Михайлович отвернулся. Если геты подавали сигнал о готовности договариваться, то ответ предельно прост: договариваться необходимо. И неважно что думают по этому поводу заигравшиеся кварианцы. Идти на принцип и хоронить сограждан? Идиоты. Михайлович всегда начинал жутко ненавидеть то, что противоречило банальной логике.
— Я думаю, если Коллегия скрывает от остальных желание гетов сотрудничать, то нужно будет всем рассказать правду, — Михайлович задумчиво посмотрел на девушку. — Вы же не хотите смерти своих братьев и сестер из-за глупой принципиальности нескольких идиотов?
— Они не идиоты, — погрозила пальцем Тали. — Вы не совсем понимаете ситуацию… сами кварианцы не будут доверять гетам, понимаете? Нас воспитали в ненависти и страхе перед ними. Если бы не Шепард и Легион, то я никогда бы не подумала, что желание говорить у гетов может быть искренним. Понимаете?
— Нет, — честно ответил Михайлович.
— Я и не надеялась, — Тали отвернулась. — Колесников сказал, что все будет хорошо. Или плохо. Но как-нибудь, да будет. Вернусь на Флот, а там и разберусь со всем. Выводы пока никакие делать не буду.
— Вы с ним общаетесь? — Михайлович тоже уперся на перила.
— Нет, — слишком быстро ответила Тали.
— Ясно, — понимающе кивнул Михайлович. — Ну когда в следующий раз Вы не будете общаться, передайте ему, что один советский адмирал сильно хочет придушить одного бывшего посла. Имен не называйте. Пусть голову ломает сам. А насчет гетов… когда прибудете на Флот и ознакомитесь с данными, я буду бескрайне благодарен, если вы сообщите мне о том, что происходит.
— Хотите сделать из меня предателя? — усмехнулась девушка.
— Не хочу делать из вас жертву в этой войне. Да и ни из кого вообще. Мне не нужна конкретика и доступы к секретным сведениям. Мне просто нужно узнать, выражали ли геты желание сотрудничать. Большего я не прошу.
— Я и сама хочу видеть их союзниками, — отозвалась Тали. — И мне уже все равно чьими, лишь бы не Жнецов. Если узнаю что-нибудь важное, то сообщу. Возможно.
— Спасибо. Вас проводить? — Михайлович огляделся по сторонам. — Пока не всех турианцев забрали офицеры СБЦ, видимо, кварианкам небезопасно здесь прогуливаться.
— Пока у кварианок не забрали оружие, прогулка может быть вполне приятной, — Тали указала на дробовик за спиной. — Рада была повидаться, товарищ адмирал.
Михайлович кивнул, проводил взглядом удаляющуюся хрупкую фигурку и вновь принялся глазеть на пруд.
* * *
— Мне кажется, вы перегнули палку, общаясь с этим офицером, — сказал Явик, просматривая данные об Удине, выложенные в экстарнете.
— Он слишком много времени стал уделять мелочам, хотя его основная задача другая, — отмахнулся генсек. — Думаю, ему полезно вспомнить, что кроме своей собственной персоны, он еще и отвечает за Объединенный флот.
— За советский, — поправил Явик.
— Пока только за советский. Верно, — вздохнул генсек. — Но это вопрос времени. Хакет как стратег нам не нужен. Хорошо бы занять его каким-то локальным проектом.
— Товарищ генеральный секретарь, можно? — спросил вбежавший в каюту раскрасневшийся Лисин. — Выяснилось интересное. Удина очень часто контактировал с «Цербером»…
— Ну, это для меня не новость, — отмахнулся генсек. — Помню, как он выступал во время встречи на «Арктуре» за сотрудничество с мафиозной структурой. И что с того? «Все ясно ревности, а доказательств нет».
