— Если на инженерной палубе никого, то направлюсь туда, — сказал Колесников, глядя на затосковавшегося Михайловича.
Видимо, двум адмиралам нужно было обговорить что-то, и он был явно лишний. Да и выслушивать колкости Михайловича не хотелось. Ему и так терпеть его три дня до прибытия на Мигрирующий Флот и три дня до возвращения на Цитадель. А это почти неделя в нежных объятиях хамски настроенного адмирала.
Оглядывая вновь измененный главный отсек, Колесников почувствовал тоску. Шепарда явно здесь не хватало, как и его сумасшедшей, разноперой команды. Без них все казалось настолько правильным, что неимоверно раздражало. Корабль был словно пустой, а это с самим образом «Нормандии» никак не вязалось. А где дурдом, вечная ругань и болтовня полусвихнувшегося профессора, голос которого он слышал разборчиво даже из закрытого лабораторного отсека? Нет ничего. Все настолько идеально, что выводило из себя. Колесников ценил дисциплину, но тот корабль ассоциировался с чем-то другим, менее правильным, но более душевным. А бедный капитан этого судна сейчас томится в одной из тюрем Альянса. Все это неправильно и мрачно.
У входа в лифт, Колесников столкнулся с накаченным парнишкой, напоминающим стриптизера, а не офицера. Почему Запад так любил отращивать гору мышц, разведчику было не понятно. Вот какой прок в этом конкретном офицере? Да никакого. Лишний вес остается лишним, несмотря на то, что его делает избыточным. Жир или мышцы — не важно. Бедному позвоночнику, который ненавидит перенапрягаться, не объяснишь, что это не вредный холестерин по бокам витаминами растекся, а сплошная мышечная масса. Наверняка, паренек бежать долго и быстро не способен. А на что он способен? А таскать ящики с боеприпасами у него при таких формах вполне неплохо получается.
— Колесников, — услышал знакомый голос разведчик, выходя из лифта.
— Капитан Аленко, приветствую. Вы снова в строю? — чуть улыбнулся особист.
— Снова. Хакет назначил меня на «Нормандию». Правда, без Шепарда это не «Нормандия» и я уже не капитан, — ответил офицер.
— Очередное повышение? Поздравляю, — Колесников сделал несколько шагов и осмотрел кают-компанию. — Да, Шепарда определенно не хватает. Да и его компаньонов тоже. Я несколько минут назад думал об этом.
— Испытываете удовлетворение? — полюбопытствовал Кайден. — Я видел конференцию и обратил внимание, как генеральный секретарь доказывал то, что место Шепарда именно в тюрьме. Ваш руководитель не думает дальше, чем на его посту положено?
— Вы хотите со мной обсудить решения генерального секретаря? Серьезно, майор? — поднял брови Колесников. — И что хотите от меня услышать? Что я против его решения? Но я не могу быть против хотя бы потому, что мое мнение на ситуацию не повлияет.
— Это я понимаю. А еще я понимаю, что кварианский флот пошлет нас куда подальше без Шепарда. Из людей они наиболее тесно взаимодействовали только с ним, а остальным людям они элементарно не доверяют. И винить их за это невозможно, — объяснил Аленко.
— Коллегия согласилась принять нас и отправила нам координаты своего нового местоположения. Почему бы им просто не сказать нам «нет» и послать, как вы сказали, куда подальше?
— И как разговор будет проходить, по-вашему, товарищ? — едко спросил майор. — Давайте я попробую его предугадать. Здравствуйте, товарищи кварианцы. А не могли бы вы одолжить нам ваш флот для борьбы со жнецами? Могли бы, конечно. И с удовольствием. А вы кто такие? А где капитан «Нормандии»? А почему он поздороваться не выходит? А мы его в тюрьму посадили. Он нам помог прибытие жнецов отсрочить, ну мы его и отблагодарили чистой камерой и двухчасовой прогулкой по кругу в окружении преступников и негодяев.
