А теперь Призрак вспомнил и о тихом советском после. Если он действительно думает, что на Земле возможно одно правительство, то он куда более наивен, чем сам Колесников. Разведчик не представлял себе такого. Те, кто был готов принять марксистскую теорию, приняли ее сразу. Кто не готов — тот никогда не будет полноценным, стопроцентным коммунистом, готовым вместо премии получать грамоты и радоваться им. И чувствовать себя нужным. Культура разная. Понимание ценностей полярное. Представить себе Удину, которому в благодарность дают значок, а не перечисляют деньги на счет, было проблематичным. Зато легко представлялась его реакция на такое поощрение. Нет, никакого единого правительства быть не может. Это из области фантастики.
— Хороший разговор. В последнее время я лишен такой маленькой радости, как участие в спорах. В этом отношении мне не хватает родины. У Призрака работает очень много замечательных и умных людей, но… — Петровский задумался, подбирая слова. — Душевности в них нет, что ли. Я люблю СССР, но что бы не кричали с трибун наши умники, идей, как таковых, уже нет. Не могут они дать такую цель, чтобы к ней хотелось идти напролом, разбивая головы о стены. У Призрака наоборот: есть идеи, но нет людей, готовых их защищать и воплощать бескорыстно. Помнишь, ты спрашивал меня о стране Беловодье, так я понял, что нет ее на свете. Иногда кажется, что вот-вот все в мире станет радужно и меня начнут окружать люди, подобные мне. Что вот один из них стоит прямо передо мной сейчас и чувствует он то же, что и я. И что живем мы с ним одной целью, одной мыслью, одной идеей. И что понимает он меня, как я сам себя. А потом оказывается, что просто в зеркало засмотрелся…
— Ты неисправимый идеалист, — улыбнулся Колесников. — Не боишься, что Призрак это услышит?
— Нет. Сейчас я не боюсь, что меня услышат и осудят. Советский пережиток. А наша доверчивость? Уверен, что ты до сих пор думаешь, что наш небравый дряхлый генсек и голодающих накормит, и от Жнецов лично побежит всех спасать. Наши граждане так думают. Нет больше таких вождей, да и не будет. Бедные советские люди — всему верят.
— Это ты бедный. Ничему не веришь, — Колесников окинул взглядом абсолютно пустую комнату, служившую связной. — А Михайловича я тебе все-таки пришлю. Он тебя расшевелит.
— Не нужно. Я ни о чем не жалею и, наконец-то, счастлив. Просто я всю жизнь буду гнаться за идеалами. Сам знаю, что их нет, но смысл в поиске. Давай сюда повязку. Извини, но назад к кораблю я снова поведу тебя в ней.
— Держи. Странный ты, Олег. Показал мне Шепарда, а за какую-то технику переживаешь. Как считаешь, о чем мне будет докладывать интересней? О воскрешении героя Альянса? Или о золотых «церберовских» гальюнах? Наверняка, ты скрываешь именно их от моего взора.
— Если соберешься докладывать о наших сортирах Совету, предупреди меня. Хочу увидеть зависть на их лицах. И пообещай мне, что о Шепарде не растреплешь никому, — Петровский завязал глаза Колесникову. — Может, конечно, ситуация и комичная, но многие технические секреты «Цербер» бережет очень рьяно.
— Ты разобрался в чертежах? — спросил Михайлович у Колесникова, изучающего план одной из станции.
Советский посол кивнул.
— В них разобраться немудрено. Меня беспокоит местоположение строек. Парнак… Хешток… Если верить карте Шепарда, то жнецы не будут появляться в системах этих планет. Так и на кой бес эти траты? — Колесников посмотрел на голографическое изображение Михайловича.
— Что, правда не понимаешь, зачем нужны ударные стройки в тех системах, куда Жнецы не придут? Действительно такой наивный одуван? — поинтересовался Михайлович.
— Действительно, — признал Колесников. — Не вижу объективных причин. К тому же полувоенные станции больше похожи на космические отели. И в чем их смысл?