— Есть, — восторженно заявил председатель КГБ. — Как выяснилось, есть. Колесников оставил данные нашему послу. Вот, — Лисин протянул планшет генсеку. — Здесь все: приказы Призрака, отдельно записанные переговоры, номера счетов, на которые переводили деньги… В общем, обилие неоспоримых доказательств.
— Дай-ка взглянуть, — генсек пробежал глазами по предоставленным материалам. — И что же у нас получается? Мы обязуемся оказывать помощь человеку, который ведет дела с запрещенной в Союзе организацией? Мы всецело доверились человеку, который, пользуясь властными привилегиями, скрывал истинные цели по личностному обогащению. Ай, как нехорошо, — генсек с напускной серьезностью посмотрел на Явика. — Что же делать, дорогой друг, исходя из полученных сведений?
— Ничего, — столь же серьезно заявил протеанин. — Организация, как вы правильно заметили, сомнительная. А что, если они вдруг захотели убрать неудобного соратника? При репутации «Цербера» вполне ожидаемый итог.
— Предлагаешь доверить Удину «Церберу»? — генсек перевел взгляд на Лисина.
— Все одно к одному, — пожал плечами Лисин. — Продажный политик стал жертвой собственной алчности. Выбрал не ту сторону, наплевал на законы…
— Отлично, — потер руки генсек. — А теперь поработай с данными в этом блоке. Удали записи о благородных помыслах и прочем. И звуковые дорожки тоже подчисти на предмет «так будет лучше, и я стараюсь для человечества». Пусть останется корыстный советник и не более. И не поленись отправить эти данные Совету. Ну и Удине лично.
— Есть, — козырнул Лисин.
* * *
Удина чувствовал себя неуютно. Собственная квартира казалась ему небезопасной. Отчего — непонятно. И не радовало уже желание сотрудничать, появившееся у советского руководителя. Удина слишком хорошо знал, что Союз ничего не делает просто так, из благородства. Даже на войне они холодные материалисты, мало думающие о количестве возможных жертв. Грубые политики, не отличающиеся гибкостью. Неграмотные офицеры, ставящие традиции впереди реалий. И бедный народ, вынужденный страдать от пропаганды. Удина еще в детстве обратил внимание на то, что редко сменяемые советские лидеры на одних и тех же нотах и с одним и тем же выражением лица обещают своему народу «светлое будущее». Давно обещают. Было ли у них это «светлое будущее»? Добыли ли его сладкоголосые «обещатели»? Удина не видел ничего хорошего. Менялось только качество одежды и увеличивался выбор еды. Но они были тем же стадом, восхваляющим нелепые мечты и мысли. Время не меняло их мышления. Оно было узким и ограничивалось размышлениями «это хорошо, а это плохо». Причем плохим традиционно считалось все, что делалось в Альянсе. Хорошим — что творила партия. И не нужно вдумываться. Партия же дурного не посоветует, а генсек не может быть дураком.
Удина вздохнул. Он уже давно понял, что партия вполне может творить глупости, а генсек — быть немыслимым дураком. Уж не поэтому ли от них бегут их добропорядочные граждане в виде генералов и послов в «Цербер»? Именно по причине того, что поняли все лицемерие и выискивание лишь выгоды для масс. Не для отдельно взятого человека с его пороками, возможными недостатками, слабостями, а для толпы. Это, конечно, проще понимать, что необходимо всему народу. Ответ так же прост, как и примитивен: ему нужно вкусно есть и интересно развлекаться. А что нужно отдельно взятому индивиду? Над этим надо крепко думать. И условия затратные для каждого СССР не собирался создавать. Зачем? Можно же и без ненужных для массы людей глупостей прожить. Желание одного человека — это всего лишь желание единицы. А мы мыслим масштабно.
