Когда на Земле стало тесно

Руки наконец отпустили чеки. Мсье Дюгем торопливо схватил их, глаза забегали по украшенным печатями листкам. Так и есть — каждый на сумму пятьдесят тысяч ливров венецианского банка 'Вanco del Giro', по слухам крепко связанный с крупнейшими банкирскими домами Лондона. Ну что-же, как говориться: pecunia non olet (деньги не пахнут). Иезуит ласково, по-отечески улыбнулся. Ну вот и славно.

Глава 6

Зима 1707-1708 года во Франции выдалась сложной и отличалось от той, что знали из истории своего мира мастерградцы. Единственное на что они грешили — это на выявленное городской метеостанцией длительное превышение задымленности атмосферы. По предположению ученых университета где-то за пределами Европы произошло мощное извержение вулкана, приведшее к кратковременному похолоданию.

До Нового года снег во Франции так и не выпал, но это было терпимо, так как температура только на севере страны опустилась до нуля градусов и держалась почти две недели. Потом вместе с небольшим снежком температура стремительно понизилась до -10 градусов, потом до -15 градусов. Непривычные к такой погоде французы мерзли, но снег спасал посевы. Однако вначале февраля — недельная оттепель. Снег стаял и превратил поля в болота. Потом под воздействием нового похолодания, до -10 градусов они превратились в каток. Мороз по всей территории страны: от Нормандии до Бордо стоял почти месяц. Крестьяне замерзали целыми деревнями. К началу весны земля промерзла больше чем на четверть туаза (французская единица длины, использовавшаяся до введения метрической системы, равна 1, 949 метра). Большая часть садовых деревьев и виноградников погибла.

С резким, до + 10 градусов новым потеплением поля утонули в воде, а урожай погиб на 60-70 %. Еще зимой торговцы зерном и сеньоры начали придерживать на складах хлеб и дрова, понимая, что цена взлетит на них неимоверно. А когда в деревнях закончился хлеб, цены подросли почти в 10 раз. Начался жуткий голод. К маю 1708 года умерло голодной смертью сотни тысяч, в основном в сельской глубинке, особенно много погибших было среди детей и стариков. Еще миллионы находились на грани гибели. Потери городского населения крупнейших городов страны: Парижа, Лиона, Дижона и других, составили десятки тысяч умерших голодной смертью.

Чтобы остановить рост цен король приказал установить цену на пшеницу в 6 ливров за буассо, на ячмень — 4 ливра за буассо, за овес — 3 ливра за буассо и ограничить продажу хлеба на одного человека в день. Приказ огласили во всех городах страны, но он не смог спасти положение. Поскольку спрос в разы превышал предложение, торговцы зерном ушли в тень, а цены на черном рынке и не подумали упасть. Стало понятно, что на своих запасах не дожить до следующего урожая. Власть попыталась закупить хлеб в соседних странах, прежде всего в Польше и в России, но и там из-за суровой зимы был недород, но даже и на то, что можно было купить у казны не хватило золота, а на конфискацию у средств у дворянства и буржуазию молодой Людовик не пошел, да и не мог пойти. В отличие от самовластно правившего великого деда он опирался на консультативные аристократические 'советы'.

К весне взбудораженные слухами о благодатных местах, где вдосталь хлеба, по подсыхающим дорогам древней Галии потянулись бесконечные людские потоки, растянувшийся на 20-25 миль. Очевидцы так описывали голодающих: 'Черные словно тени люди в рваной одежде безмолвно шли, шатаясь от голода и бормоча проклятия синими губами.' Лепешки с лебедой, опилками и даже конским навозом были им за счастье. Начались эпидемии. Реакцией крестьянства на происходящее стали голодные бунты. В Лионе спекулянтов зерном вздернули на оглоблях на Ратушной площади. Пойманных на спекуляциях евреев Нанта, бросили в едва растаявшие пруды с мельничными кругами на ногах. Крестьяне собирались в ватаги, в поисках зерна и хлеба нападали на сеньорские замки, а потом и на государственные хранилища. Реакцией королевской власти стала посылка войск для усмирения бунтующего крестьянства.

