— Возьму планшет и отправимся назад, — решил Шепард.
Призрак никак не мог избавиться от неприятного чувства, будто долго и муторно разгребал отхожее место. Вроде бы причин для дурного настроения не было, но оно было испорчено. Удина… В голову приходило только то слово, которым политика охарактеризовал Петровский — «шкура». Призрак не знал русского языка, а на общем оно другого смысла, кроме исконного, не несло. Шкура она и есть шкура. Но почему именно сейчас он подумал, что оно так точно передает всю подноготную Удины? Помощник советника был умен, практичен, расчетлив, но что-то в этом было мерзкое. Харпер прекрасно понимал, что все в мире имеет цену. Даже идеи и убеждения. И Удина цену своим убеждениям назначил сам, так почему же теперь Харпер думает о нем стол нелестно, хотя и сам не пожелал бы работать за «спасибо»? Почему даже будучи циником, продолжаешь чужой цинизм ненавидеть? Почему эти убежденные коммунисты: злейшие враги и непримиримые идеологические противники Альянса смотрятся такими чистыми? Не хочется говорить, но подбирается слово «правильными». И почему Харпер был уверен, что если бы он заговорил о кредитах с Колесниковым, то тот бы молча развернулся и ушел, не дослушав предложение? «Церберу» были нужны идеалисты, только почему-то сами идеалисты к нему не стремились. Петровский — не в счет. У него, вероятно, был какой-то душевный надлом. Хотя этот самый надлом не мешает ему строить коммунизм на территории «Цербера». Все исследователи, работами которых руководил Олег, жаловались на излишнюю осторожность и чрезмерное внимание к мелочам. Петровский нещадно ругал всех, кто нарушал дисциплину. Призрак подумал, что если на его станциях появятся портреты Ленина и рабочие будут носить красные повязки, то можно смело переписывать всю собственность в пользу нового друга.
Мысли начали вертеться вокруг персоны Шепарда. Хоть в ком-то можно быть уверенным, хотя и не совсем. Судя по записям разговоров с корабля, советский посол решил составить компанию бравому капитану. Хорошо, хоть жизни не начинает его учить. У Шепарда на корабле и так почти коммунизм. Доброе большинство работает на капитана за то самое «спасибо» и очень довольны жизнью. Как объяснить этот феномен самому себе? Люди готовы умирать бесплатно… Готов ли он сам? Нет. А за кредиты? Смотря в каком объеме заплаченные… Очень продажно, зато честно. Призрак лгал почти всем окружающим его людям, но никогда не обманывал себя.
Омрачало настроение и невозможность связаться с кем-нибудь из московских информаторов. СССР словно затаился и общался с внешним миром крайне неохотно. Может, это новый генсек осторожно вникал в суть вещей, а может Совок задумал что-то, что может помешать лично Призраку в его целях. Будучи параноиком, Харпер был уверен в последнем варианте. Советский Флот не взаимодействовал с кораблями Альянса уже неделю. Даже Михайлович, которому было наплевать на подобного рода неофициальные запреты, держался в стороне от нового друга. Вероятно, что-то назревало, а Призрак не имел ни малейшей информации о том, что творилось хоть в одной Республике. Это угнетало.
Скользнув взглядом по собранному досье, Харпер вздохнул. Может, у Серого Посредника информаторы работают надежней? Может, они просто работают, а не исчезают из поля видимости и слышимости, как его советские товарищи? Призрак очень сильно на это рассчитывал, а иначе смена Посредника особого толка не принесет.
— Передайте эти данные Шепарду. Пусть сам доносит до своей подружки-азари, что найти Серого Посредника необходимо, — дал Харпер распоряжение в штаб.
Глава 7
Михайлович вышагивал по полигону, ожидая челнок, который должен был доставить его на орбиту. Москва никогда не нравилась адмиралу. Слишком шумная, слишком суетливая, слишком заселенная. Слишком много этих "слишком" делали город неудобным для жизни. Для него, по крайней мере. На орбите было привычней, даже спокойней.