— Я тебе объясню в чем, но не думай говорить об этом на Совете. Официальная версия: что это исследовательские станции, созданные для изучения ягов и ворка на их родных планетах. Приземлиться туда и работать на месте мы не можем, а вот вести изучение из космоса запретить нам нельзя. Ну а сопроводительный флот для оказания поддержки в случае агрессии ранее названных представителей фауны.
— Это я понял из отчета. А смысл-то в чем? — развел руками Колесников. — Сначала нужно со Жнецами разобраться, а потом уже изучать всех этих поганцев.
Михайлович прищурился и посмотрел на посла.
— Эти стройки производятся на тот случай, если мы проиграем Землю. Отправим, кого сможем, на эти станции. После ухода жнецов они или вернутся, или будут осваивать новые планеты, — Михайлович потер виски и продолжил. — Твоя задача донести эти стройки именно как исследовательские объекты…
— Погоди, Борис, но это же глупо. Нужно поднимать всех на защиту, а не капитулировать заранее. Ладно, допустим мы успеем построиться, допустим и то, что успеем спасти некоторых людей. Ты забываешь, что Жнецы не появятся в тех системах лишь только потому, что сигнал от техники аборигенов слишком слабый. Машинки просто сочтут их примитивными и решат приехать в гости на следующий цикл. Но если там на орбите будут находиться вполне оснащенные станции, то жнецы наведаются и туда. И в чем смысл? Теряем станции и подставляем под удар примитивных товарищей.
— Не будет со станций никаких сигналов. Связь будет поддерживаться в специально оговоренное время и крайне редко. А отчеты о строительстве приготовлены заранее, так что голословным ты не будешь на заседаниях Совета.
— Вот скажи мне, Борис, ты же грамотный мужик, какой смысл ты видишь в этом? Или тебе уже там каюту приготовили, и рассуждать адекватно ты не в состоянии? Откуда у ЦК такие мысли? Мы исторически были государством, которое лезло во все конфликты. А сейчас, когда это действительно нужно, будем отсиживаться с ягами? Агрессивный они, кстати, народец. Будет несмешно, если мы спасемся от Жнецов, а сдохем насаженными на вертел и поджаренными примитивной расой.
— Пусть сосут хер, как Сталин трубку, — беззаботно отозвался Михайлович. — Две тачки херов им еще вдогонку, а не аппетитное тело советского адмирала. Мне эта затея тоже не особо нравится, но наш генсек… Черт те что и с боку бантик — все, что я могу сказать, дюже переживает за свою морщинистую задницу и планирует ее спасти. Я уже говорил на заседании Совета Обороны, что нужно строить флот. Причем, будет лучше, если совместно с Альянсом. У братьев хорошо получаются легкие истребители, у нас крейсеры. Говорю, давайте совокупимся и начнем плодить кораблики. Они же послали меня на «Арктур» с какой-то дебильно-идиотской проверкой, чтобы я под ногами не мешался на Земле и с советами не лез.
— Ты рассказал Хакету о смысле этих построек? — спросил Колесников. — Признался, что будешь наблюдать спаривание ягов, а не защищать Землю?
— Глупости. Советский флот будет защищать Землю до последнего. Просто… Эвакуация людей будет происходить заранее, как только мы заметим активность в Солнечной системе.
— А те, кто останутся оборонять планету, живое мясо? То есть, за ними не вернутся? — поразился Колесников.
— Нет, — коротко ответил Михайлович. — Я сейчас ответил на два твои вопроса сразу.
— Меня бесит эта работа все больше. Почему я должен лгать Совету? Я не умею врать. Тебе не кажется, что мы действительно защищаем интересы уже не той державы? Что генсек уже не тот, что по молодости? Почему мы должны спасать его и свиту?
— По сути, Альянс занят тем же самым. Хакет тоже недоволен. Я предложил ему подорвать «Арктур» со всеми политиканами и баллотировать его на должность президента, но он отнекивается. Говорит, давай сначала Лубянку разнесем.