Удина задернул занавеску. Отчего-то свет стал раздражать. В полумраке легче думалось. Но состояние все равно было на редкость поганым. Может, в этом виноват коньяк, которым Удина забывался весь вчерашний выходной, может, воспоминания, которые не к месту лезли в голову. Почему перед глазами возникало то детство, то студенческая юность, то первая должность в качестве помощника парламентера. Видимо, похмелье настолько напрягало мозг, что он решил себя расслабить вот такими картинками. И сердце заставлял учащенно биться будто бы в наказание за состояние Удины. А еще мешало расслабиться странное ощущение, будто он не один. Словно кто-то за ним наблюдает. Раньше он не чувствовал подобного, так как был под наблюдением масс людей и камер постоянно, но сейчас это чувство напрягало и формировало ком в горле. Видимо, нужно было прекращать вспоминать своих погибших на «Арктуре» друзей и заняться чем-то более полезным. Например, договориться с генеральным секретарем о дате эвакуации беженцев с Цитадели. Удине было слишком трудно смотреть на то, как они сбиваются в кучи из-за недостатка места. Многие даже спят на полу. Это ужасно!
«Что ж, не пустишь в свои хоромы никого? Отчего живешь один, а бедные люди страдают?» — насмешливо спросил он сам у себя.
Привилегии. Должны быть у него хоть какие-то радости. Слишком много ответственности, а на тамошних людях она не лежит. Они когда-нибудь вернутся в теплые постели и забудут как страшный сон все лишения. А он… Он будет во всем виноват в любом случае и за любые последствия.
Спустившись по лестнице, Удина отправился в уборную. Нет, нужно прекращать ковыряние в себе и заняться делами. Неважно, что у него законный выходной. Когда война кончится, выходных он себе сможет устроить бесконечно много. Причем неважно, как именно она закончится.
Наклонившись над умывальником, Удина умылся. На свое лицо, наверное, страшно смотреть. Оно измятое, усталое, со впалыми щеками… Но на него будут люди смотреть, все-таки. Так что нужно рискнуть.
Подняв голову, он вгляделся в свое отражение. И правда ничего хорошего. Словно он не день выпивал, а несколько месяцев. Смотреть грустно. Взяв полотенце, Удина вышел из уборной и встретился взглядом с незнакомцем, бесстыдно восседающем в его гостиной.
— Утритесь получше, я не спешу, — по-хозяйски заявил он, откидываясь на спинку кресла.
— А вы, собственно, кто? И как… — Удина мучительно нащупывал инструметрон, не пожелавший активироваться.
— Не трудитесь. Сигнализация, ровно как и камеры наблюдения, отключена, — неизвестный указал на соседнее кресло, стоящее напротив. — Не нужно пытаться бежать. Двери откроются, только если их открою я.
Удина осторожно подошел к креслу, с опасением глядя на незваного гостя.
— Я слышал, вам пришло сообщение на терминал. Не желаете ознакомиться, — незнакомец протянул планшет и принялся внимательно наблюдать за реакцией Удины.
Советник нахмурился, пробегаясь взглядом по данным.
— Это подделка. Желание опорочить меня в глазах сограждан, — Удина уверенно отбросил планшет. — Кто вы?
— А как вы думаете? — от вежливого тона незнакомца у Удины начинали трястись руки.
— Я думаю… Да кому какая разница теперь, что я думаю… Вам же важно было, чтобы я своей рукой активировал терминал и прослушал сообщения. А потом…
Безопасник встал и прошелся по комнате. Удина напряженно следил за его действиями.
— Потом ничего, — успокоил он. — Меня лишь попросили передать вам послание. И все.
— Правда? И именно для этого нужно было в тайне пробираться ко мне в квартиру, отключив все системы безопасности. Не смешите меня, — Удина позволил себе улыбнуться, хотя от страха у него отнимались ноги.
— Я лишь делаю все, что мне говорят. Не больше и не меньше. Мне сказали проследить, чтобы вы сделали то, что сделали. За этим позвольте откланяться, — незнакомец вежливо склонил голову. — Желаю вам доброго дня.
