Когда на Земле стало тесно

* * *

Ювелир отвернулся к окну. Толстая ветка, отходящая под прямым углом от мощного ствола векового дуба, нависала над черепичной крышей коттеджа. Теплый ветерок с реки плавно и широко раскачивал ее и тогда казалось, что ветка прощально машет кому-то неведомому. Солнце садилось, наполовину скрывшись за зелено-серой громадой горы Марси — самой высокой в хребте Адирондак во владениях навахо. Его последние лучи окрасили в розовое и тучи на востоке и воды спокойной реки, текущей между убранных в сплошной зеленый ковер темно-зеленого, смешанного леса берегов с отчетливо различимыми желтыми песчаными откосами. Сквозь раскрытую форточку на кухню залетал пахнущий полевыми цветами и лесом ветер и с тихим шорохом трепал занавески. Прозрачные летние сумерки только чуть-чуть подсинили воздух, не мешая любоваться открывающимся видом.

Ювелир печально улыбнулся. 'Эта страна поистине настоящий земной рай... Нда'.

— Авраам, — горячо произнес поздний гость ювелира, — извините, но мне кажется, что вы не слушаете меня!

Хозяин дома сделал усилие, чтобы вернуться от тяжких дум в реальность и повернул полный вселенской печали иудейского народа взгляд на гостя. Внешне он был полной противоположностью ювелиру. Этому необыкновенно высокому для начала восемнадцатого века человеку могло быть под сорок. Он никогда, даже в студенческие годы не производил впечатления здорового. На бледном лице за огромными круглыми очками скрывались глаза, с некоторой обидой взиравшие на хозяина коттеджа.

— Нет, нет мистер Джексон, просто этот закат... он так красив. Таки прошу меня извинить. На чем мы остановились? Теперь я весь — сплошное внимание.

— Закат? — Джексон несколько мгновений ошарашенно смотрел сквозь очки на ювелира, потом поправил их, заинтересованно выглянул в окно и провел длинными пальцами по седеющим бакенбардам. Не углядев снаружи ничего, кроме давно знакомой картины, вновь повернулся к собеседнику и пристально посмотрел на ювелира.

— Не хотите немного вина? Очень неплохое, рекомендую, гораздо лучше чем то, чем нас снабжают хозяева. Таки давайте я вас им угощу! Мне недавно прислали ящик друзья из Джорджии.

— Да-да, пожалуй, — произнес Джексон любезно передвигая свой большой стеклянный стакан по идеально чистому столу (в коттедже ежедневно убиралась молоденькая служанка, любезно предоставленная навахо) поближе к хозяину. Хотя навахо снабжали жителей поселка очень обильно и разнообразно, но кто же откажется от подарка? Пока ювелир, распечатывал бутылку и янтарного цвета жидкость с тихим плеском лилась в стакан, Джексон вновь заговорил.

— Если бы кто другой мне рассказал об этом, я никогда не поверил! Воистину Господь даровал навахо великие знания и все мы, кто живет в этом поселке, пользуемся ими, даже ты! — палец Джексона обличительно указал на ювелира, — но я все делал собственными руками! Так вот. Наливаешь в лабораторную кастрюлю самую обыкновенную воду из колодца. Потом добавляешь туда глицерин и лимонную кислоту, и главное! — гость значительно поднял палец вверх, прямо на мерцающий огонек керосиновой лампы на потолке, — тщательным образом получившуюся массу перемешиваешь! Потом добавляем туда крахмал и ставим получившуюся смесь на горячую плиту. А вот уже тут надо не зевать и постоянно перемешивать содержимое пока масса не загустеет. И все! Когда она немного застынет, аккуратно, чтобы не допустить пузырьков, заливаешь ее в формы для деталей. Они получаются легкие и прочные. Конечно, не так как изготовленные из железа или другого металла, но зато гораздо легче дерева и абсолютно прозрачные, словно стекло. Мистер Мижаквад был очень доволен, получившийся материал он назвал пластик. Он так и сказал, что если детали из пластика пройдут испытания, то всех нас, кто работал над созданием этого чудесного материала ждет большая награда! Я, знаете, человек холостой, но и мне она не помешает!