— Не боишься говорить об этом по связи?
— Мне плевать. Пусть слушают. Расстреляют меня — защищать их тылы некому будет. Главнокомандующим флотом особо никто не рвется стать. Так что пусть терпят. Знаешь, я скучаю по Шепарду. Он бы, с его маниакальным желанием найти бяки, смог бы расшевелить наши правительства.
— Я тоже скучаю, — сглотнул Колесников. — А скажи, как там проходит твоя программа по обмену премудростями между Альянсом и СССР? Давай хоть о чем-то хорошем погутарим.
— Отлично проходит, — живо отозвался Михайлович. — Хакет учит меня тактическому мастерству, а я его учу есть беляши так, чтобы форму не запачкать. Все довольны.
Колесников рассмеялся.
— Ладно, братка, пойду дальше гаить наших руководителей. Не унывай там. Пусть придумывают что хотят, а войну мы все равно выиграем. Партизанов с палками еще никто не отменял, а они сидят и ждут. Так что не бзди, все будет, как всегда, только интересней.
Колесников улыбался. Михайлович умел поднять настроение. Отключив связь, разведчик вновь вернулся к чертежам. Может, он зря так воспринял стройку? С одной стороны — это очень даже умное решение. Отправить в безопасное место детей и стариков и спокойно воевать, не опасаясь за их жизни. Конечно, то что придется врать и Альянсу, и Совету о смысле этих станций не есть хорошо, но и не фатально. Безопасности ради, можно промолчать. Но мысли отчаянно крутились вокруг Призрака и Петровского. Что если они правы? Нет, гнать такие мысли. Они не правы. Они просто умные предатели. Грамотные диссиденты. Ученые ренегаты. Что угодно, но не признание правоты.
— Можно? — прозвучал робкий вопрос.
Колесников узнал голос. Более хриплый, чем был раньше, но интонации прежние.
— Нужно, — буднично отозвался Колесников.
Примечание к части
Следующая глава будет посвящена только похождениям Михайловича. Прошу прощения, но цинизм требует выхода, а на его эпизодичные роли весь запас не растрачивается.
>
Глава 1
Михайловичу нравились совместные учения с Хакетом. Да и адмирал ему был симпатичен, так как на его замечания всегда реагировал адекватно и жалоб в Совет Обороны, в отличие от остальных командующих, не отправлял. Сам бывший контр-адмирал давно понял, что многие люди начинают шевелиться только после погружения в их мягкую точку иглы под названием «хамство». Слова «пожалуйста» и «будьте добры» у большинства пролетали мимо ушей. Мол, лейтенант, будьте добры вынуть руки из карманов и отдать честь офицеру — на такие фразы следовало медленное извлечение конечностей из прорезей в штанах и ленивый взмах правой культяпки. Это раздражало. А вот если гаркнуть что-то вроде: «увижу в такой позе еще раз — лично зашью руки в том месте, где держишь, и заставлю справлять малую нужду именно в таком виде» действовало безотказно, и все ходили по его крейсеру, словно по площади на параде. Любо-дорого смотреть.
А сейчас, перейдя на крейсер адмирала Хакета, Михайлович приуныл. Непочатый край работы. Дисциплина раздражающе плохая. Попробовали бы его люди среди бела дня сидеть в кают-кампании и играть в карты. Странно, что в войсках Альянса это разрешено. В СССР в карты запрещали играть даже заключенным в тюрьмах. А здесь военная служба, боевой корабль…
— Не подскажите ли мне, любезный, где в нынешнее время суток находится адмирал Хакет? — спросил он сквозь зубы у сидящего к нему спиной солдата.
— Иди и ищи, — последовал ответ.
Сидящие напротив него товарищи встали и поприветствовали адмирала. Хамски настроенный капитан все-таки повернулся, дабы посмотреть, кто заставил его дружков бросить карты на стол и оторвать филейные части от стула. С удовольствием Михайлович понаблюдал за тем, как взгляд мальчишки от любопытствующего переходит в испуганный. Вот и ладонь к виску взлетела. Жаль только, что карты он не додумался отложить, тогда действие было бы больше похоже на воинское приветствие.
