— Давай в следующий раз ты пригласишь меня на свидание в ресторан. Или, на худой конец, в свой кабинет, — услышал Петровский голос Колесникова за спиной.
— В следующий раз — непременно. А сейчас, извини, но время не ждет. Я обязан передать отчет Призраку по исследованиям и отправляюсь… Очень хочется сказать: «в командировку», но это слово не очень подходит. Я получил твой отчет по клону, но разрешение на приостановку подачи успокоительных препаратов дать не могу, уж прости.
— Что за зверские крики? — поинтересовался Колесников, подходя ближе. — Что вы делаете с турианцами?
— Изучаем, — отозвался Петровский. — Лучше знать врага со всех сторон и, особенно, внутренней. Ты не согласен?
— С каких пор турианцы нам враги? — нахмурился Колесников. — Они одни из первых стали сотрудничать с нашим флотом и политиков к подписанию договора не привлекали. А что же получается? Они на людей рассчитывают, а мы их на лабораторный стол? Односторонняя дружба какая-то получается, неправильная.
— Веришь в межрасовую дружбу? — улыбнулся Петровский. — Давно ли?
— Разве нас не учили, что делить людей по различным внешним признакам — это глупость? Сначала мы отбираем, на наш взгляд, самых лучших, а потом и в этом идеальном мире с идеальными людьми начинаем искать еще более идеальных представителей. А заканчивается все меркой черепов.
— Полностью согласен. Но этот вопрос затрагивает только людей. Другие расы не годятся под наши интернационалистические взгляды. Думаешь, они не преследуют собственных интересов, взаимодействуя с людьми? Полагаешь, благодарность Совета за спасение продлится вечно? Могу тебя заверить: нет. Она кончится в тот момент, когда первый Жнец появится в одной из их систем. И даже наличие общего врага не помешает им зациклиться только на своих расах. А люди… Люди всегда будут одни в галактике, так как не подходим мы остальным представителям. Они нас не понимают.
— А я сам многого не понимаю в данный момент, — Колесников захотел зажать уши, услышав истошный крик из лаборатории.
— Не обращай внимания. Относись к этому… Как к опытам на мышах. Или ты настолько наивен, полагая, что в закрытых лабораториях других рас, да тех же помешенных саларианцев, нет ни одного подопытного человека?
— А если турианцы узнают вот об этом? — Колесников отвернулся от отвратительного зрелища, открывавшегося по ту сторону стекла.
— Очень сомневаюсь, — отозвался Петровский.
— Почему они кричат? Почему хотя бы умереть спокойно им не дать? Жалеете медицинские препараты? Так пусти им в вентиляцию хотя бы красный песок. Один противный волус сказал, что поставлял вам несколько больших партий. Так для чего его беречь? Или Призрак этой грязью моется?
— После того, как мылом пачкается, моется красным песком, — вновь улыбнулся Петровский. — Жалко тебе их, да?
— Да, — нехотя признался Колесников. — Это так неправильно и противно… Вернусь лучше к клону и послушаю новые оскорбления. Это куда приятней, чем смотреть на эти безобразия. Призрак неправ. Да и ты тоже неправ, раз поддерживаешь зверства.
Петровский промолчал и перевел взгляд на лабораторные столы. Жить турианцам оставалось считанные минуты, судя по всему. Но для них это гигантский промежуток времени. Призрак велел не использовать обезболивание во время опытов, а они окончены. Можно и побыть благородным.
Подойдя к сигнальному устройству, Петровский вызвал одного из ученых.
— Введи им наркоз. Пусть едут к своим предкам не с мученическим выражениями на мордах, — приказал он и повернулся к Колесникову. — Так лучше?
— Лучше. А совсем было бы прекрасно, если бы этих опытов не было, — кивнул Колесников.
— Не было бы опытов, дохли бы мы до сих пор от какой-нибудь чумы, как в средневековье. Наука не забудет этих турианцев. Их собственные дети забудут, а она — нет.
