— В каком смысле? — почти обиделся Колесников.
— В прямом. Выглядите не так, как всегда, — объяснила девушка. — Как вы себя чувствуете?
— Нормально, — пожал плечами Колесников. — Как обычно. Вас, наверное, смущает моя помятость? Так это результат здорового и беспробудного сна. Редко себе позволял так расслабиться и отоспаться наконец.
Колесников злорадно подумал о Михайловиче, который после общения с местным нестандартным пилотом челнока наверняка не спал и к заднице привязывал гранату, на тот самый всякий случай. Сам разведчик считал подобные настроения глупостью. Близится война, кругом плетутся интриги и зацикливаться на личной жизни совершенно чужого человека — совершеннейшая глупость. Да еще и воспринимать наличие подобных людей, как личное оскорбление, совершенно неумно. В конце концов, каждый вправе портить собственную жизнь так, как угодно им самим. А в преддверии Жатвы волноваться за чужие тылы и то, как владелец ими решил распорядиться — голый идиотизм. Но Михайловича подобные вещи вгоняли в ступор и раздражали. Что поделать? Правильное воспитание и трезвый, рассудительный взгляд на жизнь счастье редко приносят. Да и найти человека, который бы всецело разделял твои убеждения, проблемно. Особенно, если искать такого в другой державе, в которой многие немыслимые вещи стали нормой. Чего Михайлович ожидал на корабле Альянса, офицеры которого верили в свободу, демократию и всеобщий мир? Вполне логичное завершение поисков «нормального альянсовского солдата». Для Альянса он нормален. Для СССР — транзитный клиент психбольницы. Но свое мнение-то каждому не навяжешь.
— Тогда я рада за вас, — вновь заговорила Тали. — Я всегда говорила, что вам нужно меньше думать. Хотя, став адмиралом и всецело прочувствовав ответственность, я поняла, почему вы всегда молчаливы и погружены в себя. Сама стала своим же страшным сном.
— Милая, вы слишком к себе строги, — улыбнулся Колесников, пропуская в каюту Тали. — А еще очень молоды, так что вам задумчивость явно не к лицу.
— К лицу… Вы даже не видели, какие у кварианцев лица, — сверкнула глазами Тали. — Может, у нас их и нет вообще? Я уже начинаю забывать о том, что в скафандре обитает биологическая единица. Настолько мы все привыкли вот к такой жизни, что сочтя себя киборгами, были бы не так далеки от истины.
— А вот вы ошибаетесь. После того неописуемого случая с «Зубровкой», я внимательно изучил анатомию кварианцев, дабы не повторять ошибок в будущем, — похвалился Колесников.
— Да, тогда неловко получилось, — покачала головой девушка. — Не ожидала, что мне настолько поплохеет от одного лишь глотка. Но я пришла не об этом поговорить… Как вам план Коллегии о возвращении родной планеты?
— Это не план. Пока это лишь мечта, хотя подробностей ваших операций я и не знаю. Если я отвечу честно, то не обижу вас?
Тали вновь покачала головой.
— Глупо и не ко времени, — потер виски разведчик. — Даже если у вас это получится, смогут ли остатки армии и флота противостоять Жнецам?
— Разумеется, нет, — отозвалась девушка. — Но адмирал Хан'Геррель старательно перетянул Коллегию на свою сторону и убедил в правильности своих взглядов. Мне пришлось подчиниться мнению большинства, хотя я против изначально.
— То есть, вы против, но вам придется рисковать из-за авантюриста-адмирала? Но это же еще более глупо, чем начало войны с гетами! Милая, почему вы молчали при нашем разговоре с Коллегией?
— Я слушала советского адмирала. Уверена, что так, как говорит он, скажет большинство людей. Ну, что кварианцы недалекие и недальновидные.
Колесников тоже был уверен в подобном. Радовало, что генсек не он, и принимать решения о том, ввязываться ли в войну или не взаимодействовать с кварианским флотом — принимать другому человеку. Генеральный секретарь соображал быстро, но разведчик все равно ему сочувствовал. Столько взвалить на свои плечи и постараться остаться хорошим… Да это исторически невозможно!
— А почему адмирал настолько уверен, что Жнецы — сказка? В свете всех событий и найденных Шепардом доказательств, откуда сомнения?
— Не все. Хан'Геррель хочет быть уверенным, но не уверен, — поправила Тали. — Он не хочет откладывать войну с гетами, именно поэтому старательно делает вид, что больше в мире нет никаких проблем.
— Я не знаю, что сказать, милая. Возвращение родины это, конечно, очень важное и нужное мероприятие, но не в данное время. Хотя, хрен его знает, когда наступит правильное.
— За это вы и нравитесь, Колесников. Ваши постоянные сомнения делают вас очень правильным человеком, — высказалась Тали. — Все взвешенно и рассудительно. И взгляд не такой, как у Михайловича, а более масштабный, что ли.
