Колесников задумчиво следил за Джеймсом, с интересом ковыряющимся в образцах взятых растений, для которых отвели целую секцию в лаборатории. Видимо, просто копать местным было неинтересно.
— Я боюсь навлечь на тебя лишних неприятностей и последующих мук совести, — сказал разведчик.
— А я боюсь единолично принимать подобное решение. А посоветоваться больше не с кем, в общем-то, — отозвалась девушка.
— Есть Шепард, — напомнил Колесников.
— Есть. Но у него хватает своих бед. К тому же, сказать Шепарду, значит автоматически передать сведения Михайловичу, который непременно окажется рядом, — парировала Тали.
Колесников согласно кивнул, не зная, видит его Тали сейчас или нет.
— Я хочу увидеться, Колесников. Обсудить все. Обговорить необговоренное, что ли. У меня такое чувство, что война закончится очень быстро, причем как наша с гетами, так и со Жнецами. А мы тратим время на вещи, которые уже давно потеряли смысл.
— Но-но, не теряй веры, милая, — попросил Колесников.
Он тоже уже ни во что не верил. Новостные сводки ужасали все больше, прогресса в войне не было никакого. Что бы не задумывал генсек, все это казалось мертворожденными помыслами. Убийство Удины, Петровский убедил разведчика, что это именно оно — больше авторитетный ход. Эдак, нам хватит одного ферзя, коммунистически настроенного. А где статистика построенной или отремонтированной техники? Где результаты почти годовых непрерывных учений? Где хоть одна, самая маленькая и бесполезная освобожденная колония, которая могла бы быть символом будущей большой победы? Не было ничего. И ждать уже не хотелось, потому что ожидания губили отвратительные вести о новых разрушениях. Почему-то самому находиться в тоске от такой вот ситуации было проще, чем знать, что едва начавшая жить девушка, которая в ее годы просто обязана думать о бессмысленных, но интересных вещах, должна переживать из-за слишком жестокой реальности, совершенно ей не подходящей.
— Коллегия тоже единогласно отсылает меня подальше, переживая, что я начну смущать кварианцев ненужными откровениями, — продолжила Тали. — Меня снова отправляют на Цитадель с нелепой миссией. Совершенно не чувствую себя адмиралом. Мне кажется, до паломничества мое мнение имело большую ценность, чем сейчас. Как не терять веру, когда верить не во что да и не хочется?
Колесников снова не нашел слов. Миранда, наблюдающая за ним с другого сектора, сделала неопределенный жест, похоже, призывая завершить разговор и заняться делами насущими.
— Так что если судьба или «Цербер» неожиданно забросят тебя на Цитадель…
— Мы непременно встретимся, — перебив, пообещал Колесников. — И прости, что не нашел нужных слов.
В эфире снова повисла тишина, только сейчас абсолютная. Или сигнал прервался все-таки, или Тали отключилась. Клон продолжал невозмутимо ощупывать широкие листья растения, смахивающего на крапиву. Судя по тому, как он дернулся, крапивой сей экземпляр флоры и был. Миранда все так же понимающе улыбалась, глядя в его сторону. Колесников же ощущал абсолютную и безысходную тоску и совершенно не видел перед собой полевой лаборатории. Виделось другое. Строгий, слишком бьющий по глазам своим искусственным происхождением парк, шум работающих гигантских фильтров Цитадели, журчание кристально чистой, но при этом абсолютно невкусной воды, источников которой там было больше, чем нужно. И девушка, бесстрашно снимающая жизненно необходимую ей маску перед совершенно чужим для нее существом.
* * *
— А ну-ка постой, Стивен, — услышал позади себя Хакет знакомый голос одного не менее знакомого адмирала.