Колесников грустно улыбнулся. Может, разговор настолько прямым и коротким не будет, но суть майор уловил верно. А если кварианцы действительно рассчитывают увидеть именно Шепарда, а не гадкого советского адмирала и разведчика, который уже несколько лет умело маскируется под посла? Тогда исход переговоров может быть совсем нерадужным, а поездка — бессмысленной.
— Колесников, даже если нам удастся договориться с кварианцами, на остальные расы можно не рассчитывать, — без следа былой иронии заговорил Кайден. — Турианцы очень воинственны, поэтому с ними у вас получилось все довольно легко. Мне кажется, что им совершенно плевать, где, когда и с кем сражаться. Но есть еще расы, представленные в Совете. А есть и не представленные, но не менее важные. Для рас Совета мы выглядим полнейшими идиотами, которые усадили за решетку СПЕКТРа. Первого, вспомните, Колесников. Шепард — первопроходец, символ. Мы же этот символ без особых мук совести отправили за решетку. Как выглядит человечество в глазах галактики после этого?
— Могу вас уверить, что выглядим мы все такими же чудаками, какими выглядели с первого знакомства, — отозвался разведчик. — Давайте решать проблемы по мере их поступления. Шепард в тюрьме, и я не знаю, какой должен случиться катаклизм, чтобы его выпустили.
— Думаю, если генеральный секретарь забудет о своей ненависти к Альянсу, то Шепарда вернут в строй немедленно.
— Офицер сидевший, — усмехнулся Колесников. — Он не вернется на службу и в звании его не восстановят в любом случае. И не стоит обвинять нашего руководителя в столь сильной эмоции. Не забывайте, что перед вами советский гражданин. А у нас не принято поливать грязью и осуждать руководство.
«Действующее, по крайней мере».
— Все без толку. Нужен Шепард. Его будут слушать, — загрустил майор. — А на нас всем глубоко плевать.
— Разберемся с кварианцами и начнем думать, как дальше жить. Не грустите раньше времени, майор. Шепард ведь жив, а значит, все не так паршиво.
— Все погано, — покачал головой Кайден. — Но вы правы. Пока он жив, все еще может поменяться.
* * *
Михайлович извелся от скуки. Помня о том, что вся команда корабля состоит из солдат и офицеров Альянса, он редко себе позволял покидать каюту, дабы не увидеть то, что видеть он совсем не хотел. А именно женщин в составе команды корабля, и не совсем мужчин. Это было слишком тяжело для него, старого офицера, привыкшего к обычным советским гражданам. На его крейсере было ровно две женщины: одна повар, вторая врач. И в этом Михайлович ничего страшного не видел. Куда более его пугали девицы, разгуливающие по «Нормандии» в военной форме и при оружии. Михайловичу они решительно не нравились. Он по старинке считал, что нежной барышне больше подходит патрулирование от спальни и до кухни с привалами на нужных точках. А что здесь такое происходит? Колесников назвал это явление умным словом «феминизм». Михайлович тогда назвал это не менее умным, но более честным словом «блядство». Видимо, девицам не хватало чего-то на твердой земле, и они решительно начали это искать в замкнутом пространстве корабля, делая вид, что они тоже несут службу. Какая служба, бабоньки?
Померив каюту шагами и посмотрев в иллюминатор, Михайлович решительно открыл дверь и направился к лифту. Сходить с ума от тоски надоело, общаться с Андерсоном и Колесниковым не хотелось решительно. Политика испортила двух и без того не сильно умных, не больно красивых мужиков. Слишком задумчивые, чтобы быть интересными. Чувство юмора стремилось к нулю у обоих, а этого Михайлович никак не мог выносить. Он с ранних лет понял, что отсутствие чувства юмора — прямое указание на отсутствие ума. И это в лучшем случае. В худшем — это нерадостный диагноз.