— Михайлович упрямец, но он потрясающий. Мне бы его уверенности в собственной непогрешимости. Знаете, в чем единственный минус советского гражданина? Мы настолько уверены в правильности постановлений ЦК, что не стараемся заглянуть в некоторые вещи глубже, чем нам их преподают. Феерически прекрасное образование, которое делает нас одними из самых грамотных представителей галактики, и чисто советская ментальность, делающая нас же самыми… Наивными, что ли. Я сейчас должен связаться с руководителем, и его мнение станет для меня собственным. Даже если я его внутренне не поддерживаю. Но все вот так как-то получается. То есть личное мнение исчезает, как только появляется уверенность, что вот этот назначенный товарищ все сделает правильно. Он же генсек — ему положено быть умнее и мудрее, а я могу и ошибаться.
— У нас примерно тоже самое, только выбранное руководство сами с собой договориться не могут. А кварианцы поддерживают все решения Коллегии, независимо от правильности оных. Спасибо за разговор, Колесников. Если хотите, можем пообщаться после окончания переговоров, когда ситуация прояснится и мы поймем, кем или чем наши расы друг для друга являются?
— Непременно поговорим, милая, — улыбнулся Колесников.
— Можно я спрошу? — Тали опустила голову и выдержала паузу. — Почему вы называете меня милой? Я не припоминаю, чтобы вы обратились ко мне по имени.
— Сам не знаю. Как-то привык обращаться именно так, — пожал плечами Колесников. — Вам это не нравится, или это оскорбление для кварианцев?
— Совсем даже нет. Просто, меня отец так называл всегда. А вы… С образом родителя никак не ассоциируетесь.
Колесникову тут же захотелось спросить, а с кем он тогда ассоциируется, но промолчал. Ответ девушки, независимо от того, что она скажет, был бы определенным шагом в сторону другой дружбы, более тесной и близкой. Хотелось ли этого? Пожалуй, нет. Для них обоих будет лучше сохранить дружбу в классическом виде, а не переводить в другие плоскости. И кто сказал, что дружить с женщиной невозможно? Невозможно, если ты озабоченный подросток, не знающий куда себя деть. А вот когда половая жизнь приобретает определенность, границы «женское» и «мужское» становятся более размытыми. Ну и появляется понимание того, что перед тобой не только «предмет» любовных утех, но еще и личность, которая, кстати, может и на тебя смотреть, как лишь на предмет для собственного удовлетворения. А вот это обидно. Обижаться на людей, которые придерживаются таких же эгоистичных взглядов, как и ты сам, легче всего. Для себя оправдание собственных помыслов любой найдет, а вот для другого…
— Вы снова задумались, товарищ посол, — сказала Тали. — Поговорим позже.
Колесников проводил взглядом Тали и связался с генеральным секретарем.
* * *
Генсек наблюдал за допросом протеанина, прохождение которого передавалось сразу ему в кабинет. То, что этот инопланетянин обладал очень нестандартным мышлением, было очевидно. А еще короткий экскурс в историю этой расы был полезен. Даже на экране протеанин выглядел настолько в себе уверенным, что это внушало уважение советскому руководителю. Довольно редкая черта, стоит отметить. Хотя, настроение у инопланетянина должно быть на редкость плохим. Родная раса уничтожена, вместо того, чтобы рассказывать ему о новом цикле, его нарочно тыкают в недавнюю для него потерю. Для него пятидесяти тысяч лет не прошло, а значит, боль разъединения довольно ощутима. Но генсека это особо не волновало. Жаль, что протеанин не был ученым или конструктором, а был лишь солдатом. Оружие, которое он довольно быстро и умело собрал, особой гениальностью не отличалось. Правда, была интересная особенность в том, что перезаряжать его не надо и при этом, оно не перегревалось. Такого ни одна раса добиться еще не смогла. А вот история войны в его цикле была более чем занимательной.
Услышав сигнал вызова, генсек отвлекся от допроса. Увидев озабоченное лицо советского посла, руководитель вздохнул. Худшие его предположения о выдвигаемых условиях, похоже, обретали реальность.
— Здравствуйте, товарищ Колесников. Как проходят переговоры? — тут же поинтересовался он.
— Переговоры зашли в тупик, товарищ генеральный секретарь. Кварианцы хотят помощи от человечества в военных операциях с гетами. Мечтают вернуть Раннох себе, — отозвался Колесников.
— Хм, забавно, — генсек улыбнулся. — Такого я даже предположить не мог. Самой смелой моей фантазией было требование подыскать подходящую им планету, но возвращение родины… Потрясающее время для ностальгии по родным каменистым полям, не так ли?
— Я лишь передаю вам их желание. Вникать в то, о чем они мечтают, не моя задача, — отозвался разведчик.
— Такое решение не может приниматься одним человеком, — задумчиво произнес генсек. — Верховным главнокомандующим я являюсь в военное время, а сейчас у нас относительный мир. Кварианские условия и возможность союза мы обсудим на ближайшем пленуме. Приостановите переговоры, объяснив им суть задержки с нашей стороны. О решении ЦК их известят. Возвращайтесь на Цитадель, Колесников, и спасибо за работу.
— Есть, — отозвался Колесников.