«Спокойно, Бориска, дыши глубже. Досчитай мысленно до трех и убери пальцы с пистолета. Неважно, что сопливцу хочется прострелить ладошку, а карты запихать в полученное ранение, чтобы не кровоточило».
— Вольно. Руку к пустой голове… Ах, да, у вас это можно. Так где Хакет? Не будете ли вы столь добры доложить ему о прибытии вражеского адмирала? — Михайлович с удовольствием смотрел на капитана, вытирающего ладони о штанины. И когда они успели вспотеть? Он ведь только до трех досчитал. Правда, десять раз, но это уже неважно.
— Вот ты где, — услышал он голос Хакета. — Прекрати донимать моих офицеров в их свободное время и доводить до нервного истощения.
— Ловко. Значит, у них есть свободное время, а мы должны круглосуточно впахивать? Я лично тоже люблю покемарить после обеда. Да и до обеда тоже, — ответил Михайлович, отходя с Хакетом в сторону от игрального стола. — Давай в уставе пропишем тихий час для адмиралов. А придут Жнецы, твой капитан скажет им: «Тсс, Хакет отдыхает. А без него мы ни чихнуть, ни пернуть не можем. Прилетайте через пару часов, когда он проснется и откушает».
— Как там у вас говорят? «Со своим Уставом в чужой монастырь не лезь». Вот и ты не рви себе душу. Люди оторваны от дома, по уставу у них свободное время. Разве что пить им нельзя, а остальное — на их усмотрение.
— Знаешь, ты прав. Зачем мне заботиться о дисциплине в твоих рядах. В конце концов, я не Урфин Джюс, а деревянные солдаты твои, а не мои. И правда они у тебя деревянные. Дубовые, я бы сказал. Ну да ладно. Я тут посидел, помозговал над картой Шепарда. Есть некоторые планы, хочу с тобой поделиться.
— Идем, — Хакет кивнул в сторону лифта.
В каюте он вывел на экран карту галактики. Михайлович недовольно хмыкнул. Все-таки на экране не так наглядно, как на бумаге. Жаль, что он решил не тащить с собой свою папку со звездными картами. Придется теперь, подобно училке, стоять и тыкать указкой по монитору.
— Нужно отводить флот от Харона. Возле Земли держать много кораблей тоже не очень умно. Битва на орбите немногим лучше, чем на самой планете. Сосредоточим твою Третью флотилию за Хароном, и пусть пытаются отвлечь жнецов за пределы Солнечной Системы. Битва у ретранслятора у меня тоже сомнение вызывает. Не приведи генсек, попадем по нему случайно и отправимся к коммунистическим предкам все и сразу. Я не готов позориться перед чертями, которые мою душу побрезгуют до котла донести. В идеале, хорошо бы выманить жнецов из местного скопления, жаль, что рядом систем нет. Как думаешь, можно их будет в черные дыры затолкать?
— В идеале, Борис, хорошо бы их к Солнечной системе не подпустить. Вот только как? Ретранслятор в десятки других миров ведет и у каждого флот не сконцентрируешь. А если даже и получится, то другие расы могут посчитать это блокадой. Предположим, азари и саларианцам мы сможем все объяснить. А турианцы? Батарианцы? Да они за счастье сочтут посбивать наши корабли, — Хакет задумчиво посмотрел на карту.
— Нужно договариваться. На Удину и Колесникова надежд никаких, им не до этого. Давай сами свяжемся с командованием Палавена. Турианцы-вояки. Вероятно, им больше понравится то, что с ними связались не политики, а такие же военнообязанные, как и они. Вот с батарианцами я не знаю, как разговаривать. Они все еще обижаются за те системы, что мы у них отобрали, — поймав на себе укоризненный взгляд Хакета, Михайлович отмахнулся. — Именно отобрали. Будем правде в глаза смотреть.