Решив сделать самому себе экскурсию, дабы поразвлечься, Михайлович смело отправился в гаражный отсек. Раньше на «Нормандии» такого не имелось и потому было любопытно, что туда напихали сумасшедшие церберовцы и не менее придурковатые конструкторы Альянса.
Выйдя из лифта, Михайлович настороженно осмотрелся. Беды ничего не предвещало. Женщин здесь не было, офицеров было крайне мало, и общались они очень даже по-товарищески. Пока все не так уж плохо, раз насиловать ему психику непотребными мужскими объятиями никто не собирался.
Михайлович остановил взгляд на офицере, трудившемся возле одного из терминалов. Что делал военнослужащий — непонятно. Что должен был делать — неясно. Нужно выяснить это как можно скорее и пресечь тунеядство на военном судне.
— Адмирал Михайлович, — представился он, рассматривая спину офицера.
— Лейтенант Кортез, — тут же развернулся мужчина. — Пилот челнока.
Михайлович с тоской наблюдал, как рука Кортеза взлетает к виску. А на голове ничего нет. Даже косыночки или беретика. Отвратительное приветствие отвратительного офицера отвратительного Альянса.
— Как служба? — осторожно поинтересовался Михайлович, который жутко хотел пообщаться с кем-нибудь, кто не является советским послом и бывшим Советников.
— Отлично, — бодро отозвался офицер.
— А что плачем? Стружка металлическая в глаз попала? Или по семье заскучал, маленький? — спросил Михайлович, внимательно вглядываясь в лицо офицера.
— По семье скучаю, — отозвался Кортез.
— Это нормально. Поскучаешь, домой возвращаться приятней будет. А как ты хотел? Все правильно. Ты служишь родине, а семья тебя дома героем ждет. Все естественно.
— Никто меня не ждет, господин адмирал, — опустил голову офицер.
— Товарищ, — сквозь зубы поправил Михайлович Кортеза. — Это у вас, исторических рабовладельцев, есть господа. У нас они тоже есть, но в местах не столь отдаленных. Правда, там их господами не называют… Ну да ладно. Ты только что мне сказал, что скучаешь по семье и тут же заявляешь, что тебя никто не ждет. Я не улавливаю нужного совпадения.
— Я потерял семью. Не хочу об этом говорить, — замотал головой Кортез.
— Ясно, — кивнул Михайлович. — Не дождалась тебя твоя зазноба? Ну так и хрен на нее. Посмотри сколько вокруг хороших людей. Прямо сейчас рядом с тобой великолепнейший адмирал, способный вытащить из тоски любого страждущего.
— Моя, как вы говорите, зазноба, погибла, — поделился Кортез. — А выходить из тоски вот так запросто, да еще и при помощи советского адмирала? Нет, я так не могу.
— Вот как, — Михайлович снял фуражку и посмотрел на перекаченного парня, внимательно вслушивающегося в беседу. — А я всегда говорил, что место бабы возле кипящей кастрюли. Вот ты зачем женился на солдате? Вот зачем? Что, найти себе кого попроще не мог? И адмирала ты так сразу не отвергай. Я еще никому дурного не посоветовал.
— Давайте не будем продолжать этот разговор. Мне тяжело, да и вас я не знаю, — отозвался Кортез. — Мне не нравится то, что вы так запросто предлагаете мне забыть любовь всей моей жизни и начать думать о ком-то другом. Все не так просто. Может у советских граждан период смерти любимых переживается легко, но я так не умею.
— Бесишь меня, нытик. Не могу, не умею, — передразнил Михайлович Кортеза. — Что ты за офицер такой, если не можешь быстро перестроиться? Бери пример с меня: я всегда спокоен, красив и невозмутим.
— Прошло мало времени. Так просто все не забывается. Я вот просматриваю наши совместные фотографии, чтобы не забыть никакой мелочи, чтобы любимое лицо в забвении не утопить.
— Зря, офицер, ты занимаешься этим онанизмом. Ну кто вернет тебе это любимое лицо теперь? Да никто. Ищи новое. Благо, на кораблях Альянса есть, где и с кем разгуляться. Хотя я против женщин-военнослужащих.