Адмирал Альянса обернулся, остановился и стал наблюдать за приближением раскрасневшегося советского офицера. Хакет за несколько лет дружбы так и не изучил этого человека, который казался ему открытой книгой. С полным перечнем ненормативной лексики в оной. И все же было ощущение гигантской разницы между ними. Вроде почти ровесники, учились почти по одним и тем же учебникам, имели одинаковое звание и оба писали левой рукой, если опускаться в тонкости. Отчего же между ними такая пропасть из взаимного непонимания, никак не связанного с идеологическими слишком сильными наклонностями Михайловича? Хакет выделял в знакомых ему советских гражданах одну общую черту — противоречивость. Вот Михайлович орет на своих офицеров за то, что те играют в запрещенные карты и грозит всех списать по инвалидности, которую сам всем им устроит. Вот через пятнадцать минут советский адмирал уже проигрывает в эти же карты и этим же офицерам свою фуражку и грозит всех списать за мошенничество и за попытку обмануть Родину в лице «милейшего адмирала, с которым вам, неблагодарным бездельникам, дико повезло». Вот защищает их после проверок Совета Обороны и поощряет за хамство по отношению к проверяющим. Как уместить все это в голове? Как испытывать столько чувств сразу к одним и тем же людям? Где банальная логика?
— Хакет, есть у меня мысляпа. Как всегда, одна на двоих. А пускай Шепард отдает Рексу эту кроганку. Пускай этот «вождь краснокожих» диктует свои условия. Пусть все происходит так, как запланировал ваш неудачник и, по совместительству, СПЕКТР, — Михайлович хитро улыбнулся и достал пачку. — И пусть все проходит без шантажа и протеанской насоветованной подлости.
— Почему это вдруг ты так резко мнение поменял? — нахмурился Хакет. — Я читал твой доклад, полный эмоций. Захватывающее повествование. Кстати, куришь ты действительно много.
— Да плевать, — Михайлович широко улыбнулся. — Если сдохну от рака, а не от Жнецовского «прожектора», сочту это удачей. В общем, давай-ка перехватим Явика, который идет сердить крогана и пусть тот спокойно встречается с Шепардом.
— Ты серьезно? Хочешь нарушить приказ? Это точно ты?
— Можешь пощупать меня, убедишься. Только не советую слишком уж расходиться в ощупываниях, а то рука скользнет в неположенные места и с непривычки можешь обалдеть да начать комплексовать… А мысляпа моя строится на том, что кроганы, получив самку и, соответственно, в перспективе бесконтрольное размножение, начнут донимать Совет всякими пошлыми просьбами в стиле «Не подсматривайте, мы с генофагом боремся» и «А нам бы награду побольше, чем сраный памятник в Президиуме», — Михайлович кивнул на статую крогана. — Смекаете, юноша?
— Ну и что дальше?
— Дальше Совет, а там, напомню, те, есть представитель саларианцев, тут же забывает обо всех остальных делах и яростно протестует против любых соглашений с кроганами. Ну и стремится покарать нашего сентиментального саларианского ученого, который всех вылечил и спас. Азари, которые от конфликтов уходят в анабиоз, тоже перестают думать туда, куда надо. А турианцы… Я так люблю их за безразличие к врагам…
— Хочешь, чтобы Совет кроганами занимался? Не Жнецами, а кроганами? — не понимал восторгов товарища Хакет.
— Я хочу, чтобы они занимались чем угодно, кроме как делами Цитадели. За Хранителями не следили, к примеру. Дали бы подорвать к хренам эту станцию, когда время придет. Ты думаешь, им жалко дать поковыряться в этих машинках? Политики жадные до ужаса. Я уверен, что они все еще надеются, что их пронесет в этой войне. Не, их всех непременно пронесет, но не в том смысле, в котором они хотят. Они же думают тут пересидеть. Уверены, что это самое безопасное место. Понимаешь? Жнецы же не уничтожают Цитадель. Все фигачат, а эту станцию свою не трогают.
— Ты плохо думаешь о людях. Ты ошибаешься.
