— Как считаешь, мы справимся? — неожиданно тихо полюбопытствовал Хакет. — Несколько лет подготовки, а у меня настолько скверные предчувствия, что хоть плачь.
— Не плачь, Стивен, — подмигнул альянсовскому адмиралу Михайлович. — Мы справимся. Или не справимся.
— Последнее мог бы не говорить, — Хакет подошел к иллюминатору. — Вот появятся они сейчас, вот сию секунду, и как быть?
— Учитывая, что рядом я, у тебя будет возможность несколько минут попаниковать и побегать по кругу. Я в это время тут покомандую. Но ты такие настроения от себя гони. Не хватало еще тебя откачивать вместо того, чтобы этих сволочей сничтожать.
— Не угодно чаю, товарищ адмирал? — повернулся к нему Хакет. — Ну, пока есть возможность.
— Правильно. Чай попить надо обязательно. А то прилетят Жнецы, а нам ссаться нечем. Только к тебе в каюту я не пойду. Ты там расчувствуешься, бросишься мне на шею и разрыдаешься. А как мне тебя успокаивать? Только пощечинами. А мне лениво силы тратить. Давай в кают-компании посидим, по-простому. Ты уже, поди, отвык от общения с офицерьем. Так, покрикиваешь на них да портянки свои стирать заставляешь. А общаться надо.
— Не учи жизни. Я тебя постарше буду. И, в отличие от тебя, у меня не одна битва за плечами, — нахмурился Хакет.
— Вот Жнецам это и расскажи. Давай, ты будешь их разговорами отвлекать, а я Флотом командовать и им по спинкам стрелять. Замечательно получится. Без лишних потерь.
— Чай принеси, — обратился Хакет к подскочившему дежурившему солдату.
— Пепельницы где? — замотал головой Михайлович. — Вот все у тебя не для людей. Вот как советскому адмиралу здесь покурить? Или на кораблях Альянса пепел принято глотать вместе с бычком?
— Принесите ему посуду какую-нибудь, — обратился Хакет к тому же солдатику. — Можно я посмотрю газету?
— Она на русском. Ты что, язык вечного врага выучил? Похвально и приятно, — Михайлович протянул газету и откинулся на спинку стула.
Хакет погрузился чтение или же умело делал вид, что понимает то, что написано. Михайлович же заострил внимание на двух женщинах, беседующих за соседним столом. Обсуждали они что-то настолько увлеченно, что адмиралу моментально захотелось подслушать. Да и мысли о Колесникове прогнать из головы. Вот о чем могут судачить бабы? Да ни о чем, чтобы касалось службы. Наверняка обсуждают мужскую часть офицерского состава. Но все равно было любопытно.
Скользнув взглядом по выпавшему из реальности Хакету, Михайлович подкурил и весь обратился в слух.
— Жизнь в колониях не такая уж легкая, — сказала одна из женщин. — Вот взять Мари. Променяла службу на флоте на должность охранника. А результат сама знаешь. Еще легко отделалась.
— Да уж. Хорошо, что с ней это сделал один идиот. А если бы их много было? Как бы она это пережила? — подхватила другая. — Хорошо, что этого урода быстро поймали. Да и старший у них — отличный офицер. Бережет теперь ее. Боится, что она уйдет со службы. Черт, маньяков нужно кастрировать. Это ж надо такое с девушкой сотворить?
— Ее старший не отличный офицер, а полный идиот, — не смог не вмешаться Михайлович, моментально закипев.
Девицы оторвались друг от друга и посмотрели в его сторону. Поднявшись, обе козырнули и молча вылупились на адмирала.
— Ну что смотрите? Офицер этот, вами нахваливаемый, дерьмо, — вновь заговорил Михайлович.
— Вы его не знаете, но смеете делать такие резкие выводы? И это — советский адмирал? — заговорила самая смелая. — Влез в разговор и оскорбил незнакомого офицера.
Хакет оторвался от газеты и тоже уставился на Михайловича.