— Знаете, а я тоже против, — поднял глаза Кортез. — Совсем это неженское дело — с оружием бегать да в крови чужой пачкаться.
Михайлович одобрительно посмотрел на офицера.
— Неужели я встретил единственного нормального солдата? Все, с кем мне доводилось общаться, глотки драли, доказывая мне, что вся это порнография — норма современной жизни. Я однажды такое видел, что до сих пор мурашки по яйцам бегают. И мне доказывают, что все увиденное это нормальная, цивилизованная жизнь, а я, древний мамонт, не хрена в этой самой жизни не понимаю. Ну да, не нажил детей. Не могу быть во всех вопросах осведомленным, но так я на службе постоянно. А как нажить ребенка, если я в космосе, а зазноба на Земле?
— Мне это близко. Мы тоже хотели усыновить маленького мальчика, да не успели. Правда, муж больше девочку хотел…
— Стоп, машина, — перебил Михайлович Кортеза. — Я сейчас на метр отойду, а ты повтори то, что сказал. Надеюсь, мне послышалось.
Адмирал опасливо отошел от офицера.
— Я сказал, что супруг хотел девочку, — не думая о дурном, поделился Кортез.
— Это я тут распинаюсь перед мужиком, у которого был муж? Опять не корабль, а кунсткамера. Хорошо хоть билеты на выставку этого уродства покупать не надо. Твою ж мать, а я только подумал, что не все в Альянсе родственники самца курицы и тут на тебе, товарищ, говна тачку.
— Я сказал что-то не то? — пожал плечами Кортез. — Вроде, ничем вас не оскорбил.
— Застрелись на хер, Иуда, — посоветовал Михайлович, заходя в лифт. — Содомит, как же я вас всех ненавижу, чертей.
— Моя ориентация делает меня плохим человеком? — спросил у зашедшего в лифт адмирала офицер.
— Дерьмо! — услышал Кортез из закрывающихся дверей лифта.
* * *
Явик совершенно не понимал, как люди умудрились так испортиться за тысячелетия эволюции, проходившей без присмотра. Коснувшись руки ученого, который первый наклонился к нему в момент пробуждения, он сумел считать столько ненужной информации, что становилось страшно. А получив по голове кулаком от этого же ученого, которому, от чего-то, прикосновение к руке не понравилось, стало совсем тоскливо. Использовать биотику, а его способности здесь именовались именно так, под чутким присмотром нескольких винтовок, не хотелось. Объяснять, почему его разбудили именно сейчас и где остальные протеане, ему никто не собирался. Зато его все дружно называли «уродцем». На себя бы посмотрели, недалекие!
Группа ученых, подошедших к нему, зачем-то попыталась снять с него броню. Вероятно, хотели изучить получше. Проклятая слабость, растекающаяся по организму, мешала наподдать людишкам по первое число. И по второе, на всякий случай. Пришлось смиренно наблюдать за бесстрастными лицами коновалов и терпеть их прикосновения. Видимо, им тоже особенно не нравилось к нему притрагиваться, но все эти мгновения прошли с пользой, ибо по обрывкам видений, которые возникали в голове, картинка общей человеческой истории пополнялась нужными деталями. Судя по всему, разбудили его практически перед самой Жатвой, а значит он провел в этом состоянии целый цикл. Примитивные идиоты не додумались растолкать его хотя бы на пару тысяч лет пораньше. И чего они хотят от него теперь?
— Понимаешь меня? — спросил один из примитивов.
— Да, — отозвался протеанин, решивший, что лгать или молчать бессмысленно.
— Как себя чувствуешь? — вновь последовал вопрос.
— Нормально, — отозвался Явик.
— Встать и идти сможешь?
Явик приподнялся и ощутил легкое головокружение.
— Жнецы… Они уже рядом, да? — спросил он.
Ответа не последовало.
— Где остальные протеане?