— Я плохо думаю об инопланетянах, не имеющих партбилета. Ты заметил, что основная масса беженцев — это или люди, или не относящиеся к расам Совета существа? Это наш благородный Совет так о своих заботится. Место экономит. А для чего? Набивает все жратвой, делает убежища и готовится к отсидке.
— Это серьезное обвинение, товарищ адмирал, — погрозил пальцем Хакет. — Есть доказательства?
— Вот, почему и задержался после собрания, — Михайлович помахал планшетом. — Просто литературный десерт, а не факты. Удивительно, что Совет Обороны и КГБ внимания не обратили. Смотри, нашли у Удины, подлеца. Хотел напустить «Цербер» на станцию. Действительно сотрудничал с подонками, но не это важно. А важно то, что разузнал все о предателях. И про убежища, и про скрытые проходы. Сделаны-то они, возможно, не Жнецами и Хранителей к ним не подпускают, чтобы они пути к отступлению предателям не завалили. Сам знаешь, что они стремятся Цитадель в первозданном виде содержать. Вот Удина и не выдержал. Предал человечество, связавшись с террористами, а вот Совет предать не успел. Помер до того, как его бы пристрелить за измену.
— Обыкновенный проход, — заметил Хакет, разглядывая виртуальный чертеж.
— А почему же на основном плане он не значится, а? Или Советники дураки, и о нем не знали, а стоумовый Удина сам все выяснил? — Михайлович размял шею. — Наивный ты персик. Как до сих пор цветешь в этом дурдоме, не пойму.
— Погоди, а этот чертеж полный? Такое чувство, будто части не хватает. А если представить Цитадель в другой плоскости, то здесь абсолютно точно будет находится… Что-то, — Хакет вытащил очки и приблизил лицо к экрану.
— Крейсер там будет находиться, на котором Советники поедут в закат, пока тебя буду зверски убивать. Предатели и лицемеры они, — Михайлович вновь посмотрел на статую кроганов. — Вот и пусть огребают за брехню и недоговоры. Пусть с кроганами разбираются. Ишь ты, хотели Михайловича нагнуть и натромбовать.
— Я тебе еще раз повторяю: здесь должно быть что-то еще. Сам погляди. Твои скороспельные выводы могут только помешать делу, — Хакет оторвался от чертежа. — Насчет Совета я твоих мыслей не разделяю. Мы что, зря спасали этих сукиных детей три года назад? Такая неблагодарность невозможна. Думаю, они и знать ничего не знают, раз на плане станции нет вот этих мест. Кстати, коридоров Хранителей на основном плане тоже нет. А вот по поводу кроганов… С этим Рексом Шепард имел дело. Сможет договориться, если захочет.
— А если не захочет, то переоденем в самку крогана тебя и отправим договариваться. Я так понял, они любят репродуктивных баб, а ты в самом соку как раз. Правда, в собственном, но пока они там разберутся, я уже раздолбаю Жнецов и напишу отличную памятную речь с подробным описанием твоего последнего подвига.
Примечание к части
Я пыталась быть романтиком. Вот честно. Как обещала некоторым, которые знают о ком я говорю... Если есть адские пробелы в логике сентиментальных разговорчиков — сообщать в срочном порядке, ибо автор не романтик и будет благодарен за щелчки по носу. Всех люблю, всех с наступившим уже праздником Пасхи.
>
Глава 16
Шепард понял, что самое плохое в жизни Альянса — это не появление советских граждан, рассуждающих доктринами, давно потерявшими актуальность. И это не Жнецы, распределившие себя по развитым системам и методично разрушающие все построенное там и убивающие всех, имеющих несчастье там обитать. Самое плохое, что могло случиться с Альянсом — это Михайлович. Шепард категорически не понимал немолодого адмирала, сующего свой нос и язвительный язык во все щели. Даже в те, что не имели к нему ни малейшего отношения. А еще никто не успевал за его ходом мысли, ибо этот самый ход был неровным, нелогичным. Сначала Шепарду строго настрого запретили делать что-либо, кроме как оказывать помощь офицерам СБЦ в поимке местного хулиганья. Сейчас же не поленившийся адмирал лично вызвал его по внутренней связи Альянса и приказал быстрее перебирать копытцами в сторону того дока, куда должен прибыть Рекс. Было ли это переменами в настроениях слишком много взявших на себя советских правителей или очередным михайловическим ребячеством — Шепард не знал.