— Адмирал Михайлович, — обратился к нему подошедший, одетый в штатское, незнакомец.
— Для гражданских это — закрытая территория. Как сюда попали? Пропуск, будьте любезны, — нахмурился адмирал.
В руке мужчины появилась карточка со знакомыми тремя буквами. Михайлович вздохнул. Он терпеть не переносил этих выскочек-КГБистов, сующих нос не в свое дело.
— И чем обязан? — спросил он.
— Вы не можете согласно приказу ЦК покинуть территорию СССР, — отозвался незнакомец.
— Правда? А приказ на отмену учений мне из Совета Обороны не поступал. И как быть?
— Возвращайтесь в штаб и ждите распоряжений, — посоветовал мужчина.
— Не годится, — покачал головой адмирал.
— Тогда я вынужден буду вас задержать, — неуверенно заговорил товарищ.
— За что ты меня задержишь? За воротник? Умища не дохерища? — усмехнулся Михайлович. — Ступай к себе в Управление и скажи, что не успел приехать вовремя, так как адмирал Михайлович изволил отбыть раньше положенного срока.
— У меня приказ, — нахмурился КГБшник.
— А у меня диарея. Боюсь, не довезешь ты меня до штаба. Сейчас взбесишь, я взорвусь от злости, и ты хрен отмоешься. Давай, милый, шагай отсюда.
— Вы как разговариваете? — возмущенно начал было товарищ. — Вы же…
— Вы же, мы же, — передразнил особиста Михайлович. — Я же улетаю. Если поторопишься, то успеешь сбегать мне за тюльпанами. Я буду тронут. По возвращении передарю их твоей жене. Кстати, передавай ей привет от «ее маленького адмиральчика». Скажи, что непременно зайду. Ну, когда тебя дома не будет.
Посмеиваясь, Михайлович направился к подведенному челноку. Учения с Хакетом еще никто не отменял, а политические разборы — это без него как-нибудь. Пить литры кофе и выслушивать очередные побаски — было выше его сил и терпения. А Штаб Совета обороны почему-то именно его-бедолагу — решил отправить на этот сраный Пленум, после которого он мучился чувством вины. Да, он определенно был виноват. Не проявил смекалку и не принес бомбу, чтобы подорвать к чертям все это «благородное собрание».
— Товарищ адмирал, на крейсер поступают сигналы вызова от адмирала Хакета, — доложил пилот челнока.
— Потерял меня мой мальчик, — улыбнулся Михайлович. — Надеюсь, никто не угадал ответить на вызовы? Я хочу быть загадочным.
— Нет, — отозвался парнишка.
— Это хорошо. Устроим ему сюрприз от молчащего флота СССР. Полный обстрел учебными зарядами. Предупреди стрелков: кто не попадет ни разу, того я поцелую.
— Так точно, — улыбнулся пилот.
Михайлович откинулся на спинку кресла.
— С Цитадели сигналы поступали? Или еще откуда-нибудь? — вновь спросил он.
— Никак нет, — отозвался парнишка.
Вот тут Михайлович почувствовал обиду. Гад-Колесников по нему, похоже, совсем не скучал. Ранит самолюбие.
— Продолжим учения. У меня от политических дебатов изжога, — решил Михайлович.
Генеральный секретарь привыкал к новому кабинету, поражаясь нецелесообразности огромного пространства. Жаль, что его предшественники не додумались трон поставить вместо кресла. Ну и для довершения образа всемогущего управленца потребовать шапку Мономаха и пошить пару-тройку костюмов под стать головному убору. Все было слишком вычурно, и это неимоверно раздражало. Зачем нужна картина с изображением Кремля, когда его громада и так прекрасно зрима из окна? Он один был полным дураком и не понимал этого? А еще сентиментальный предшественник развесил портреты всех генеральных секретарей. Ленин — ладно. Сталин — непременно. Из уважения к коллеге, потерянному во времени, можно и Андропова простить. А остальные зачем? Или еще и бывшего генсека повесить прямо над дверью? И повесить настолько коряво, чтобы он регулярно падал на головы тех, кто решит зайти в кабинет. Вздор, полнейший вздор.