Франция напоминала древесину, обильно политую бензином. Не хватало одной спички, чтобы все вспыхнуло.

В мае 1708 года в Париж пришли известия о бунте в Бретани. Людовик XV был крайне недоволен, его Величество изволил в раздражении даже пнуть неудачно попавшуюся под ногу собачку мадам Жуанвили, чем вызвал множество пересудов по всему Версалю. Бунтовщики не только осадили портовый город Нант на западе королевства, но и словно саранча, разграбили в поисках продовольствия его окрестности, пылали замки синьоров, не миновали этой печальной участи ни частные ни государственные хранилища. Еще со времен деда нынешнего короля — Людовика XIV Нант 'славился' как гнездо противников королевской власти — протестантов — гугенотов и поэтому гарнизон города держали большой, но даже он был бессилен против многотысячных толп мятежников. Королевство в сложной экономической ситуации, в которую оно попало не могло позволить себе еще и лишится своего главного порта с Атлантическом океане, через который шла львиная доля оживленной торговли с американскими колониями — сахаром, табаком и рабами. При этом торговля 'черным' золотом была особенно выгодным делом и приносила максимальную прибыль местным судовладельцам и королевской казне. Первый министр королевства, им недавно стал герцог де Шеврез был категоричен. Бунт подавить, действовать безжалостно! В тот же день полк графа де Гиша отправился на запад.

Длинная змея построенных поротно батальонов двигалась по болотистой местности пересекая по каменным мосткам множество небольших речек, впадавших в широкую в устье, самую длинную реку Франции: Луару, на ее берегах уже много столетий, со времен римского владычества, притаился город — порт Нант.

Свежий ветер с запада шумел ветвями деревьев на вершинах типичных для Бретани холмов, нес запах йода и гниющей рыбы — океан был совсем рядом. Роты двигались медленно — ночью прошел недолгий дождь, грязь пудовыми комьями цеплялась за сапоги, истомились и лошади, и люди. За последней ротной колонной плелся растянувшийся на целый лье полковой обоз с полевыми кухнями, закупленными в Московии за большие деньги. Впрочем, то удобство, которое они давали, стоило всех выплаченных за них денег до последнего су. Солдаты останавливаются на привал, а обед или ужин уже готов, бери тарелку и подходи к дымящейся кухне и становись в очередь таких же страждущих. Никаких забот!

Мест для того, чтобы остановить войска или хотя бы замедлить их продвижение встречалось множество, но за все время следования полка на помощь осажденному Нанту никто так и не попытался их остановить. Это без слов говорило о слабости руководства мятежников или даже о его полном отсутствии. Солдат в движении окружен идущими рядом товарищами и ограничен в информации: что происходит вокруг? Где бы он ни шел, в какой опасной близости от врага не находился, но видел он всегда и везде одно и то же: те же бредущие по дороге товарищи, те же ряды — блестят граненые штыки на ружьях. Мишель, двигавшийся последним слева в ротном строю, не унывал, ну и что что тяжело? Главное скоро бой, где он сможет проявить себя и прославиться. Глядишь скоро и он как негодяй Бриан, станет капралом!

Едва петлявшая между покрытыми небольшими рощицами холмами дорога очередной раз повернула навстречу полуденному солнцу, вдали появились серые стены Нанта, словно на зеленом блюде окружающих его равнин. Приземистые башни с воротами и подъемными мостами. Купола храмов и острые шпили, пронзающие синеву неба словно гвозди башен кафедрального собора святых Петра и Павла. На обширной равнине перед городом темнели сотни наскоро сложенных хижин, навряд ли могущих защитить от дождя, дымно пылали десятки костров.

