей. Разведчик смутился, так как был уверен, что кроме товарища его никто не слышит.
— Если есть нужда, то приобрету для тебя все необходимое и отправлю почтой, — с напускной серьезностью пообещал Петровский.
Колесников посмотрел на стоящего рядом друга. Похоже, он тоже не собирался менять привычек и одевался, как и прежде: в свой любимый парадный мундир. Но в отличие от того же Колесникова, погоны снимать не стал. Разве что нашивка с символикой «Цербера» на руке появилась, а так все было по-прежнему.
— Миранда Лоусон. Оперативник «Цербера» и руководитель проекта «Лазарь», — представилась девушка.
— Колесников. Посол СССР на Цитадели, — представился разведчик.
— Я вас знаю, — кивнула Миранда. — Слышала от Петровского о вас много хорошего.
— Неожиданно, что бывший председатель КГБ говорит что-то хорошее о ком-то не посмертно, — улыбнулся Петровскому Колесников. — Это «Цербер» так хорошо на тебя повлиял? Если да, то я пришлю вам Михайловича.
— Часть оперативников он перестреляет сразу, а другую целенаправленно будет доводить до слез. И с кем мне работать? Между прочим, я еще не показал тебе то, ради чего привез. Подойди, — Петровский сделал пригласительный жест и показал на окно.
Колесников подошел и взглянул в указанном направлении. Помещение, в которое его привели, располагалось над лабораторной комнатой, напичканной незнакомым разведчику оборудованием и множеством персонала, суетящегося вокруг того, что находилось в центре кабинета.
— Смотри внимательно, — посоветовал Петровский.
Колесников сосредоточенно стал вглядываться в то, что так озабоченно обрабатывали загораживающие обзор ученые. Единственное, что пока удалось понять — это то, что на лабораторном столе находится тело, принадлежащее мужчине. Причем обзор того места, где к телу природой прикручивалась голова, заслонял имеющий нехилые габариты один из этих людей.
— Уилсон, сделайте шаг влево, — прозвучал в громкоговорителе голос Миранды.
Колесников потер глаза, не веря увиденному, и прижался лбом к стеклу. Нет, зрение его не обманывало, и он действительно видел точную копию одного знакомого капитана, с которым его когда-то свела судьба.
— Это же не… невозможно, — пролепетал он, вновь впиваясь глазами в тело человека, одиноко лежащего на лабораторном столе.
— Мой опыт говорит мне, что в этой жизни возможно все, — заметил Петровский. — А это как раз доказательство неправоты твоей теории относительно Цербера. Доставили капитана прямо из ада на свет божий. Разве это не чудо, что вернули этого человека к жизни именно те, кого ты называл «безумными учеными»? Сомневаюсь, что «умные» смогли бы совершить подобное.
— Но как? Все в галактике абсолютно уверены, что он мертв. Два года… Почему «Цербер» скрыл то, что сумел спасти Шепарда? — Колесников с трудом оторвался от капитана и взглянул на Петровского.
— На этот вопрос отвечу я, — заговорила Миранда. — Мы не были до конца уверены, что все получится. Слишком обширные повреждения, слишком частые отказы ученых от работы, не верящих в успех и, наконец, отношение Альянса к герою, которого старательно пытаются забыть.
— Согласен. Правительства всех рас посчитали, что если не будет образа Шепарда, то и исчезнет та угроза, с которой он пытался бороться. Обычная детская позиция: прятаться от невидимой опасности, укрываясь одеялом целиком. Многие не захотят его возвращения, а найдутся и такие, кто захочет этому помешать. Ради улучшения репутации «Цербер» не станет рисковать Шепардом, — добавил Петровский. — Надеюсь, ты сохранишь это в тайне? Я хотел, чтобы ты увидел, что «Цербер» не так страшен, как его показывают не знающие люди.
— И все же я не понимаю, как вам это удалось. Он ведь был мертв, — Колесников отошел к двери. — Простите мою привычку, но очень тянет закурить. Можно пойти туда, где это разрешено?
— Идем. Заодно организую тебе связь с Призраком. Думаю, это будет нелишней попыткой убедить тебя так яростно не критиковать «Цербер» на всех заседаниях Совета. Право, я почти начинаю верить, что работаю на организацию, способную только устраивать террористические акты и похищать людей из колоний после просмотра новостей.
— Итак, советский посол все-таки согласился посетить одну из главных станции «Цербера». Мне это очень приятно, так как ваших сограждан в нашей организации очень мало, что обидно. А иногда очень тянет почистить голову шомполом советского скептицизма, — начал свою речь Призрак.
