— Это не в нашей компетенции, Борис, — задумался Хакет. — К тому же батарианцы сейчас держат в тюрьме одного ученого Альянса. Они наверняка подумают, что попытка договориться — это уловка, чтобы вытащить своего. Они не пойдут на встречу. А турианцы… Большинство из них так и не простили людям ту войну.
— Не людям, а Альянсу, — поправил Михайлович. — Мы в это время добычей ископаемых занимались. К советским гражданам они равнодушно относятся. Это мне Колесников объяснял. Спаратус Удину не любит, а на советского посла внимания не обращает. Самое лучшее отношение, хочу заметить. Можно попробовать договориться с примархом. Я обаятельный, я с ним и поговорю.
— Смотри своим обаянием еще войну не начни, — предупредил Хакет. — Да и разрывать флот на куски не выгодно. Хорошо бы все расы поделились корабликами и расположили их по нужным местам. Давай отложим эти договоры пока. Пусть политики разбираются. Их работа. Нам сейчас важнее учения до конца довести. Что ты предлагал? Третью флотилию сосредоточить у ретранслятора? Там только легкие фрегаты. Ими мы Жнецов даже не поцарапаем.
— Их не нужно царапать. Их нужно увести подальше от Земли или хотя бы не подпускать к ней. Мои крейсеры развернуться не успеют, а твои истребители поманевренней будут. Ударили, отошли, притаились. Жнецы вновь взяли курс на Землю — опять то же самое. Ну и дать время эвакуационным транспортникам нужно. Это еще один повод увести жнецов от ретранслятора.
— Альянс план эвакуации не разрабатывал пока. Возможно, и не будет. Так что если решит, что воевать нужно всей расой, ваши транспортники защищать никто не будет. Зачем терять флот, чтобы спасти только элитную часть советских граждан?
— Давайте всеми подыхать. Веселее же, — Михайлович мрачно посмотрел на Хакета. — Тогда я отправлю весь флот защищать транспортники. У меня приказ, адмирал, создать пути для отступления. Я не собираюсь его игнорировать.
— О чем наши правительства только думают? Можно же объединиться по всем вопросам. Кончится война — ругайтесь дальше, — взялся за голову Хакет.
— Я как-то был на заседании Совета на Цитадели. Поверь, столько дураков в одном месте я никогда не видел. И эти расы говорят, что мы люди — бестолочи. А сами уже сотни лет не знают, как поговорить так, чтобы войну не начать. Это я о кроганах и саларианцах. О турианцах и кроганах. Так что у нас еще не все так плохо. Даже Удина себя начал вести так, что мне расхотелось его пристрелить. Он мне после победы над Жнецом такое письмо прислал. Я думал, батька покойный с того света весточку умудрился отправить. Чуть не прослезился от его благодарности. Послал ему в подарок футболку с Че Геварой. Пусть знает, что я тронут.
— Да, ты щедрый адмирал, — улыбнулся Хакет. — Кстати, я слышал от Андерсона, что Шепарда видели на Омеге. Ты веришь в призраков, дружище? Скоро к тебе явится дух капитана Альянса и отомстит за хамство по отношению к флоту Альянса.
— Правда? Пусть тогда и призрака коммунизма с собой прихватит. Ну, чтоб я форточку два раза не открывал, — беззаботно посоветовал Михайлович. — Это слухи. Я еще когда учился, прямо перед моим подъездом стояла лавочка и на ней сидело несколько вот таких вот Андерсонов, правда постарше и женского пола. Они тоже много чего слышали и распространяли эту смуту на всю Одессу. Родина… Да, Одесса, мне не пить твое вино… Вот поэтому я особо по Земле и не скучаю в командировках. Везде есть подобия того, к чему я привык.
— Андерсон из военных, а не из политиков. Он врать еще не научился, — улыбнулся Хакет.
— Да ладно. Брехологию можно в любом возрасте осваивать. Не забывай, что рядом с ним Удина и постоянно капает на мозг своим идиотизмом. Да и из Колесникова советник, как из меня Жизель. Так что у него все шансы были испортиться и начать врать каждому встречному. Ладно, если надумаешь поговорить, поиграть в шахматы или почитать мне на ночь книжку — заходи. И не провожай. Хочу еще на твоих солдат полюбоваться.