— Рота! Стой! — звонко выкрикнул сержант Дюбуа. Колонна остановилась, так что зазевавшийся Мишель уткнулся носом в спину капрала Бриана.

— Мerde! Смотри куда прешь осел! — повернулся к Мишелю бывший парижский клошар.

— Бриан! — прикрикнул сержант Дюбуа, — не отвлекайся!

— Слушаюсь! — Бриан отвернулся, успев многозначительно подмигнуть, а Мишель ожег спину клошара ненавидящим и многообещающим взглядом. После памятной стычки в патруле было еще несколько драк, после которых Мишель обзавелся несколькими изрядными синяками и немалым уроном самолюбию.

Солдаты возбужденно загомонили. В дни сражений они жадно прислушиваются и приглядываются, пытаясь понять, что происходит вокруг. Но перебивая голоса запели горны, звонко затрещали барабаны и сразу стало не до разговоров. Отовсюду послышались крикливые, заполошные голоса офицеров и сержантов. Скидывая с плеч мешки и вьюки, солдаты перебегали вперед, торопливо строились в длинные шеренги. Шестерными упряжками выезжали пушки, разворачивались приблизительно посередине строя королевских войск. Вскоре двойная линия пехоты, сверкая колеблющейся щетиной штыков, касок и знамен, замерла на опушке. Низкая туча, принесенная с моря, стремительно закрывала небо. День быстро темнел.

Мишель стоял в последней шеренге, отсюда ему было хорошо видно происходящее на поле будущего сражения. В лагере осаждающих заметили королевских солдат и зашевелились, на глазах густея, в сторону королевского полка медленно потекли людские толпы. Он прислушался к себе. Да, все хорошо. Он подвергался настоящей опасности, но не боялся, наоборот его охватило восхитительное, по-настоящему героическое спокойствие. Он заранее предвкушал то удовольствие, что получит, рассказывая о собственном героизме.

Густая, неровная толпа черных словно тени людей в рваных остатках одежды, мужчины и женщины, пошатываясь от голода, в молчании надвигалась по болотистой равнине на ровные синие шеренги французских мушкетеров, прижимая их к лесу. Несколько минут царила тишина, нарушаемая лишь угрюмым хлюпаньем множества ног по раскисшей равнине — восставшие неумолимо надвигались широким строем; фузеи замерли на правом плече, мушкетеры ждали, время от времени бросая вопросительные и тревожные взгляды на начальство. В руках бывших крестьян крепко зажаты переделанные, лезвие прикреплено в одном направлении с древком, косы. Кое-где мелькают фузеи. Холодок страха пробежал по спине Мишеля, он ощутил опасность, словно холодное, липкое прикосновение мертвой плоти. На миг показалось, что это и не люди вовсе надвигаются на позиции, а живые мертвецы из страшных сказок. Он затряс головой, силясь прогнать наваждение, помогло...

Не нравится мне это молчание, — негромко проворчал сержант Дюбуа и трубно высморкался в вытащенный из кармана несвежий платок, — не сулит оно добра.

Затрещали первые недружные и малочисленные выстрелы, но вчерашние крестьяне были плохими стрелками, да и фузей у них было слишком мало, лишь несколько человек со стонами выпали из строя полка. В ответ заговорили пушки. Быстро увеличивающиеся шары, с шипением падали на в толпу мятежников, отрывая руки, ноги, крутились и разрывались, проделывая кровавые просеки, но они, словно не замечая этого продолжили в молчании приближаться.

'Ррррра та, рррра та', — грозно рокотали барабаны, внезапный холодок дошел до пальцев на потных ногах Мишеля.

— Заряжай! — он скинул фузею с плеча, почти машинально исполнил и эту и последующие команды. Ротный командир поднял к небу шпагу:

— Пли!