— А мне не надо его узнавать, чтобы сделать очевидные выводы, — проглотил очевидную грубость адмирал. — Вместо того, чтобы в довесок цинично оттрахать мозг этой дуре, он еще бережет ее, хотя обязан гнать в шею.
— Послушай, Борис, там случай очень неприятный в колонии, — почти шепотом заговорил Хакет. — Но твое-то какое дело. Или советские адмиралы действительно во все свой нос суют? Над девчонкой надругались, а ты превращаешь это событие в балаган, как принято. Какие тут могут быть выводы? О чем ты?
Михайлович разозлился.
— А выводы самые простые. Ах бедная девочка, ах, злой дядька — трахнул ее без разрешения. Смею напомнить, что девица — офицер. Хотя, какой она, к черту, офицер? В ее обязанности, как я понял, входит охрана колонии, а она сама себя охранить не смогла. Это нормально? От одного мужика не смогла отбиться, а в бою их меньше было бы? А попади она в плен после боя? Да ее бы отсношали все, кому не лень. А она бы еще дико возненавидела всех кругом, забывая о том, что во всем виновата сама. И на хрена идти на службу, если ты не можешь сопротивление одному выродку оказать? Понабрали восторженных идиоток и сидите-радуетесь. Мол, какой Альянс умный: додумался женщин на службу принимать, не то, что совки проклятые. Ну вот приняли. Справилась со своими обязанностями? Нет. Смогла бы вовремя подать сигнал тревоги? Нет. Смогла бы помочь колонии, ввязавшись в бой? Тоже нет. А раз стала подстилкой для маньяка, который, стоит отметить, прекрасно чувствует готовых к спариванию самок, значит хотела этого всеми силами. И получила, что хотела. И что у нас в итоге? Пока она предавалась любовным утехам, в колонии бесчинствовали бы враги, если бы это случилось во время нападения. Я обязан жалеть ее после этого? Да я бы трибуналу ее отдал, не задумываясь. И тех, кто ее обучал и допустил к службе заодно, дабы такие кадры в течение военной жизни не пускали. Ну и неплохо было бы понасиловать заодно, чтобы лучше прочувствовали свою некомпетентность.
Михайлович выдохнул и закурил еще одну сигарету. Девицы переглядывались, Хакет не моргая, сверлил его взглядом.
— Ты что смотришь на меня? Я что-то не так сказал? Или кого обидел незаслуженно? Девчонку жалко — нельзя так с женщинами. А вот офицера, коим она являлась, ничуть. Война что ли уже началась, и все бабы на фронт бегут? Не признаю я ваших реалий. Вот сколько не вникал в них, все равно они выше моего понимания.
— Пойдем ко мне в каюту. Хватит народ нервировать, — поднявшись, произнес Хакет.
— Я же сказал, что не пойду в твою каюту. А сейчас мне вообще здесь интересней, — Михайлович перевел взгляд на девиц. — Ну, а вы, барышни? Кто из вас способен оказать сопротивление старому адмиралу, который хочет комиссарского… Тьфу ты! Офицерского тела военнослужащей Альянса?
— Михайлович, прекрати. Это переходит все границы. Ты же адмирал, в конце концов, — попытался угомонить товарища Хакет.
— Между прочим, исход этой ситуации будет ответом на твой вопрос о том: победим мы или проиграем к херам. Уж разреши потягаться силой с одной из своих красавиц. Вы не против, дорогие? — обратился он к женщинам.
Те молчали.
— Я против. Слушай, я понимаю, что ты из-за друга весь извелся, но не надо на моих людей свой негатив сливать, иначе я вынужден буду попросить тебя покинуть корабль, — пригрозил Хакет.
— Да считай, что уже попросил, — Михайлович поднялся и пошел к лифту. — Может, проводите, господин адмирал? А то я опять что-нибудь не то скажу по дороге, и вынужден буду оплачивать твоим офицерам психолога.
