Михайлович замолчал и тоскливо осмотрел Колесникова.
— Водка пить — земля валяться — вот, чем я займусь вечером. Разочарован. Пропал стимул защищать западных братьев.
— Но-но, адмирал, — Колесников испугался, так как никогда не видел Михайловича расстроенным. — Давай, как прогоним Жнецов, пойдем бить геев. Я ради тебя на это готов. Но только после того, как остановим жатву.
— Я запомнил, — слабо улыбнулся Михайлович. — Ладно, не унывай. Один из нас всегда должен быть в хорошем настроении. Так, и эфир мне не забивай. Я жду сообщение от Хакета, что мол, два офицера у него застрелились, как же так. Они ведь не могут не застрелиться после такого позора, верно?
— Верно, — приободрил Михайловича Колесников.
— Ну бывай.
Колесников все еще улыбался. Нет, его государство поистине самое лучшее. Со всеми перегибами, нелогичностями и иногда даже хоть и оправданной, но жестокостью. В нем пока люди умеют отличать правильное от неправильного, естественное от противоестественного. И есть святость, давно Западом потерянная. И это в государстве, которое не строит церкви! Похоже, Запад так озабочен своими соборами, чтобы хоть как-то отмыть душевную грязь, перед тем, как ехать к Создателю на свидание. Советские граждане, в большинстве своем, ею просто старались не обзаводиться. А значит, и нужды рассказывать божественному «посреднику» о своих ошибках, и лицемерно в них каяться нет смысла. Нет за душой чеснока, вот и не воняет.
Колесников сел в кресло и откинулся на спинку. Если Призрак вот такие человеческие интересы защищает, то с ним разведчику явно не по пути. Правда, если этот таинственный магнат нацепит на себя буденовку и на «Капитале» поклянется, что всеми силами постарается избавить Землю от вот таких чудаков, на которых недавно любовался Михайлович, можно будет похлопотать о выдаче ему комсомольского билета. После уплаты членских взносов, конечно.
Примечание к части
Несерьезная глава. Некоторое отступление, так как в последующих собираюсь давить идеологией на умы.
>
Глава 2
— Призрак не жалеет средств на изучение Жнецов. Выводы весьма любопытны, хочу отметить, — сказал Петровский.
Колесников покачал головой.
— Ничего любопытного. Все очевидно. Поголовный геноцид. И ни объявления войны, ни попыток выйти на контакт и объяснить мотивы. К тому же это машины. У них нет воли и целей, а есть лишь программа, изучить которую можно, лишь покопавшись в самом жнеце. Такой возможности у нас нет.
— Ты не прав. Жнецы приходят не просто разрушать. Если бы они действовали в одиночку, их смогли бы остановить расы, живущие до нас. Огневая мощь не самый их весомый аргумент в жатве. Серьезный, но не основной. Первоочередная задача — это провокация гражданской войны. Стравливание нас с нашими братьями. Согласись, идти на войну с гигантской машиной, хоть и с идеальным программным обеспечением не столь страшно, как брать на «мушку» своего алкоголика соседа, которого ты проненавидел всю свою жизнь. Но он-то человек, говорящий с тобой на одном языке. И неважно, какой он. У него есть и планы, и мечты, и заботы. И вот он смотрит на тебя пустыми глазами и протягивает руки к твоей шее. А ты в этот момент будешь думать, что он был потрясающим игроком на гитаре и готов простить ему его шабутные попойки. Да поздно. Личности нет. Есть лишь белок, подконтрольный машинам. Это пострашнее, чем гигантский корабль с лазерным глазом и не поддающейся исчислению огневой мощью.
— Да, слом боевого духа очень хороший ход. И что Призрак выяснил? Можно как-нибудь противостоять созданию хасков?