Михайлович спустился в лифте и вновь зашагал в кают-кампанию. Если офицеры по-прежнему играют в карты, то он их разгонит. Или присоединится к игре. Не решил еще. Однако, за обеденным столом, к его разочарованию, никого не оказалось.
«Никакого удовольствия от посещения крейсера. Пойду хоть накурю в уборной, а потом пожалуюсь Хакету, что в офицерском сортире воняет табаком. Пусть ищет виноватых, хоть чем-нибудь займется».
Однако Михайлович жутко пожалел о своем неблагородном решении. За открывшейся дверью он обнаружил двух офицеров, бесстыдно обнимающихся возле умывальника.
— Это что тут происходит? — спросил он. — Это две тычинки пестиками решили позабавиться? А Хакет знает, что у него два извращенца на корабле?
Посмотрев, как парочка нехотя отлипается друг от друга, Михайлович подошел к крайнему умывальнику и ополоснул руки, опасливо косясь на офицеров.
— Знаете, в советской медицинской энциклопедии говорится, что педерастия — это болезнь. А я верю, потому как обратное не доказано. А глядя на вас, голубки, мне, атеисту, хочется сказать «свят-свят».
— СССР живет прошлыми веками. Человеческие отношения уже переросли этот примитивный период, когда единственно верным считалось продолжение рода, — заметил один из солдат. — То, что вы имели несчастье увидеть, грозит нам лишь выговором за нарушение устава.
— Вот когда сумеете не только сделать своему другу недержание, а еще и ребенка, тогда и поговорим о человеческих отношениях. Нам такое не нужно. Я лучше застряну в прошлых веках, чем стану педиком. Или у вас так не говорят? Хотя мне пофиг, как у вас говорят. Я вижу двух оленей, шпилящих друг друга в непредусмотренные для этого места. Хотя, олени этим не занимаются. Короче, два урода. Хоть бы форму сняли, не позорили отечество.
«Погань. Даже расстреливать не тянет. Надо уйти отсюда, вдруг это заразно».
С испорченным настроением и полный презрения, Михайлович вернулся к себе на корабль.
— Знаете, Шепард, я никого и никогда не рад был так видеть, как вас. Очень вовремя вы вернулись с того света, очень ко времени, — Колесников подал руку капитану.
— Спасибо. Правда, меня не спрашивали, хочу ли я обратно. Если честно, то совершенно не хочу. Снова эта грязь. На меня смотрят, как на мертвеца, в кабинете Андерсона на меня наорал Удина. Все как прежде. Хоть умирай, хоть не умирай, — Шепард пожал руку Колесникову и подошел к окну. — Цитадель почти восстановлена. Радует, что я не зря старался.
— За возможность еще раз сломать нос Удине я готов стерпеть еще одного жнеца. Если встретите — приводите, — улыбнулся посол.
— Надеюсь, этого удастся избежать, — серьезно заметил Шепард. — Я работаю с Призраком. Надеюсь Вас это не так покоробит, как Совет и Андерсона.
— О, работайте хоть с чертом, лишь бы на благо, — отмахнулся Колесников. — Нет, конечно я против таких союзов и очень хочу вас по-отечески отчитать, но прав таких у меня нет. Да и настоящее положение заставляет закрывать глаза на некоторые вещи. Вот вы «Войну и мир» читали?
— «Войну» кажется, читал. До «Мира» еще не дошел, — сказал Шепард.
— Хороший ответ, — вновь улыбнулся Колесников. — Почитайте целиком, если будет время. Я в последнее время ассоциирую себя с одним из тамошних персонажей. Чувствую себя на распутье и не знаю, к какому радиатору присесть погреться.
— Не к «Церберовскому» определенно. Этот радиатор может погреть, а может и сжечь заживо. Да и не от хорошей жизни я им присягнул на верность. Просто, похоже только Призрака волнуют пропадающие колонии. Я был недавно в одной, так до сих пор погано на душе. Мне кажется, если бы я видел трупы и кровь повсюду, было бы не столь паршиво. А там тишина и пустота. Как на старых кладбищах.