А еще, судя по всему, он опаздывал, так как инструметрон почти жег руку от бесконечной вибрации. Рекс не любил опаздывающих к нему существ, хотя сам никогда не отличался временной точностью. Кроган охотно прощал себе свои маленькие слабости, за которые готов был вырывать ноги из задниц другим.
Вождь клана был обнаружен Шепардом восседающим в доковском баре и читающим новостные сводки на экране.
— Шепард, о подобных вещах нужно рассказывать заранее, — вместо приветствия бросил Рекс, не соизволив повернуть головы в сторону подошедшего. — Наша женщина обязана вернуться на Тучанку и стать символом нашей борьбы.
— Привет, Рекс, — Шепард не дожидаясь приглашения, которого, как он был уверен, не последовало бы, присел на стул рядом с кроганом. — Прости, но у меня настолько повязаны руки, что… Я выполнял приказ и не мог выйти с тобой на связь.
— СПЕКТРы подчиняются только Совету, не так ли? А Совет узнал об открытии саларианцев одновременно со мной. И что же тебя останавливало быть расторопнее?
— Я подчиняюсь и своему командованию, — покачал головой Шепард.
— Ты ему подотчетен, а не подчинен непосредственно. Не делай меня тем, кто объяснит тебе разницу, — кроган свел руки на груди и откинулся на спинку, разглядывая Шепарда. — Твое отношение — это плохая благодарность за то, что я не один раз вытаскивал твой тощий зад из неприятностей и дал право свободно перемещаться по Тучанке.
— Знаю. Но сейчас все сложнее. В любом случае, Рекс — женщина твоя.
— Да неужели? — прищурился кроган. — А я ждал, что за одну особь меня закидают такими условиями, что лучше даже не лететь на Цитадель и не терять здесь время.
— Условия действительно имеются, — Шепард настороженно посмотрел на крогана. — Вы должны оказывать поддержку наземным силам, когда это будет требоваться.
— Что ж, хотя бы без неожиданностей, — Рекс лукаво подмигнул Шепарду. — Но у меня тоже есть условие. Маленькое такое, совсем незначительное, — кроган выдержал паузу. — Лекарство от генофага, и мы полностью в распоряжении Совета.
Шепард задумался. Что-то ему подсказывало, что он не в праве давать такие обещания. И еще это же самое «что-то» обещало ему тяжелые испытания в виде общества скандального и недолюбливающего его Михайловича. Правда новостные сводки с Земли не нравились ему настолько, что хотелось давать любые, самые нелепые обещания, за которые ему потом оторвут уши, лишь бы хоть как-то ситуацию изменить. Шепард поймал себя на мысли, что он никогда не любил Землю. Сын фермеров, оторванный от общегалактического движения, на развитой только по части сельского хозяйства планете — кому какое дело было на далекой, родной для всех людей Земле? В первый раз он убедился, что Единому правительству Альянса плевать на него, когда видел снующих батарианцев по родной ферме. Потом оценил степень безразличия, когда вместо благодарности за отбитую атаку во время Блица, прочел в Общегалактической сети, что СССР считает его обычным выскочкой, наплевавшим на друзей и сослуживцев, отправив их под удар и на их костях свивающий себе лавровый венец. И вроде бы это всего-навсего соседняя держава, к коей он не имел ни малейшего отношения. Что могут понимать в колониальной жизни коммунисты, сидящие жопой на своих земных недрах и боящиеся привстать, так как по их мнению, Альянс тут же усядется на их нагретое место? Каждый судит по себе, именно поэтому Союз так усиленно радовался, спроваживая очередных граждан Альянса в другие системы.