Колесников покачал головой. Ему жутко противно было смотреть на все то, что творил Призрак. И сам Харпер вызывал жуткое отвращение. Кроме досье клона, разведчик пролистал некоторые отчеты, которые ему предоставил Петровский и находился в глубоком непонимании от действий главы «Цербера». Попытки подчинить Жнецов казались ему сумасшедшими, даже безумными. Но Призрак упорно вкладывал средства, изучая феномен одурманивания. Узнав о том, что опыты он не гнушался проводить даже на нарушивших какое-то дисциплинарное правило сотрудниках, Колесников тихо Харпера возненавидел. И этот человек когда-то рассказывал о жестких методах Союза. Ха! СССР самая гуманная держава в сравнении с изощренными и ужасными опытами «Цербера».
Петровский услышал сигнал инструметрона и вышел из помещения. Колесников посмотрел на безжизненные тела турианцев. Как это глупо, черт возьми! Если всех пустить на опыты, кто воевать будет? Всмотревшись в фигуру одного из «подопытных», Колесников отвернулся. Даже женщин на сносях не жалеют. И это защита человечества? От кого?
— Призрак приказал привести тебя к нему. Хочет, чтобы ты поприсутствовал во время разговора с генсеком. Призрак пытается убедить нашего руководителя, чтобы тот закрыл глаза на Шепарда и просил об освобождении, — сказал Петровский, возвращаясь в лабораторию.
— «Наш руководитель»… То есть власть генсека для тебя все еще не пустое место? — Колесников кивнул на тело турианки. — «Цербер» не жалеет даже таких представительниц других рас, находящихся на особом положении. Призрак не заигрался в бога?
— Колесников, ты… — Петровский замолчал. — Не лезь в его дела, пожалуйста. Занимайся клоном. Больше от тебя ничего не требуется. Идем, полюбуешься на генсека.
Призраку нравился новый советский руководитель. Определенно нравился. Если бы Харпер не был так уверен в сказочности идеологии коммунизма, то ринулся за таким бы в самое пекло. Очки, которые Призрак терпеть не переносил, очень подходили руководителю, который по-старинке таскал их. Харпер обратил внимание, что до вступления на должность данного аксессуара на фотографиях генерального секретаря не было. А еще он никогда не щурился, если снимал их и окидывал публику «чистым» взором. Значит, зрение у руководителя было нормальным, да и по годам оно еще не должно было испортиться. Выходит, что напялил он их исключительно для солидности и пытался скрыть довольно молодой возраст. Не любили юнцов-правителей в СССР, не доверяли молодому уму. И в итоге погрязли в старческой пыли, которую новый генсек усиленно разгребал.
В Москве Призрак никогда не был да и не тянуло его туда. Слишком много истории и слишком мало реальности — вот как он воспринимал столицу СССР. А обилие шаблонов и ненужных правил попросту раздражало. Почему не идти в ногу с научными открытиями? Зачем беречь ветхость душ граждан, сея в их головы истины, которые давно себя изжили? Вопросы оставались без ответов.
— Призрак, — чуть кивнул в знак приветствия Петровский.
— Олег. Я жду тебя две сигары, — отозвался Призрак. — Какие-то проблемы в лабораториях?
— Нет никаких проблем, — покачал головой Петровский.
Призрак перевел взгляд на Колесникова, который рассматривал пустую стену кабинета. Видимо, бывшему послу куда веселее было смотреть на нее, чем на своего нового руководителя.
— Господин Колесников, как продвигается воспитание клона? Есть прогресс? — поинтересовался Харпер.
— Я уже говорил Олегу, что ни о каком прогрессе речи быть не может, пока клона пичкают успокоительными, — Колесников посмотрел в голубые, холодные глаза Призрака.
— Думаю, когда ваш товарищ отбудет на Омегу, никто не сможет вам запретить отменить препараты. Только вся ответственность за вашу и не только вашу жизнь ложится на ваши же плечи.
— Мне бы не хотелось… — заговорил Петровский, но Призрак выставил ладонь, прося генерала промолчать.
— А мне интересно. Риск может закончиться плачевно для Колесникова, а может и нет. Возможно, ему удастся сделать из клона хотя бы слабое подобие Шепарда.
Колесников промолчал. Никаких чувств Призрак, по всей видимости, к клону не испытывал. Да и вообще к кому-нибудь, кроме себя, тоже был безразличен.