— Хаски — не самое страшное. Шепард столкнулся на Горизонте с Коллекционерами, — заметив непонимание в глазах Колесникова, Петровский объяснил: — Странная раса, которая предпочла жить уединенно и, судя по всему, служить Жнецам. Не выходят на контакт, как правило. Все взаимодействие с ними начинается и заканчивается покупкой на первый взгляд ничего не значащей ерунды.
— Горизонт… Колония Альянса. Нужно просить разрешение на исследования. Не сомневаюсь, что Шепард оставил парочку десятков трупов этих существ. Советским ученым тоже неплохо бы взглянуть на них.
— Разумеется. Думаю, Альянсу плевать на колонии в системах, находящихся вне юрисдикции Совета, так что можешь не выпрашивать разрешение у их правительства. Попроси Михайловича, чтобы он приказал Патрульному флоту, сосредоточенному поблизости, подобрать несколько экземпляров, — сказал Петровский. — СССР должен быть подготовлен ко всем неожиданностям. Тогда, может быть, некоторым нашим гражданам удастся спастись.
— Только нашим? А как же общечеловеческие интересы, которым ты служишь? А граждане Альянса?
— Паспорт гражданина СССР не дает быть беспристрастным. Я был патриотом — им и остаюсь. Просто патриотизм теперь у меня не чисто красный, а с черно-белыми вставками цветов флага Альянса. Но речь не об этом. Если Шепарду удастся попасть на базу коллекционеров, возможно, мы найдем новый путь борьбы со жнецами. Менее кровопролитный.
— Думается, если бы такой путь существовал, его нашли бы другие расы, ушедшие в небытие. Мне, конечно, приятно думать, что человечество столь особенное, и способно на такое, но это идеализм, реалиями не подкрепленный. Мы не можем разобраться во внутрирасовых вопросах, куда же нам тягаться с более совершенными народами, которым не удалось решить вопрос со жнецами?
— В этом твоя беда, Колесников. Недооцениваешь сам себя и себе подобных. А кто будет творить историю, если мы все будем кивать друг на друга, желать удачи в будущих свершениях и дальше играть роль диванных аксессуаров? Да никто. А, возможно, именно от тебя зависит будущее. От твоего слова, шага, поступка. И колокол будет звонить по тебе даже в том случае, если ты заткнешь уши.
— Моя беда в том, что на меня влияют два слишком разных человека. Один — бесконечный идеалист, а второй — конченый циник. Не удивительно, что вы с Михайловичем никогда не ладили. Я всегда хотел избегать крайностей, порождающих сомнения. А что получается? Михайлович говорит, что нужно готовить флот и не отвлекаться на мелочи. Ты говоришь, что можно будет обойтись без флота, если как следует изучить врага. И вроде бы вы оба правы, но так невозможно. Мне явно нужен кто-то третий, далекий от войны и от политики.
— Ты же сейчас в Москве, верно? Вот и найди валяющегося под забором пьянчужку и объясни ему суть своей проблемы. Будет тебе сторонние третье мнение. Возможно, более верное, чем у меня или Михайловича.
Колесников хмыкнул. Попрощавшись с Петровским, он окинул взглядом парк, в который ноги сами его принесли. Странно, что в это время он был совершенно пуст. СССР с его любовью к новшествам и стройкам, все-таки предпочитал не нарушать романтическую старину вот таких мест. Наверняка, эти старые лавочки не обновлялись с момента установки. Подкрашивались и не более. Но глаза отдыхали, глядя на это обычное, ничем, казалось бы, не примечательное место. Не ухоженное, как искусственные сады Цитадели, диковатое. Никакой архитектурно-красивой, вымощенной камнями дороги, а лишь тропинка. О том, что за пределами парка царит технологически-развитая жизнь, говорили лишь высокие прожекторы, освещающие это место по ночам. Все-таки старые уличные фонари заменили более удобным и качественным изобретением.