Хакет подошел к советскому адмиралу, перетаптывающемуся около лифта. Невозмутимый вид, словно он не гадости говорил, а дифирамбы пел — раздражал. А больше всего бесило Хакета, что внутренне он был полностью с ним согласен. Михайлович, не стесняющийся в выражениях и не подбирающий более мягкие слова, был чертовски прав. Но не скажешь же ему об этом, дабы он не возгордился и общение строил только на высмеивание военной доктрины Альянса.
— Ну что, прощай, товарищ. Держи свою газету. Надеюсь, увидимся еще в дружественной обстановке, а не в космических баталиях вынуждены будем связь поддерживать, — сказал он Михайловичу.
— Давай, господин адмирал. Не сильно-то балуй тут своих офицеров, — Михайлович пожал протянутую руку и покинул крейсер Альянса.
* * *
Колесников отбросил планшет и постарался успокоиться. Это часть замысла и не более того. Он выполнит поставленную задачу и вернется героем. Но это когда будет, а новостная сводка — вот она, перед глазами. Разведчик легко себе представил, как Михайлович, прочтя это, наверняка, в газете, прижег его тамошнему изображению глаза, а сам экземпляр потом долго топтал.
Вот и все логично сделано. Даже Петровский с его проницательностью подвоха не увидел, а на душе погано. А еще испортил настроение несговорчивый клон Шепарда, который в отличие от прототипа, был редким ублюдком. Полчаса общения — и Колесников сам захотел в лаборатории. Причем, вместе с гадким клоном в качестве объекта для исследования.
Петровский любезно дал немного времени, чтобы обжиться, приведя его в отведенный кабинет. И что он тут должен делать, в этом кабинете? Книг по воспитанию клонов не нашлось, разрешение на убийство распоясавшейся копии тоже на столе не имелось. Оставалось только читать новости, вгонять себя в еще более глубокую депрессию.
Но нужно было думать, как взаимодействовать со связными. Сообщения со станции не пошлешь: то, что его проверяют и все его выходы на связь будут прослушивать и отслеживать — понятно даже идиоту. Остается действовать по старинке — путем подсовывания инструкций и данных под коревый пенек, коих здесь нет. Ну и бумагой разживиться, коей ему не предоставили. Можно рвать книги, подчеркивать необходимые слова и искать там нужные предложения, составляя отчеты. Но если в кабинете камера, то смотреться он будет весьма подозрительно, хотя и смешно.
— Олег, — вызвал Колесников товарища. — А можно где-нибудь бумагу достать?
— А зачем? — полюбопытствовал друг. — Современные планшеты глаза не портят.
— Оно так. Да странно я буду смотреться, когда при общении со своим новым другом, то и дело буду пытаться занести умные мысли в планшет. С блокнотиком, конечно, тоже выйдет комично, но, надеюсь, его так раздражать не будет. А если придерется, скажу, что хочу научить его писать, ибо он наверняка не умеет этого. Или вы научили?
— Нет, навыкам письма его не учили. Буквы набирать, конечно, он может, но на бумажном носителе… Да только совки ими и пользуются, поэтому не стали его совсем делать всесторонним. А вот ты, будучи его воспитателем, можешь делать все, что сочтешь нужным. Только не рассказывай ему, где нужно взрывчатку закладывать, чтобы от станции ничего не осталось.
— Да я и сам этого не знаю. План станции ты же мне не дал, — отозвался Колесников.
— И не дам пока. Прости. И по станции будешь передвигаться в сопровождении какое-то время. Меры безопасности такие, сам понимаешь. Призрак велел глаз с тебя не спускать, и я это одобряю.
— Боитесь предательства? Так вы к себе позвали врага народа, так что будьте готовы к тому, что я буду дико саботировать местную кухню и не смывать за собой, — постарался улыбнуться Колесников. — Можно я снова отправлюсь к клону, а то я зачахну от тоски?
— Конечно. Только щиты не забудь активировать на случай бешенства оного, — посоветовал Петровский. — Может даже, они тебя спасут.