— Генеральный секретарь любезно согласился переговорить со мной, — повернув кресло к Петровскому, сказал Призрак. — Думаю, уговорить его отпустить Шепарда не получится, но, надеюсь, мне удастся семена сомнений в его голову посеять.
А вот в этом Колесников был неуверен. Вряд ли у Призрака, прожившего жизнь, очень далекую от КГБшника, получится смутить генсека. Но послушать руководителя всегда приятно. Призраку не понять.
К собственному удивлению, увидел Колесников не голограмму, а изображение на экране. Находился генсек явно не в своем кабинете, судя по абсолютно неузнаваемой обстановке. Разведчик не был в том помещении, которое сейчас рассматривал.
— Призрак. Был удивлен вашему желанию пообщаться, — генсек церемонно склонил голову. — В прошлый раз, помнится, в роли глашатая выступал Петровский. Я думал, что сейчас вы навяжете мне в собеседники Колесникова. Но, я вижу вас, а не его, что меня радует.
— Неужели вам неинтересен ваш посол? Чем он живет, занимается? — полюбопытствовал Призрак.
— Я знаю, чем занимается посол СССР. Он на Цитадели. Решает некоторые вопросы, к коим касательства вы не имеете, с Советом. Простите за резкость, но что-то заставляет меня думать, что мы с вами будем сражаться не на одной стороне, поэтому благородным будет предупредить, что в ответах на некоторые ваши вопросы не будет конкретики. Извините. Времена нынче такие, — генсек ласково улыбнулся Призраку.
— СССР всегда неохотно шел на контакт. Прежний руководитель говорил примерно тоже самое. Но тогда время было мирное. Хотя не так… Оно было ошибочно-мирным. Мои попытки донести до него сведения об угрозе Жнецов разбивались о ваше историческое упрямство. Я, знаете ли, удивлен подготовкой к войне в вашей державе. Вы же обычно воспринимаете угрозу только в тот момент, когда видите ее. Примеры вашей недальновидности нужны? — Призрак подкурил очередную сигарету.
— Ах, не нужно лекций. Поверьте, я знаю не хуже вас ошибки и заблуждения своих предшественников. Вряд ли вы способны просветить меня и открыть глаза на нечто невообразимое. А если учесть ваши почти нацистские наклонности, то я и вовсе не желаю вслушиваться в ваше мнение, которое необъективно изначально.
— Защита интересов человечества названа вами «почти нацизмом»? А вы не видите опасной близости между коммунистом и нацистом? — прищурился Призрак.
Колесников хотел было возмутиться, но его остановил Петровский, приложив палец к губам. Какие бы цели не преследовал Призрак, для генсека они уже потеряли возможную привлекательность. Харпер хоть и провел большую часть жизни не на Земле, но примитивизм западных сравнений перенял полностью. Облагороженные теории и идеологии тоже впитал губкой. СССР оставался в стороне не только от западных ценностей, но и подобных явлений, и поэтому, в глазах Альянса, оставался неразвитым в полной мере. Четкое разделение на «черное» и «белое» хоть иногда и выглядело перегибом, но изнутри таковым не являлось. Да и откуда знать тем, кто по другую сторону нейтральной полосы, о том, что лучше именно для советского гражданина? Почему они так уверенно насаждают ценности, которые иначе как «бред» не назовешь? Зачем вообще пытаться воспитывать другую державу, если она не представляет угрозы? А Союз много лет назад сказал, что не позволит втянуть себя ни в какую войну, а сам развязывать ее не станет, так как новые космические открытия принесли массу вещей, которые были куда интересней, чем мерка длины орудий танков.
— Мне говорили о вас, как о человеке, который настолько разобрался в правящих режимах, что счел нужным и возможным не поддерживать ни один из них. Мол, недостойны проклятые совки внимания, но и продажная демократическая система тоже не годится для великих свершений. Позвольте я вам сделаю небольшую лекцию и разъясню ваши заблуждения, — абсолютно спокойно заговорил генсек. — Ваше сравнение… Оно идентично сравнению волка и волкодава. Что делает волк? Он пытается утолить голод, напав на овцу в стаде. Может питаться падалью, если не получается поймать здоровое животное. И есть волкодав, который выдрессирован душить волка и оберегать целостность стада. И он душит, как правило, — генсек улыбнулся нахмурившемуся Призраку. — А теперь мораль: не нужно лезть в те вещи, в которых вы не потрудились разобраться, товарищ Призрак. Если попробуете воспользоваться Жнецами и нарушить целостность нашего стада — вас задушат.