— Доброго дня?! — Удина не понимал смысла происходящего, но почувствовал облегчение. — Зачем тогда было совать мне этот планшет?
Незнакомец заметил, как Советник потянулся за блоком данных. Лицо его было спокойно, глаза больше не выражали первоначального ужаса. Значит, самое время.
Достав пистолет, незнакомец выстрелил. Получилось чуть выше, чем он рассчитывал, но можно сделать скидку на то, что Удина не справился с оружием, которое, вероятно, редко держал в руках. Поместив пистолет в расслабленную ладонь Советника, он пару секунд вертел головой, рассчитывая, куда оружие должно было выпасть из нее. Затем положил на диван рядом с телом. Осмотрев еще раз гостиную, безопасник скользнул за дверь.
* * *
Колесников понял, что кабинет Призрака не так уж отвратителен, как ему казалось ранее. Вполне со вкусом все было сделано. Наверное, раньше это помещение раздражало его именно из-за хозяина. Сейчас там не воняло отвратительными сигарами, не было романтического полумрака, и заседал в нем более приятный человек. Все было как в старые добрые времена, когда он носился в кабинет Петровского еще когда тот был председателем КГБ. Разница была лишь в том, что тогда он точно знал, что делает правильные и нужные вещи. Сейчас он вообще не понимал, в чем смысл держать его на этой станции. Большего бездельника, чем он, пожалуй, было трудно сыскать. Должен был ознакомиться с «мыслительными выкидышами» Призрака, а вместо этого играл в карты с клоном. Вместо ковыряния в общей базе данных, доступ к которой ему предоставили, дрых. Со всех сторон предатель, под каким углом не гляди. И Союзу не помогает, и дружбу не пытается укрепить. Стыдно, но приятно.
— Олег, я хотел ознакомиться, но… — принялся с порога оправдываться разведчик, но поймав на себе абсолютно потерянный взгляд друга, растерялся. — Что случилось?
— Удина мертв, — сказал Петровский, закуривая.
— Как это? — не понял Колесников. — Удина? Ты абсолютно уверен? Он не способен умереть, он же… Как это случилось?
— Предположительно, самоубийство, — Петровский печально улыбнулся.
— Почему предположительно? — не понял Колесников.
— Потому что Удина бы не стал стрелять себе в висок по той лишь причине, что его шантажировал «Цербер». И все это только потому, что «Цербер» и не думал его шантажировать, прими это во внимание.
— Принял. И что получается? — Колесников подошел ближе и стал разглядывать голографические фотографии покойного Советника.
— Получается, что он перебегал дорогу поезду, мчащемуся к остановке «Коммуна». Смекаешь?
— Начал смекать. Но не вижу смысла. Я думал, что единственный человек, кто хочет его придушить, это я. А здесь… Зачем все это?
— Не догадываешься? — Петровский затушил сигарету. — Ресурсы Альянса теперь принадлежат Союзу.
— Да хватит тебе. Удина это не весь Альянс, — Колесников замолчал, задумавшись. — Да даже если и так, что плохого? Наконец-то человечество под общим флагом будет. Разве мы столько лет не к этому стремились? Не будет больше розни. Не будет противоречий, палок в колесах и прочего.
— Видишь ли, Колесников… Подобные вещи должны происходить путем выборов, а не так, как это случилось. Тогда будет смысл. А здесь пользование военным временем и игры на желаниях граждан. Что хочется во время войны? Только мира. И хорошим становится тот, кто его обещает. Ты уверен, что в безоблачные моменты граждане альянса сформировали бы очередь, чтобы поклониться нашему руководству? Я нет. Генсек начал даже не с обещаний о том, как мы будем жить потом, после войны, а со лжи. Банальной и грязной.
Колесников медленно кивнул, вникая в слова Петровского.
— Нет смысла радоваться. Большинство в Альянсе откажутся подчиняться, и это на войне, ты вдумайся. И что хорошего выйдет? — Петровский повернул кресло к экранам.