Морщинки на лбу гостя разгладились, глазки сузились. Он довольно прижмурился, откинулся на спинку стула и расслабил плечи. Огонек керосиновой лампы отсвечивал на его голом черепе, навевая мысли на страшилки из детских сказок. Вино из стакана потекло в глотку. Одобрительно почмокал губами и самодовольно пригладил пышные бакенбарды. Хозяин пристально посмотрел на гостя, но промолчал, лишь печально вздохнул и пододвинул поближе собственный стакан с темно-багровым содержимым. Джексон, не обращая внимания на изменение настроения хозяина, продолжил:

— А еще новый материал можно изготовлять в виде нитей или протянуть через вальцы и получить тонкие листы, их сейчас и используют для опытов. Мистер Мижаквад очень надеется, что они подойдут для обшивания крыльев воздушных кораблей. Представляешь, творение моих рук отправится в небо, словно птица небесная! Здорово, да?

— Значит для воздушных кораблей, — неожиданно севшим голосом произнес пожилой еврей и поднял стакан с вином. Лоб его прорезала глубокая морщина, — Я таки жутко извиняюсь, но поймите меня правильно, там нет моих соплеменников, но ходят слухи, что по лесам до сих пор прячутся вольные белые ... если навахо смогут построить много кораблей, то их песенка спета. Вам не жалко их? Это ваши соплеменники, а господь велел: 'Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни'.

Он говорил нехотя, словно заранее раскаиваясь в том, что говорит.

Гость на мгновение растерянно замер, затем потупился с выражением досады на лице и стал в растерянности потирать седые бакенбарды. Ювелир, глядя на Джексона поверх стакана, ждал, что он ответит.

— Ты человек, кажется, умный, очень даже неглупый, но вот право слово, глупости ты говоришь! — с жаром произнес Джексона, палец его обличительно указал на ювелира, — Господь даровал навахо победу над доброй старой Англией и колонистами, значит что? Значит Он на их стороне, и Он избрал их, кто я такой что бы противиться Его воле? — без всякой улыбке произнес белый, потом криво ухмыльнулся, — даже если бы мы все перестанем работать на навахо, индейцы все равно переловят беглецов. В своих лесах они ориентируются словно в собственном вигваме и вооружены гораздо лучше, так что у этих упрямцев нет шансов!

— Таки да, у нас здесь есть все, теплые коттеджи в сосновом лесу, много хлеба, масла и мяса, даже женщин, кому нужно дают, что еще нужно для жизни, — произнес ювелир задумчиво, и поставил недопитый стакан на стол. Глаза, в которых застыло выражение побитого пса, предательски вильнули, — не желаете посмотреть мои последние работы?

— Было бы любопытно, — успокаиваясь произнес Джексон, — Говорят навахо предоставили тебе образцы.

— Вы правы, — слегка краснея ответил ювелир...

Гость покинул коттедж, когда солнце уже полностью скрылось за хребтом Адирондак. Они успели допить бутылку и полюбоваться драгоценными безделушками, которые ювелир еще не успел передать хозяевам, словом вечер удался. А утром ювелира вызвал в кабинет грозный мистер Мижаквад — комендант поселка 'нужных' людей, ученых и квалифицированных ремесленников. Через час дверь кабинета приоткрылась.

— Да, я все понял господин, все будет как вы сказали...

— До свидания.

Ювелир вышел и аккуратно закрыл за собой дверь, покосился на сидящих в углу приемной двух индейских воинов в полном вооружении и, достав из кармана платок, вытер бледное и мокрое лицо. На согнутые плечи, казалось, навалились все горести иудейского народа. Сейчас было как никогда заметно что он уже далеко не молод. Шаркая ногами, он вышел из дома коменданта и жизнь потекла, как и прежде: без всякого прибытка, но сытно и в довольствии, только с мистером Джексоном он перестал общаться.