— Угрожаете? — поднял глаза Призрак.
— Нет, что вы. Вы же не проводили массовых агитаций, заверяющих всех в ваших нелепых ценностях. Все, чем вы можете довольствоваться — это кучка предателей и авантюристов. Скажем, вы выполнили функцию волка, как санитара СССР — избавили нас от той прослойки лицемеров, которая портила общую картину. Можете торжествовать и наслаждаться общением с бывшими сотрудниками КГБ. Кстати, не забудьте сделать им выговор за то, что не смогли объяснить вам простейшие вещи. Но вы же не только для лекций хотели со мной связаться?
— Вы правы. Я хотел поговорить с вами о Шепарде.
— Со мной? — генсек удивленно посмотрел на Призрака.
— Именно. Ведь из-за давления СССР Альянс был вынужден упрятать героя в тюрьму. Обычно я придерживаюсь других взглядов на вещи. После уничтожения Коллекционеров я посчитал, что Шепард будет нам мешать, но… Ситуация нынче далека от той, что я себе представил. Нужно объединять расы, а не то смерть. И даже «Цербер» не спасет человечество, хотя, что бы вы не думали о нем, наша цель — защита.
— Шепард содержится не в местах заключения Союза. Свяжитесь с Альянсом и расскажите им о важности Шепарда в Общей Галактической истории. Мне, признаться, уже безразлично, что будет с этим героем. Вместо тюремной камеры он получил преподавательский кабинет в Гриссомской Академии. Это вы считаете отбыванием наказания?
— Шепард в Академии? Не знал. Спасибо, что просветили, — широко улыбнулся Призрак. — Что ж, спасибо за лекцию. Очень познавательный разговор получился. Я всегда говорил о «шомполе советского цинизма» и его пользы для очистки головы. Вы правы в своих старых мерках и прочей похороненной развитыми людьми ерунде. Можете считать нас нацистами, но «Цербер» свою задачу выполнит. И не побоится рук замарать, если придется.
Призрак отключил связь и повернулся к стоявшим в нескольких шагах Петровскому и Колесникову.
— Генсек — умный человек. Но проболтался зря. Будем спасать Шепарда. Организуйте операцию по захвату Академии, Петровский. А потом с чистой совестью на Омегу. Разгул бандитизма там ужасен, так что пройдитесь очистительным пламенем по королевству этой Арии.
Михайлович рассматривал памятник Дзержинскому. Вот никаких чувств этот старый чекист у него не вызывал. Ни уважения, ни трепета — ни хрена. Собственно, памятник Ленина тоже его не возбуждал, да и прочие святыни, затрагивающие вождей тоже, оставляли равнодушным. Он справедливо полагал, что нужно ознакамливаться с трудами, а не носить букеты каменным глыбам. Если бы кого-нибудь интересовало мнение самого Михайловича, то он объяснил бы, что на месте скульптур и памятников лучше сажать деревья. От них пользы больше, да и глаза отдыхают, глядя на зеленый цвет. Конечно, многие любители искусств заткнули бы его и заставили смотреть, как красиво сделан плащ «Железного Феликса», но адмиралу было плевать на такие мелочи. Недешевое удовольствие — возведение каменных изваяний. А вот если эти средства направить во Флот, то будет куда как полезней. Вот первый же приземлившийся Жнец снесет к едреням сие творение и к чему столько затрат на постройку и поддержку в нормальном состоянии? В пустоту. СССР хоть и не нуждалось в средствах, но Михайлович четко усвоил, что залогом богатства может быть только экономия. И он с радостью сэкономил бы на всей бутафории, если бы от него зависело чуть больше, чем боеспособность Флота. А насаженные деревья выглядели бы не хуже, чем куски мрамора.