Колесников хмыкнул. Вообще-то он не давал согласия на встречу и желанием увидеть главу синдиката, пусть даже в виде голограммы, не горел. Не тот тип людей, с которыми стоило связываться и которым можно довериться. Далеко не тот.
— Петровский говорил о вас, как о бесконечном идеалисте. Могу я спросить? Даже атака на Цитадель и гибель почти всего Тяжелого советского флота не заставляют вас думать, что вы работаете не на тех людей? Разве у вас не появились вопросы к ЦК?
— Появились. Причем множественные, — признался Колесников. — Только я предпочитаю искать ответы там же, где возникают вопросы. Вряд ли вы или Альянс сможете мне растолковать некоторые вещи, которые понимаются только изнутри.
Слишком долгий взгляд, затяжка, стряхивание пепла с сигареты. Снова колющий взгляд. Петровский, стоящий в сторонке, видимо решил участия в беседе не принимать. Снова затяжка. Колесников ненавидел такие паузы в разговорах.
— Приятно видеть патриота. Явление, постепенно становящееся рудиментальным. Но что делать людям, убеждения которых не подходят под стандарты принятых идеологий? Форматировать мышление? Или, не думая, подстраиваться под навязываемые взгляды?
— Вы родились не под тем знаменем. Вряд ли бы у вас были подобные сомнения, появись вы на свет и получив образование в одной из советских республик. Я не берусь утверждать, что теория коммунизма наиболее верное направление политической мысли, но куда более правильное, чем у соседей. И ваше недовольство, и стремление создать государство в государстве служит тому еще одним доказательством, — сказал Колесников.
— Демократия Альянса ни что иное, как добровольно принимаемое рабство, — кивнул Призрак. — И все политическое устройство лишь в теории хорошо смотрится. Как анархизм, когда-то занимающий умы и пытавшийся строиться на определенных территорий вашего союза. На практике все было более чем печально.
— У вас есть выбор, если демократия Альянса вас не устраивает, — заметил разведчик. — И изнутри другое правительство, не демократическое, кстати, смотрится не хуже, чем со страниц учебников.
— Коммунизм — это другая крайность. Слишком самоуверенны ваши вожди, слишком сильно давят идеологией на умы, слишком навязывают ее исключительность. И получается стадо одинаково подстриженных овечек, — Призрак прищурился. — «Только в коллективе индивид получает средства, дающие ему возможность всестороннего развития своих задатков». Маркс явно не хотел видеть индивидуумов или откровенно заблуждался. В стаде не рождаются личности. Одно очко в пользу Альянса, вы не согласны, товарищ полковник?
— Не возьмусь процитировать дословно притчу, но о фараоне Кратии было бы полезно почитать всем представителям Альянса, — парировал Колесников. — Надеюсь, мы поговорим о чем-нибудь более важном. А выяснение степени разности я бы оставил для политиков Земли. К тому же я не вижу истинных причин ваших сомнений. Может, вам не давали развернуться на одной из территорий? Или кто-то разумно решил, что благородной заботой о человечестве вы лишь прикрываете свои зверства и не позволил быть кем-то большим, чем магнат?
Вообще-то Колесников был наиболее уверен в том варианте, где Харпер, еще будучи молодым и прыщавым, не воспринимался серьезно и был изгоем. Обычно из таких, в юности забитых, и получались бунтовщики и авантюристы. А глядя на Призрака, который хоть и казался волевым человеком и сильным мужчиной, определения приходили только эти. Он умен и рассудителен, но для звания гармонично развитой личности этого недостаточно. Нужна связь с местом, которое можно назвать родиной. Скитание по космическим станциям — это наказание за собственное упрямство, а не добровольная ссылка за наличие мнения, с которым от чего-то никто не захотел считаться. Сам Колесников в последнее время равнялся на Михайловича, который, не особо стесняясь, слал лесом всех, с кем был не согласен. И неважно, был ли он при этом на капитанском мостике «вражины», ставшего в итоге его же лучшим другом, Хакета, или на заседании Совета Обороны. Однако прооравшись, он дальше делал свою работу и ни на что не жаловался. А что делал Призрак? Конечно, воскрешение Шепарда заставило разведчика пару минут подумать хорошо об этой организации, но тут же возникал вопрос: «А в чем выгода корпорации?»