Генсек отключил связь и задумчиво посмотрел в окно. Довольно наглое условие в свете предстоящей войны. Точного времени прибытия армии жнецов никто не знает. И удивительного в том, если вторжение начнется через минуту, тоже не будет. А значит, нужно сосредоточить внимание именно на возможной войне, а не пытаться развязать микровойнушку. Как объяснить кварианцам, что в случае победы над жнецами, объединенный расовый флот вполне сможет выбить гетов с орбиты и на планете? И это будет благодарностью за возможный вклад кварианцев в войну. Делать это в преддверии бури — неразумно. Поймут ли те, кто романтически мечтает о доме, что остальные точно так же могут потерять свой, помогая кварианцам вернуть родину, вместо того, чтобы сосредоточиться на войне предстоящей? Если нет, то нужен ли СССР такой эгоистичный союзник? Ответ один.
* * *
Петровский внимательно осматривал клона, пытаясь найти в его поведении и характере хоть немного от прототипа. Ничего не было. Клон, который так и не придумал себе имя, был дерзок, злопамятен и завистлив к славе того, из клеточных соединений которого его создали. Но учился объект всему очень быстро и охотно. Узнав о том, что Шепард ненавидел те биотические способности, которые были направлены на атаку, а не собственную защиту, клон рьяно принялся изучать именно агрессивные техники. Являясь полной копией внешне, он страстно желал быть абсолютной противоположностью внутренних качеств капитана. Откуда в нем было столько злости, Петровский не понимал.
Призрак внимательно изучал все новые данные о клоне. Чему тот успел научиться, какие приобрел предпочтения. Харпера волновала каждая мелочь, каждый пустяк. Сначала он хотел избавиться от клона, но узнав о том, что Шепард в войне участвовать не будет, пересмотрел решение. Пока копия капитана его лишь печалила. Такой человек не спасет его расу от глобального уничтожения. Сам Призрак, хоть и давно в своих экспериментах перешагнул грань дозволенного Этическим Советом человечества, но в границах собственного нормального разума остался. И этот самый разум ему подсказывал, что подобное существо спасать что-то не способно. Открытый эгоизм и бесконтрольная ненависть еще больше все портили.
— Клон не идет на близкий контакт ни с кем, — заговорил Петровский. — Несмотря на то, что он рожден взрослым, у него подростковое восприятие. Он отрицает все авторитеты, хотя и ищет для себя человека, которому сам захочет подражать. Ни ты, ни я под это не подходим. В нас он видит родителей-создателей, которые создали его не для жизни, а про запас. То есть не человеком, а носителем нужных органов.
— Мы для него враги, которые еще до его появления сделали его возможным донором, — кивнул Призрак. — Прислушиваться к одному из нас он не будет. Согласен.
— И что будем делать? Ждать, пока он нас бросит или что похуже? — спросил Петровский.
— Колесникова вызывай, — посоветовал Призрак. — Ты ведь сам говорил, что он все больше и больше осуждает генсека. Вот он нам и подходит. Не совсем церберовец, выполняет приказы, с которыми не очень-то согласен внутренне. Клону это должно понравиться.
— Колесников? Согласится ли он быть нянькой? — с сомнением отозвался Петровский.
— К серьезным проектам «Цербера» я его все равно не подпущу. Истинных мотивов его жалоб мы не знаем, а право на ошибку не имеем. Вот и пусть займется клоном. Даже если у него ничего не выйдет, большой потерей для нас это не станет, — посмотрев на нахмурившегося Петровского, Призрак повторил: — Вызывай Колесникова.
Примечание к части
Если есть косяки — сообщайте, дорогие мои. Ибо играла давно, всего не упомнишь, а вновь углубляться в игру нет желания.
>
Глава 5
Колесников уныло собирал вещи в кабинете. Приказ о возвращении к службе неожиданностью не стал. Как только Петровский связался с ним, разведчик сразу же пересказал Управлению предложение генерала. Собственно, и приказ-то был сделан лишь для того, чтобы уверить старого друга в том, что генсек решил от Колесникова избавиться. Мол, дошли руки, наконец-то до сомнительного элемента, слишком сдружившегося с несоциалистическими лагерями. В принципе, ни для кого не было тайной, что подобное в СССР пресекалось. В теории можно было все, вплоть до брака с гражданином или гражданкой Альянса, но на практике… На практике безопасники находили уйму причин, чтобы не выпустить гражданина за пределы родины. Ну, или не впустить его пассию к нему. Слава партии, что брачеваться ему не нужно было, но это членство в «Цербере» еще хуже, чем любовь через «железный занавес», который новый руководитель практически восстановил.
Собрав в стопку планшеты, Колесников огляделся в поисках вещей, которые он еще не собрал. Взгляд скользнул по картине с изображением Кремля. Когда-то полотно грело душу, а сейчас — ничего. Он настолько привык к Цитадели, которую до сих пор недолюбливал, что картина стала лишь картиной. Эдаким скопищем мазков краски, сделанных талантливым человеком. Но ни прошлой ностальгии, ни любви к отечеству уже сей предмет искусства не вызывал.