Фузея словно живая дернулась в руках, блеснуло. Мишель услыхал ужасающий грохот, а вслед за ним крики и стоны, ударило в лицо пороховым дымом, на несколько мгновений скрывшим поле боя. Мушкетеры успели еще несколько раз выстрелить, как впереди зашевелилось, что-то темное, мелькавшее там и сям. Ален, еще более 'зеленый' солдат чем Мишель, только в этом году завербовавшийся в армию, вдруг молча рухнул лицом вперед на землю, стремительно набухая на синем кителе расплывалось темное пятно. Неожиданно из дыма вынырнул худой и высокий мятежник с переделанной косой впереди. Он бежал прямо на Мишеля и, казалось, ничто не могло его остановить.

Глаза Мишеля расширились от увиденного, он не успел подумать, не успел осмыслить. Невидимые шоры опустились на глаза, сужая мир до бегущего на него мятежника. Одним ударом солдат выбил, а другим воткнул штык в живот. Тот упал на землю. Началась свалка, поднялся крик, рев, лязг. Несколько тысяч сбилось в кровавой схватке у стен Нанта. Что было дальше, почти изгладилось из памяти Мишеля. Мушкетеры дрались врукопашную среди такого густого дыма, что почти не видели противника. Наконец послышался крик: 'Победа!' — и, когда дым рассеялся, он разглядел кровь и устилавшие землю перед позициями полка мертвые тела, и не все они были восставших. Остатки мятежников убегали по направлению городу. Мишель посмотрел на покрасневший от крови штык фузеи — значит и он наносил удары. Почти без сил он опустился на землю.

Сержант Дюбуа приказал строиться, пришлось подниматься. Когда взвод встал в две шеренги, в строю не хватало двоих: погибшего в самом начале сражения Алена и капрала Бриана. Самое странное в его смерти был унесший жизнь удар. Страшную рану явно нанесли сзади. Возможно, в ходе рукопашной он и подставился под удар в спину, но возможно это сделал кто-то из тех, кто имел основания ненавидеть Бриана. Сержант тщательно осмотрел тело, затем повернулся и пристально поглядел в каменное лицо Мишеля, потом еще нескольких солдат, с кем покойный враждовал, потом, ругаясь под нос, отвернулся.

Мишель едва слышно выругался. Это он прибил мерзкого клошара или нет? Ничего не помню...

* * *

В конце мая 1708 года в порт Марселя прибыли три мастерградских клипера с грузом причерноморской пшеницы. В этом году ее доставили во Францию гораздо меньше, чем обычно — зима и весна ударила ненастной погодой по всему европейскому континенту вплоть до Урала. После того как отбегали разгружавшие корабли грузчики, на борт не стали загружать обычные французские товары: мебель из натурального дерева ценных пород, дорогие ткани, ювелирные изделия, галантерею, парфюмерию и золото вместе с колониальными товарами: шелком, красками, пряностями, чаем и кофе. Слухи о том, что в далекой России можно хорошо устроиться гуляли по стране давно: то письмо придет от освобожденного из турецких невольников француза — все хорошо, я уже стал капитаном корабля, то от давних переселенцев — протестантов, хорошо устроившихся на привольных причерноморских землях Империи и, зовущих на новую Родину родственников и знакомых. Словом, перед вербовочным пунктом вечно стояла длинная очередь из желающих переехать жить в Россию. Не все они были мастера, но и молодой крестьянин, если имел умелые руки, имел неплохие шансы переселиться в новую российскую житницу. Прошла неделю и перед русскими клиперами выстроилась очередь из плохо одетых, часто истощенных людей с нехитрыми пожитками в руках. Их всех уже успели предварительно осмотреть врачи, поэтому после попадания на борт они отправлялись в трюм. Места не особо комфортабельные, но кормят хорошо и несколько недель можно и потерпеть. К вечеру задымили вспомогательные паровые машины, клипера, несущие несколько тысяч бывших французов, осторожно двинулись на выход. Кораблям предстояло до зимы совершить еще несколько рейсов в голодающую Францию.