— Вот спасибо. А я-то живу надеждой, что они мне не понадобятся, а должен молиться, чтобы спасли, — Колесников подошел к двери. — В принципе, если вы с клоном общаетесь и между делом называете его «бешеным», то его озлобленность понятна. Как его хоть называть? Клоном? Или Шепардом?
— Мы задавали этот вопрос ему. Имя он не выбрал. Подскажи ему, если сумеешь, — сказал Петровский. — Дверь открыта. Можешь идти.
* * *
Покинув кабинет, Колесников тут же столкнулся с двумя оперативниками. Судя по лицам, которые молитвенно выпрашивали кирпича, пытаться общаться с дуболомами — бессмысленно. А значит, знакомиться тоже не нужно. Хорошо еще, что его не под руки повели, а один зашагал впереди, а второй — любовался на задницу разведчика. И глаза ему не закрыли, посему можно хотя бы попытаться запомнить окружающие его станционные джунгли. Хотя, размер этой станции лишал возможности все обойти и запомнить, на что и положился Призрак, отказавшись фанатично выкалывать глаза Колесникову каждый раз, когда он надумает покинуть кабинет.
Десятиминутная ходьба была полезна только для организма. Ничего запомнить или найти что-то важное не удавалось. Коридор самый обычный, терминалы попадались редко, да и пользоваться ими ему не дали бы, отсеки, время от времени попадающиеся на пути, поименованы не были. Хотя, Колесников и не надеялся, что в первый же день узнает нечто такое, что можно было бы смело возвращаться в Москву и делать себе лавровый венец.
Перед нужной дверью снова начались махинации. Вот и вторая причина, почему клона бесят все: закрыли его, как животное, и еще требуют, чтобы он начинал соответствовать ожиданиям и отрабатывать вложенные в него средства. Ну, если Призраку можно простить этот цинизм, так как именно его средствами клон создан, то Петровского понять трудно. Он же получил воспитание и образование в стране, где детство считается не только прекрасной порой, но и тем промежутком, когда в особь нужно как можно больше закладывать, отправляя на всевозможные кружки. А ведь клон-то ребенок, дитё. И какие у него первые воспоминания? Детский сад, игрушки, карусели и пломбир? Нет, увы.
Зайдя в отсек, Колесников поискал взглядом клона. Кивнув оперативникам, он сделал несколько шагов в сторону светящегося экрана, на котором застыло изображение Шепарда. Настоящего. Съемка эта относилась к тому времени, когда капитан еще не побывал в восстановительном центре «Цербера», который не только вернул его к жизни, но и убрал уродливый шрам, ранее рассекающий бровь. Видимо, между вшиваниями имплантов не поскупились и на косметическую хирургию. Правда, он не обратил на это внимания, когда общался, ибо сам факт обнаружения перед глазами человека, коего ты давно мысленно похоронил, делает невнимательным к мелочам.
Клон сидел на диване и вслушивался в мягкий, но уверенный голос своего клеточного родителя. Колесников молча наблюдал за реакцией мужчины.
— Ненавижу, — гневно прошипел клон, запуская в монитор остатками какой-то еды.
Неудивительная реакция. Может, она была бы другой, если бы клон пообщался с прототипом или не знал бы о нем вообще. Вот ведь странные ученые здесь трудятся: наука на первом месте, а дабы объект приспособился — навыков не привили. Неужели неинтересно было? Или лень? Или не сочли сие имеющим смысл действом? А где же желание исследовать до конца? Где любопытство, коим ученые должны жить? Колесников не понимал ситуации в этом отношении к клону.
— Снова вы? Соскучились? Или решили подзаработать, работая нянькой? — повернул голову клон.
— Вы против? — поинтересовался Колесников.
— Мне плевать. Только не ждите, что я буду развлекать вас разговорами и рассказами из своей биографии. Ваша меня тоже особо не интересует, должен сказать, обгоняя ваши попытки удариться в воспоминания, — скривился клон. — А раз разговор у нас с вами не клеится, учитывая отсутствие общих тем, то я вас не задерживаю. Дверь — вон там, — кивнул он в сторону выхода.