Генеральный секретарь принялся снимать со стены лишние, на его взгляд, украшения. Оставил на стене позади себя эту странную и до сих пор местами непонятную ему парочку Маркса-Энгельса и на стене напротив, как и собирался, трех самых видных на его взгляд генсеков. Сразу стало лучше. Сидеть в музейной комнате в окружении ныне покойных, хоть искусно выведенных художником лиц, было крайне некомфортно. А значит, и настроиться на работу будет крайне тяжело. А дел старый генсек оставил больше, чем должен бы был. Дабы разобраться во всем и не накосячить попутно, новый генеральный секретарь даже приостановил работу большинства ведомств, деятельность которых была повязана с внешним миром. Пусть его все считают тираном, замышляющим недоброе, но так спокойней. Он пока только разбирался в тонкостях политики Альянса, узнавая ее не только из учебников и новостных подборок, а документально. Он даже в Архив запрос сделал, дабы досконально изучить соседнее государство во всех временных периодах его существования. И пока то, что он узнавал, его не радовало. А после изучения очевидно лицемерных договоров вообще появлялась дикая мысль, что если бы в его рабочем кабинете была кнопка «запуск ракет на Альянс», то она была бы вжата из-за его системных забегов к ней.
— Товарищ генеральный секретарь, к вам Лисин, — услышал он голос помощницы.
— Пусть зайдет, — разрешил он.
Лисин. «Стандартный КГБист, подающий и надежды тоже» — так когда-то его обозвал один полковник, нынче исполняющий обязанности советского посла. Вот это назначение одного из коллег когда-то очень понравилось ему самому. Чрезвычайный посол, как и любой дипломат, непременно бы начал дружить, идти на уступки, доверять и не пытаться вникнуть в суть в той глубине, в которой нужно. И дело тут не в отсутствии ума, как раз его им не занимать, а именно в нехватке нужных навыков. И разведчик, отправленный на Цитадель, это — одна из лучших идей генерального секретаря и одобренная Президиумом. Здесь все было правильно и все разумно. Чрезвычайный посол, которого отправили на время отпуска Колесникова, уже подтвердил то, что лучше там работать прожженному КГБисту, а не милахе-старикану.
— Я только что прибыл с полигона. Адмирал Михайлович покинул Землю и вернулся к учениям, — лицо Лисина скривилось. — Как прикажите поступить?
— Никак. Вернулся и вернулся. Это мой недосмотр: забыл дать указание на приостановку в Совет Обороны, которому Михайлович подчиняется напрямую. Так что он выполняет приказ. Никаких претензий, — отозвался генсек.
— Но как он общается! Наверняка флотские офицеры крайне недовольны таким отношением, — отозвался Лисин.
— Жалоб на него не поступает. Он орет, но свое дело делает. Да и своих в обиду не дает. Помнится, я хотел вызвать к себе его офицера, который был обнаружен пьяным. Ну знаешь, по нашей обычной методе его пообхаживать. Мол, ты нам будешь рассказывать, чем живет Советский Флот, а мы обо всем забудем, и под трибунал ты не пойдешь. Ну и никаких выговоров, разумеется. Так вместо него Михайлович заявился, сказав, что в данное время офицер отдыхает после ночной смены, и дергать его никто не имеет права. Ну и сказал, что сам разберется без посредников. И еще много чего сказал в адрес КГБ и меня конкретно. Так что флот ты против него не настроишь, не надейся.
— А что с послом на Цитадели? Мы проверили его почту, квартиру на Цитадели и в Москве. Ничего компрометирующего.