— Пусть это останется моей тайной. Могу лишь с уверенностью сказать, что я люблю Землю. Можете раскрасить политическую карту мира красным цветом, а из космоса планета все-равно будет выглядеть зелено-голубой. Я предпочитаю видеть содержание, а не цвет, — ответил Призрак.
— А что собираетесь делать с Шепардом? Я не верю, что это подарок Альянсу. Наверняка хотите использовать его благодарность в личных целях, — напрямую спросил Колесников.
— И в личных, и в интересах организации, и человечества вкупе. Да и прочих рас тоже, — честно признался Призрак.
— А потом выбросите за ненадобностью, — устало произнес Колесников.
— История показывает, что выбрасывать людей любит именно ваша держава. Причем в основной массе «выброшенных» именно представители вашей профессии. Не боитесь, что служба в КГБ закончится так же, как и у многих ваших прошлых коллег?
— Опасаюсь. Но знал, куда шел. Не в детский сад, — отозвался Колесников.
— Можете быть уверены, что Шепард будет действовать по своему усмотрению. Никто не будет насиловать ему волю. Я лишь покажу дорогу к цели, — Призрак чуть улыбнулся. — Рад был побеседовать.
Колесников кивнул.
— Подумайте вот о чем, товарищ Колесников. Если человечество станет единой расой, тогда у нас появится шанс дать отпор Жнецам. Не говорю «победить», говорю «дать отпор». Но поделенные и разобщенные, мы в первые же дни жатвы прекратим свое существование.
— Вот об этом думать я не собираюсь. Думаете, политические убеждение и межнациональные распри повлияют на мои решения в бою? Если вы считаете, что я побегу спасать советский флаг от огня, а не альянсовского ребенка от пули, то вы ошибаетесь. А тратить время на создание нового знамени и писать гимны новому государству — это трата времени. Ведь этим и будет заниматься большинство политиков, если мы решим стать единой расой. И не важно, что война на пороге — важно выдумать символику. Нет, Призрак, объединяться нужно в мирное время и по обоюдному согласию, а не совокупляться по нужде.
Колесников чувствовал на себе пристальный взгляд этого человека. Что бы Призрак не говорил о советских вождях, сам он был еще более самоуверен, чем все они вместе взятые. И этот разговор… Пустой, с одной стороны и ни чем не примечательный. Но, насколько Колесников знал, именно с таких аккуратных и непритязательных бесед начинается привыкание к человеку. На бытовом уровне. Нравится слушать, хочется делиться своим мнением, потом можно пытаться узнать мелочи, вроде любимой книги и марки пены для бритья. А впоследствии начинаешь считать самым дорогим другом того, кто дружить-то с тобой и не планировал. Это называлось вербовкой. Он сам так поступил когда-то с Шепардом. Прикинулся понимающим и внимательным другом. Бравый, но наивный капитан тогда принял все действия Колесникова как искренний интерес и заботу. И в первые месяцы такой лицемерной дружбы Колесников чувствовал себя очень комфортно и не жалел, что обманывает мальчишку. Правда, потом он умудрился непрофессионально привязаться к Шепарду, но это другой вопрос. Сейчас же, оказавшись в той же ситуации, что и Шепард, а именно на чистой воды вербовке, Колесников ощущал себя использованным. Он знал, что это начало «дружбы» и знал, это не последняя встреча с Призраком. Будут и другие. Мотивы понятны: недорогой и не товарищ хочет усилить свое влияние и за пределами Земли. С Удиной ему удалось договориться, и разведчик об этом знал. Консул Вей, даже не смотря на смерть брата, выполнил обещание и сообщал Колесникову обо всем, что связано с помощником Андерсона. Советский посол не придавал огласке сведения сразу по нескольким причинам. Первая: еще в далекой юности его вскормили мыслью, что все альянсовские политики продажны и нет смысла пытаться достучаться до них, призывая служить отчизне только из любви к ней же. Вторая: «Цербер» вел себя прилично уже много месяцев и, выдавая Удину, Колесников смотрелся бы обыкновенным завистником. Мол, ему дают грошики, а я, бедолажка, на сыром патриотизме исхудал. И сделал бяку исключительно из-за того, что забочусь об имидже Альянса, а не потому, что обидно иметь меньше, чем более удачливый сосед по кабинету. И кто в такое благородство поверит? Третья: Удина хоть и перестал раздражать, но иметь хоть малюсенький козырек необходимо. Мало ли, вдруг он когда-нибудь займет место Андерсона и попытается отомстить Колесникову за целых два года мира и лицемерного взаимопонимания?