— Что собираетесь делать, капитан? Увы, советский флот в этот раз вам не будет помогать. Совет тоже не считает нужным разбираться с колониями. Каков же ваш план? — спросил Колесников.
— Не знаю, — честно признался Шепард. — Сейчас меня направляет Призрак, а я как тот Фигаро, ношусь с высунутым языком, подбираю команду. Заид снова член экипажа, надеюсь, вас это обрадует. Только в этот раз не за советские средства, а за оказание ему помощи. Довольно хороший у нас бартер с ним. Люблю тех, кто действует не только за кредиты.
— То, что Массани с вами, меня очень радует. Хоть кто-то приглядит за вами, — кивнул Колесников.
— Если в этот раз надумаете подкинуть мне жучок, не действуйте под шумок. Просто отдайте его мне и скажите, где нужно закрепить. Я себе сейчас не слишком доверяю. Не знаю, что «Цербер» в меня напихал, кроме имплантов. Вдруг, я каждую полночь превращаюсь в кого-нибудь? Ничего о себе не знаю. А как вы? Чем живет СССР эти два года?
— Стройками. Ничего особенно не поменялось. Я надеялся, что меня отзовут с Цитадели и разрешат вернуться к службе, но не случилось, как видите, — вздохнул Колесников.
— Идемте со мной, — предложил Шепард.
— И рад бы, но кто, если не я, будет проедать плешь на головах советников? Впрочем, я вам не отказываю. Если что, держите капитанскую каюту пустой. Надеюсь, старика-посла вы поселите именно туда, — Колесников подошел к Шепарду. — Когда еще будете на Цитадели?
— Не знаю. Вряд ли скоро. Я и сейчас-то прибыл не из большого желания общаться с Советом, а дабы приобрести для корабля кое-что. И я рад вас видеть, черт возьми. Теперь я могу так говорить и не прослыть предателем. Уже прослыл. Может, вы слышали что-нибудь о Кайдене? О моем лейтенанте? Андерсон упорно молчит о его местонахождении.
— Я видел его в последний раз после вашей смерти. Элвис тогда не просыхал несколько месяцев и очень тосковал. Думаю, он будет рад вашему возвращению.
— Элвис? Значит прическу он не поменял? Что ж, хорошо, если он будет рад. Лично я не хочу видеть на корабле только церберовских оперативников. Вот по Цитадели хожу с саларианским ученым и Заидом. Отдыхаю от опеки Миранды.
— Имел удовольствие познакомиться с ней пару месяцев назад. Красивая женщина, — кивнул Колесников. — Такая опека должна доставлять вам удовольствие.
Шепард покачал головой.
— Не доставляет. Если вам будет нужно со мной связаться, могу настроить вам безопасный канал.
— Пожалуйста, — разрешил Колесников.
Советский посол наблюдал за Шепардом. Сейчас ему было жаль капитана еще сильнее, чем когда-то.
— Готово. Надумаете оформиться поваром ко мне — сразу связывайтесь.
— А что, должность уборщика заняли? Знаете, есть почти двухгодичный опыт мытья полов и унитазов.
— А потом вы сразу стали послом? Хороший карьерный рост, — улыбнулся Шепард.
— Нет. Чуть не так. Вымыл пол — стал полковником, почистил сортир — стал послом. И поверьте, посылать меня на столь высокой должности стали чаще, чем того белокурого восемнадцатилетнего ефрейтора. Так что скучаю по тем временам.
— Простите. Шепард. Идти нужно. Много мыслей. В лабораторию. Быстрее, — заговорил возникший в дверях саларианец.
— Это доктор Мордин, — представил компаньона Шепард.
Колесников не успел и рта раскрыть, как увидел активированный инструметрон перед собой.
— Человек. Активных и заразных болезней нет. Соли в почках. Налегает на пищу, излишне посыпанную специями, — услышал разведчик диагноз. — Минеральную воду нельзя.