* * *

Навахо-попаданцы, большинство из них исповедовали христианство, не вернулись к религии предков, оказалось, что протестантское течение крайне удобно для властвования над покоренными. В соответствии с крайне специфической протестантской доктриной если ты успешен, значит тебе благоволит Бог и какие преступления ты бы не совершал: убийства, пытки, геноцид целых племен, все это угодно Богу. Факт Переноса навахо посчитали доказательством своей богоизбранности и, следовательно навахо дозволено все для установления в мире собственных порядков.

Стоящее особняком на лучшем участке побережья Атлантического океана англиканская кирха считалась лучшей в Нью-Йорке, выгодно отличаясь от других церквей ухоженностью и красотой подобно тому, как отличается роскошная оранжерейная роза от пыльной луговой ромашки. У высоких дубовых дверей из-за них тихо, так что слов не разобрать, слышался мужской голос, остановился одетый не по погоде в длинный кожаный плащ человек, напротив сердца горит желтым звезда белокожего с буквой А (assistant — помощник, англ.). Человек казался гораздо старше чем ему было в действительности: осунувшееся, серое лицо с коростой едва заживших царапин на щеках придавали вид как минимум сорокалетнего хотя на самом деле ему едва минуло двадцать лет. Человек поднял лицо вверх. Соленый ветер с океана торопливо нес по все еще синему, глубокому небу хмурые серые тучи и холод, но на улице все еще тепло. Сентябрь в городе как правило достаточно теплый, но сейчас небо с минуты на минуту грозило разродиться холодным осенним дождем. Где-то там за плотными облаками, как учат церковники, бог... Если правда то, что они говорят: еще при рождении ОН дарует каждому собственную судьбу, кому купаться в богатстве, кому гнить в нищете, то значит это он обрек меня на немыслимые муки. Тогда и я ему ничего не должен! ОН отверг меня и значит и я: Майкл, отвергаю верность ЕМУ! Ад? Путь будет ад, но он отомстит! Голубые, глубоко посаженные глаза загорелись фанатичным огнем, подняв костлявый кулак к небу, яростно погрозил.

— Смерть за смерть! — прошептали почти бесцветные губы, рука решительно толкнула дверь.

На длинных рядах — женщины и мужчины, их головы украшены неизменной скальповой прядью посреди голого черепа: роучем (головной убор на кожаной или костяной основе, вплетенный в волосы, украшенный шерстью, щетиной животных или перьями птиц). Пробивающиеся сквозь мутные стекла лучи, смешиваясь со слабыми огоньками полыхающих свечей, создавали внутри красный тревожный полумрак. В воздухе — густой сладкий аромат ладана, горящего воска и людского пота, смешивались в специфический запах церкви. Человек двинулся вперед, к трибуне, в глубине церкви, гулкие слова вещающего с нее пастыря эхом отдавались от нависшего на высоте третьего этажа квадратного потолка, заглушая звуки шагов. По мере того, как он приближался к пастырю, на спине скрещивались все новые недоуменные взгляды прихожан. Наконец человека заметил пастор, удивленно моргнул и прервался на полуслове, наступила тишина, в которой были слышны лишь тяжелые шаги все ближе подходящего человека, словно он был намного тяжелее чем казался. Он остановился напротив трибуны, правая рука пряталась в кармане.

Проповедник наклонился вперед и воскликнул с недоумением в голосе:

— Что тебе нужно бледнолицый? Разве ты не видел надпись на дверях: только для индейцев?

— Вы, — палец человека сначала ткнул в его сторону, затем широким жестом обвел сидящих на скамьях, — вы все!

Полный безумия взгляд незваного пришельца обеспокоил проповедника.

— Пошел вон отсюда бледнолицый! Или хочешь в пыточный подвал? Вышвырните его отсюда!

Как грубо. Негодяй. С ближайших скамей вскочило не меньше десятка мужчин-индейцев. Ну что же, час пришел...

Перед его мысленным взором прошла вся жизнь, в которой было так мало радостей и так много убийств, ненависти и предательства. Детство его было самое обычное, мама, папа, братья. Жили бедно, но так жили все арендаторы. Все изменилось, когда Майклу исполнилось шестнадцать и его поставили перед выбором: отправляться в концлагерь заключенным или охранником. Заключенным — верная смерть, пусть отсроченная на несколько лет, а он еще слишком юн, никогда не был с девушкой, ни испытал даже скромных радостей, доступных тем, кого угораздило родиться с белым цветом кожи. Выбор для него был очевиден.

