Когда на Земле стало тесно

Лагерь успокоился только под вечер, когда прибыли старейшины — вожди колошей, а пришельцы не продемонстрировали как они за две сотни шагов насквозь дырявят вонючими и грохочущими палками, их они называли винтовками, деревянные доспехи висящие на врытых в землю палках. Потом началась учеба. Юных индейцев учили перестраиваться на ходу из колонны в линию стрелков, стрелять и ухаживать за оружием. Штыковому бою и нападению без оружия и многим другим премудростям. Вот только вели себя инструктора по отношению к юным воинам гораздо уважительнее, в том числе появившийся только на следующий день мастер-сержант Карлос.

* * *

Закат, в кровь окрасив крыши домов, умирал. Город — сердце восточноамериканских владений Соединенных племен Америки, когда-то называвшийся Нью-Йорк, тихо млел под лучами щедрого во время индейского лета на тепло солнца. Море блестело словно стеклянное, качало, словно мать люльку, рыбацкие лодочки в гавани.

Вроде все, как и раньше? Как бы не так! После завоевания навахо в нем поселился страх, какого не было при прежних властителях города: голландцах и англичанах. О прошумевшей совсем недавно дорого стоившей городу войне не давали забыть до конца не залеченные шрамы. Полуразрушенные с черными от копоти стенами и выбитыми окнами здания, в них, казалось, еще слышен радостный говор населявших его людей, с немым укором смотрели на прохожих. Прошло больше года, но восстановили только те здания, чьи хозяева выжили во время короткого, но яростного штурма. Зато вместо них на пустошах поднялись вигвамы приведенных навахо индейцев. За городскими стенами затих лагерь осужденных судом навахо и просто неугодных им горожан. Облитые закатными лучами словно кровью деревянные стены высоки, стражи на высоких башнях по углам зоркие, еще никому не удалось убежать. Но о том, что там творилось, горожане осмеливались говорить только шепотом и в кругу своих, не дай бог сосед услышит и прибежит с доносом к навахо. На просторных стрит пустынно. Добрые горожане от греха подальше уж спрятались по домам. Лишь изредка торопливо пробежит, оглядываясь, нет ли поблизости индейского патруля, потомок прежних владельцев города: англичан или голландцев. На груди напротив сердца, словно клеймо неполноценности, горит желтая звезда. Бесшумно вышагивали с непроницаемыми лицами посредине мощенной булыжниками улицы новые хозяева: индейцы. За спиной мерно покачиваются дула винтовок: их они не задумываясь пускали в дело при малейшем поводе. Только появление бесовской диковинки навахо: смердящего автомобиля могло заставить их уступить дорогу.

Одно осталось неизменным: над крышами поднимались в темнеющее и чистое небо бесчисленные дымы, да зазывали и до хрипоты торговались лавочники. Хозяйки готовили обед мужьям независимо от того, кто владел городом, а негоцианты все так же пытались продать свои товары. Не изменился и не пропадающий ни днем ни ночью шум большого города. К говору почти двадцатитысячного населения присоединялись мерные выдохи седой Атлантики, непрерывные вздохи ветра и торжественный бой колоколов протестантских кирх.

Там, где в Нью-Йорке двадцатого века размещался самый кончик района Даунтаун (который в те времена был гораздо ýже, потому что его еще не расширили за счет подсыпанной земли) стоял защищающий вход в гавань каменный форт. Из бойниц высоких стен угрюмо выглядывали батареи двенадцати— и тридцатидвухфунтовых орудий. Напротив него, в двухэтажном доме, резиденции еще 'старого' губернатора, где разместился 'новый', было чисто и чинно и ничего не говорило об опалившей город военной грозе. У двустворчатой дубовой двери, столь высокой, что через нее мог, не сгибая головы пройти настоящий великан, застыли истуканами два рослых стрелка — индейца, в странного, темно-зеленого цвета шлемах и такого-же цвета панцирях. Жарко блестели стальные острия штыков на винтовках за спиной. Простые горожане от греха подальше старались побыстрее пробежать мимо резиденции губернатора. Мало ли что подумают навахо! Вдруг заподозрят в каком-нибудь умысле против новой власти?