Колесников присел на одну из лавочек и посмотрел на небо. Ему, находившемуся сейчас в таком месте, даже не верилось, что где-то там, далеко и высоко, идет бурная, осмысленная жизнь. Что звезды это не просто огоньки, обязанные показывать путникам дорогу в ночи, а дома целых цивилизаций, большинство из которых пока и не открыты. А еще здесь не хотелось думать ни о политических интригах, ни о жнецах. Да и не думалось. Хотелось сделать что-то для себя, для души. Например, написать стих или картину. Увы, ни того, ни другого разведчик не умел. А если и дальше развивать мысль о том, что можно оставить после себя, кроме отчетов по службе и записей политических скандалов, то становилось совсем тоскливо. Детьми он не обзавелся, супруга, не выдержав его регулярных отъездов, его покинула. Да он и не винил ее. Никто не обязан всю жизнь ждать кого-то, растрачивая понапрасну молодые годы, а на старости лет терпеть списанного со службы по причине маразма старика, способного только фыркать и жаловаться на боли в пояснице. Эгоизма Колесников был лишен, поэтому спокойно отнесся к решению бывшей жены. И вроде бы плохим человеком он никогда не был, а в последние годы стал очень даже значимой фигурой, но удовлетворения не было. Ничего не было, кроме сомнений.
Вздохнув, он прошелся по дороге, усыпанной пожелтевшими опавшими листьями. Лучше бы он сюда не приходил. Остался бы дома, довел до ума костюм, в котором ему предстоит завтра идти на съезд КПСС. Никогда на нем лично он не присутствовал, да и в новостях не смотрел. Неинтересно было. Не все ли равно, насколько увеличили количество мест для членов Президиума? Да совершенно по барабану. Он свою работу от этого ни лучше, ни хуже делать не будет. Только вспотеет в пиджаке в душном помещении и будет мечтать о том, как побыстрее выйти оттуда, снять галстук и покурить. И самое обидное, все присутствующие будут хотеть того же самого. И чего ради собирать людей? Похвалиться достижениями? Колесников и так знал, что живет в самой восхитительной стране, где еще можно покурить в парке, назвать соседа козлом, не опасаясь, что получишь повестку в суд, а на следующий день пить с ним же чай и обсуждать футбольный матч. Мелочи, казалось бы, пустяки, ничем не примечательные, но такие важные и особенно приятные оттого, что немыслимые на территориях Альянса. На территориях Совета тем более.
Задумавшись, Колесников вышел к зданию, служившему церковью. Будучи убежденным коммунистом, он никогда не был в таких местах. Это не возбранялось, как когда-то, просто нужды такой у людей не было. Современные реалии отодвигали Бога на задний план и это в лучшем случае.
Неожиданное любопытство заставило ускорить шаг, чтобы увидеть что-то новое, неизученное. Шагнув через порог, разведчик огляделся. Пусто, как и в парке. Тихо. Сделав еще несколько шагов, Колесников прислушался к ощущениям. Тоже тихо. Да и не знал он, что должен был чувствовать в подобном месте. Успокоение? Умиротворение? Радость? Его этому не учили, и как вести себя в церкви, не рассказывали. Но ему нравился терпкий, незнакомый запах. Подойдя к иконе, первой попавшейся ему на глаза, Колесников вгляделся в лик святого. Или ему казалось, или он медленно выживал из ума, но ему почудилось, что в нарисованном взгляде скользит укор.
— Могу вам помочь? — услышал Колесников голос за спиной.
— Вряд ли, — разведчик повернулся и увидел довольно молодого священника. — Я просто сюда зашел. Без цели. Это не возбраняется?
— Нет. Это приветствуется. Хорошо, когда без цели идут в такие места, а не в кабак, — последовал ответ. — И все-таки что могло привести сюда человека, который несет службу в КГБ?
— Не знаю. Честно, — Колесников погладил значок, который выдал его. — А мои коллеги сюда заходят? Или я первый такой.
— Сегодня — первый, — отозвался священник.
Колесников вновь повернулся к иконе. Странно, но в этом месте стало спокойно. Не хотелось куда-то бежать, что-то делать, о чем-то думать. Хотелось стоять на месте и смотреть в глаза этому неизвестному святому.