— Тише вы. А как же врачебные тайны? Теперь все на Цитадели будут знать, что советский посол выходные провел с пивом и сушеной рыбой, — попытался заткнуть наглого саларианца Колесников.
— Не я сказал. Рыба не рекомендуется. Могу почистить почки прямо сейчас. Нет, метод годится только для ворка. Человеческие откажут. Можно рискнуть.
— Шепард, отведи к Удине этого коновала. Тому пусть даже вручную почки чистит. Я с ним и Андерсоном выходные провел, так что диагноз у всех один, — попросил Колесников.
— Свяжемся позже, полковник, — улыбнулся Шепард.
Колесников вздохнул, когда дверь за капитаном закрылась. Прозвучал сигнал связи и перед Колесниковым возник Михайлович. Судя по всему, адмирал был чем-то крайне раздражен.
— Колесников, ты один? — как-то тихо спросил Михайлович.
— А с кем я должен быть? Я всегда один в последнее время. Что-то случилось?
— Случка случилась. На моих бедных глазах. Почему я не родился слепым а, Колесников? — Михайлович покачал головой.
— Не самое плохое, что может на глазах случиться. Меня тут мгновение назад на моих же глазах едва не вскрыли. Так что поверь, мне гораздо хуже, — Колесников вздрогнул, изгоняя из памяти образ саларианца.
— Ты везучий сукин сын. А я наблюдал брачные игры двух гомикообразных офицеров. Черт, я думал, что такое возможно только в тюрьмах, да и то, как наказание. О партия, как я был наивен!
— Погоди. У тебя на корабле завелись эти… как их, — Колесников замолчал, вспоминая политкорректное слово.
— На моем корабле это невозможно. Я был на крейсере Хакета, зашел в сортир покурить и увидел это, — пожаловался Михайлович.
— Не самое приятное зрелище, конечно, — согласно кивнул Колесников.
— Не самое приятное зрелище — это нечищеные сапоги. А, извини, потрахушки офицеров — это немыслимо, неприемлемо. Хотел пострелять уродов, да под трибунал не хочется из-за такой мелочи.
Колесников улыбнулся. За несколько лет на Цитадели он видел все, что его шокировало. Теперь его ничего не удивляло. Он бы и на этих офицеров бы внимания не обратил. Нет, обратил бы, осудил мысленно, но точно бы не зациклился. А вот раскрасневшийся от возбуждения Михайлович наверняка сошел бы с ума от всего увиденного, если бы ему посчастливилось занять место посла.
— А я, наивный персик, думал, что самое хреновое — это бабы на военных кораблях. Я рассуждаю по старинке, ты знаешь. Думал, что Альянс сбрендил, когда разрешил девицам записываться на службу. А женщина на корабле к беде — это еще давно заметили. Обязательно корабль затонет. А педики тогда к чему? К тому, что весь флот ко дну пойдет? Альянс войну проиграл. Все. Отыгранная карта.
— Не обращай внимания, — посоветовал Колесников.
— Дурак ты, паря. Нужны ли нам друзья, которые относятся к болезням, как к норме? И лечиться не желают. Наберемся от них заразы, помяни мое слово. Не нужно было опускать «железный занавес». От таких соседей вообще надо стену строить и никак не взаимодействовать. Видишь, идет тебе на встречу западник — шагнул в кусты и прикинулся гусем. Авось не заметят.
— Как учения проходят? — спросил Колесников, стараясь уйти от неприятного разговора.
— По плану. У нас все по плану. И война по плану, и обед по расписанию, и ебля в офицерском сортире по графику. Во всем режим. Знаешь, Колесников, мне совершенно расхотелось воевать за соседнее государство. За их гнилые ценности, за их продажные душонки, за их внутреннюю мерзость, которую они не замечают. Один из этих голубков сказал мне, что это мы не хрена в психологии не разбираемся. Дескать, ума нет признать такого рода отношения естественными. Почему каждый сопляк, тыкая пальцем на минус, старается мне внушить, что это плюс? Если бы жнецы шли уничтожать расы, в которых есть засилие этих меньшинств, то я бы верхом на одном из них поехал. Честно. И пальцем показывал, куда пальнуть.