Все случилось через месяц, после принятия присяги, когда тяжело заболел штатный палач, а навахо — начальник концлагеря на построении охранников, небрежно ткнул пальцем в сторону Майкла: 'Ты, новенький, его заменишь!'

Размеренно, словно сама судьба, били барабаны. 'Бум, Бум, Бум' — тяжело и мерно било по ушам. Впереди колыхалась безликая толпа заключенных, позади — двое навахо с винтовками в руках. Если он не выполнит приговор, то ляжет рядом с приговоренным, для навахо жизнь белого ничто, меньше, чем пыль. В руках трясется остро отточенный стальной томагавк, он никак не мог решиться нанести удар по седому, такому беззащитному затылку стоящего перед ним на коленях спиной человеку. Тот мелко дрожал, губы едва слышно что-то шептали, кажется, молитву. Майкл поднимает оружие, примеривается, перед глазами вспыхивает мысленная картина: окровавленное тело рушится на землю, из размозженного затылка толчками фонтанирует кровь, и рука отпускается, чуть не уронив оружие. Теперь от мелкой дрожи сотрясается уже все тело паренька. Словно сквозь вату доносится голос начальника концлагеря: 'За неподчинение приказу смерть! Бей!' В спину ткнулось холодное и очень твердое. Дуло ружья! Ужас, дикий ужас охватил все его существо, по спине потекла холодная струйка пота, а зубы начали отбивать дробь. Он не помнил сам, как в затылок человека на коленях ударило острие томагавка. То рухнул вперед словно мешок, забился в конвульсиях, белая, сахарная кость на миг блеснула из кровавой раны на затылке.

— Плохо! Добивай, ну! — в спину вновь ткнули дулом винтовки.

Майкл рухнул перед телом на колени, томагавк обрушился вниз, круша твердые кости черепа. И еще и еще и еще, по голове, по шее, по спине. Казалось, на него обрушилось безумие. Он дубасил изо всех сил пока тело не перестало шевелится и его не оттащили от лежащего в луже крови и сероватых сгустках мозга трупа. Губы тряслись и взгляд не отрывался от облитого алым тела старика и поставили перед начальником концлагеря.

— Молодец, — произнес тот и хлопнул по плечу. Но Майкл не мог ошибиться, в глазах навахо стыло презрение, — отведите его в общежитие и дайте ему бутылку виски, это моя награда.

Он сидел за грязным столом посредине общежития перед пузатой бутылкой со стаканом и, давясь льющимися градом горькими и безмерно солеными слезами, рассказывал окружающим как ему плохо. Стыдясь себя самого, он не мог найти в сердце ни единого оправдания кроме одного. Он не был героем, способным пойти против неодолимой силы: навахо. Он хотел жить! Впервые в жизни он напился и при этом в одиночку, ни один из охранников не стал делить с ним награду навахо. На утро ему было очень плохо, болела не только голова, а казалось все тело до последней косточки, но 'заботливый' начальник концлагеря на следующий день предоставил ему выходной. До вечера парень так и пролежал на кровати, оцепенев от жалости к себе и уставясь бездумным взором в белизну потолка, а когда вечером вернулись охранники, большинство избегало подходить к его кровати. Он чувствовал себя безмерно одиноким и потерянным как в первом классе, когда мальчишки-навахо отобрали его единственную вырезанную отцом из подходящего чурбачка игрушку, изображавшую забавного человечка. Он сам, он сам, это старик виноват в том, что его пришлось убить. Почему он посмел сбежать из лагеря? Это он виноват, что Майклу пришлось заниматься грязным палаческим делом, забив томагавком соплеменника... На следующий день стало известно, что штатный палач умер, а начальник концлагеря назначил Майкла штатным палачом. Ему было так плохо, что он хотел спрыгнуть с крыши трехэтажного общежития, где проживал, но в последний момент не решился. Вдруг он не разобьется насмерть? Тогда его подлечат, а потом, как предателя, отнесут в пыточную и он позавидует мертвым.