— Веруете? — вновь полюбопытствовал священник.
— Не знаю, — честно признался Колесников. — Но иногда утешиться больше нечем. Хотя разум говорит мне, что если Бог и есть, то он давно меня не слышит.
— Чаще бывает наоборот. Мы сами себе затыкаем уши, а потом жалуемся, что с нами никто не говорит.
— Да и после всех человеческих открытий, доказательств бытия Его так и не нашли. А современная физика и вовсе заставляет думать, что есть только точные законы.
— Вы полагаете, что Господь физику знает хуже нас с вами? — улыбнулся священник. — Простите мне мое любопытство. Не буду вам мешать.
«Найди валяющегося под забором пьянчужку и объясни ему суть своей проблемы. Петровский так ему посоветовал? А что если не пьянчушку? А что если этот молодой священник подберет нужные слова?»
— Подождите, э…, товарищ. Не знаю, как правильно вас назвать. Простите. Постойте со мной, если вас не затруднит, — попросил священника Колесников.
— Не затруднит. Отец Николай. Батюшка, если угодно. Можно просто по имени, если такое обращение для вас привычней.
Колесников кивнул. Лучше по имени. На боевого товарища мальчик не тянул, называть батюшкой того, кто был моложе, это, как минимум, странно. Отец… Слишком близкое и родное слово — оно не годится для незнакомого юнца. Разведчик внимательно посмотрел в глаза священника. Такие же добрые, как у лиц с икон. Прямо под копирку. Колесников чувствовал, что он его понимает. Как это странно. Он сам себя не понимает, но чувствует, что его понимает другой человек, который видит его в первый раз.
— Я знаю Вас. Вы посол СССР на Цитадели. Видел новости с вами, — сказал священник.
Тон прозвучал так буднично, словно его высокая должность особо ничего не значила. В принципе, она действительно не была такой уж важной. Просто физиономия часто показывалась на экранах. А в остальном такая же работа, как и любая другая.
— Вот с этого назначения все и началось. Жил бы да и жил себе на родине, служил бы ей всеми силами. А что получилось? Эта новая должность, новые люди и не только люди, обстановка непривычная опять же. А еще ощущение, будто за мной все время следят. Высматривают, выманивают, пытаются на прицел взять. Становлюсь параноиком. И не понимаю того, что происходит. И у нас, и в Альянсе, и в Галактическом Совете все не так, как должно бы быть. А еще эта фальшь повсюду. Говорят одно, делают другое или ничего не делают. Иногда хочется послать все к черту, написать заявление по собственному желанию и потеряться в одной из колоний. И чем она дальше, тем лучше, — Колесников помолчал. — Не знаю, зачем я вам это говорю. И не знаю, что хочу услышать? Это дом Бога? — Колесников сделал неопределенный жест рукой. — И где же Бог во всем этом? Почему позволяет происходить тому, что происходит?
Священник молчал.
— Пойду, наверное, — решил Колесников. — Глупая эта затея была — сюда зайти.
— Жалеете себя — вот в чем ваша беда. Жалеете, но не прощаете. Вот и чувствуете себя вне жизни, без движения. Ступор и нежелание идти дальше. А что делать, Вы уже решили. Только решиться никак не можете, — заговорил священник. — А недовольство миром… Мир такой, какой есть. Несуразный, полный глупостей, фальшивых улыбок, лицемерной дружбы, не тех людей рядом.
— Вот и я примерно так и думаю, — кивнул Колесников.
— Неправильно думаете. Вы видите то, что хотите видеть. Я лишь обрисовал мир, в котором вы живете. Я живу в другом. А лицемерие и не те люди рядом… Видимо, вы специально себе такую компанию подыскивали. Сами знаете, что ищешь — то и найдешь. Так и кто виноват в ваших бедах? Помощник советника Альянса? Или тот, кто смотрит на вас из зеркала?