— С Колесниковым потом разберемся. У меня Альянс комом в горле стоит с их политикой, увы, не партии. Некоторые договоры между нами не выполняются с их стороны, про долги они основательно забыли, Марсианские руины, по праву принадлежащие нам, они вероломно изучают, даже не посоветовавшись с нашими учеными и не получив разрешения.
— Зачем им вообще нужно было дарить технологию "эффекта массы"? — непонимающе пожал плечами КГБшник. — Пусть бы НАСА так же бессмысленно сосредотачивалось на спутниках и делало нелепые фотографии планет нашей системы.
— Я так понял, что это чисто экономический ход. Долги бы Альянс нам никогда не отдал, так как большинство составляющих его стран на ресурсы нищие. Вот и пришлось делиться технологией, так как иначе не видать отдачи. А что в итоге получилось? СССР бешено рванул исследовать залежи полезных ископаемых, а Альянс ввязался в эту тупую войну, о которой СССР узнал только, когда она закончилась. Два года назад они лишь начали чесаться и потребовали от Шепарда, чтобы попутно ресурсы выискивал. Ну не вздор ли? Много он обнаружил? Я знаю, что газовых месторождений стало больше. А платина, так нам всем необходимая, всего пять-шесть новых шахт занимает. И как сражаться бок о бок с такими союзниками, которые скорее настроят истребителей, чем организуют хорошую экспедицию, состоящую не из одного боевого корабля, а из нескольких исследовательских? Никак. Себе дороже.
Лисин молчал.
— Отправляйся в Управление и принимай дела. Ну и будь на связи круглосуточно, — приказал генсек.
КГБист покинул кабинет. Генеральный секретарь сверился с расписанием. Правительство Альянса просит его прибыть на «Арктур» для более близкого знакомства. Подождут. И знакомство он им устроит не с ожидаемым «проставлением» и заказом певичек с подтанцовкой, а самое что ни на есть неприятное. Папка уже была переполнена спорными договорами еще на бумажных носителях, но что-то подсказывало, что придется еще одну заводить. Вопросов к соседям было много, и эти вопросы требовали ответов.
Колесников ждал Шепарда возле входа в участок. Тали держалась в стороне и лишь изредка поворачивала голову в его сторону. Ее присутствие мешало разведчику потереть болезненную область, пострадавшую от выстрела. А это сделать жутко хотелось. Колесников подошел к стене и уперся на нее спиной. Прохладная и замечательная стена приятно успокаивала горящую задницу. Самое унизительное ранение в его жизни. Нет, конечно, ранение в голову было бы еще более унизительным, но оно, скорее всего, стало бы фатальным, и он в случае его получения, не придумывал бы, куда прислонить несчастные ягодичные мышцы.
Заметив, как к волусу, который все еще вышагивал по площади, подходит Кал, Колесников почувствовал, как повышается настроение. Говнюк уже не шатался, а вполне себе неплохо передвигался на своих косолапках. Значит, малость отпустило торгоша-наркомана. А значит, он сейчас к нему подойдет и обломает ему по два пальца на каждой руке. Все нельзя, ибо тогда толстячок даже почесаться не сможет. Колесников не был таким жестоким, а учитывая обстоятельства, из-за которых ему жутко хочется выпрыгнуть из штанов и начать чес, он заранее понимал, как Нифту будет страдать.
Подойдя к Калу, разведчик усиленно стал подбирать слова. Он два года мечтал высказать засранцу все, что он о нем думал, но все фразы словно испарились из головы. Ведь волус и так прочувствовал на себе то, что они с Бейли едва пережили. Даже в большей степени испытал. Им после пробуждения и в голову не приходило, что они боги биотики. Боги идиотизма — это да, не поспоришь.
— Пришел в себя, любезнейший? — спросил Колесников. — Теперь узнаешь меня?
— Узнаю, — отозвался волус.
— Вот и прекрасно, — потер руки Колесников. — И что нужно сказать папочке?