Напротив часовых остановился невысокий, взлохмаченный человек весь перепачканный в саже и угольной пыли, с целой шапкой нечесаных волос на голове, с плеча свисала бухта веревки. Он стоял перед навахо, то и дело переступая с ноги на ногу и комкая в руках шапку, пока один из них не обратил на него взгляд.

— Ты кто, снежок?

— Сэр, мне приказано почистить трубы в доме губернатора.

— Подожди, — сквозь зубы процедил индеец и поднял трубку висевшего на стене телефона. Коротко переговорив по-навахски, приказал, — Жди, и равнодушно перевел взгляд вдаль.

Через несколько минут спустился седой камердинер, чисто выбритый с лишенным всякого выражения темным, медного цвета лицом и свиными глазками, утонувшими в сытых щеках. Если бы не желтая звезда на груди, ничего бы не говорило о его подчиненном положении. Оглядев трубочиста стылым взглядом, словно у жабы, повелительно махнул рукой и, немало не заботясь о том, правильно ли его поняли, направился вглубь дома. Немного поколебавшись, трубочист направился за ним.

Через десяток минут открылся люк, и трубочист забрался на крышу резиденции. Вокруг море красночерепичных крыш, изредка словно островки обгоревшие провалы незалеченных следов войны, за серыми городскими стенами и башнями главное отличие от времен до навахо: деревянные укрепления лагеря осужденных судом. Гулко стучат копыта по деревянной мостовой, изредка прогудит проезжающая машина, но сильнее всего слышны десятки людских голосов: прохожих, уличных мальчишек, торговцев, зазывающих покупателей, сливающихся в неумолкающий гул, в котором вычленить какой-либо голос невозможно.

Оставшись один, трубочист повел себя в высшей степени странно. Вместо того, чтобы заниматься порученным ему делом — чистить трубы от сажи и гари, поочередно подходил к ним и на веревке спускал вниз некое устройство. А сам замирал рядом, вложив в ухо бусинку, присоединенную с другого конца веревки. Только на пятой попытке разговор внизу так заинтересовал его, что он решил прослушать его до конца.

— Господа, позвольте представиться, я Лорд-председатель его Величества Почтеннейшего Тайного Совета лорд Дадли, — произнес старческий, но еще вполне бодрый голос на том диалекте английского, который в будущем назовут оксфордским произношением и, после секундной заминки, добавил, — моего спутника зовут лорд Абердэр.

— А это я удачно попал, — прошептал на русском трубочист, устраиваясь поудобнее.

— Я знаю кто вы, — ответил грубый голос, при звуке которого трубочист вздрогнул. Он столько раз его слышал, что, наверное, голос губернатора мог вычленить среди самой густой толпы.

Повисло секундное молчание, но видимо поняв, что другая сторона не собирается представляться, старческий голос продолжил:

— Сэр! Вы: Соединенные племена Америки и moskovit вместе с их покровителями Mastergrad такими же пришельцами из будущего, как и вы, сейчас сильнейшие державы Земли и значит между вами может быть только вражда. Английская Корона тоже противники moskovit и значит мы нужны друг другу, у нас общий враг, а враг моего врага — мой друг.

— Белые нам друзья... смешнее и нелепей этого я еще не слыхал. Что вам нужно от навахо, лорды?

— Сэр! — с горячностью воскликнул человек, судя по голосу, совсем молодой, — как представитель великой державы я требую к нам уважения!

— Да ничего ты не можешь требовать, и твоей великой державы больше нет, ее в хвост и в гриву бьют франки, которых мы вышвырнули из Америки словно нагадивших на пол котят.

— Но сэр! Я попрошу относиться к нам с уважением как к полномочным послам... — договорить он не успел, его перебил все тот же грубый голос.

— Щенок, ты мне надоел, — после секундного молчания грубый голос продолжил, — если ты, Дадли хочешь переговоров, убей его собственной рукой или убирайся обратно за океан!

— Сэр, — после некоторой паузы произнес старческий голос, — к чему такие крайности, мы же цивилизованные люди и всегда можем договориться.

— Это вы цивилизованные люди а я всего лишь дикий навахо и, или ты пристрелишь щенка, или немедленно отправляйся обратно. Это мое последнее слово.

— Что вы себе позволяете, — пронзительно крикнул молодой, — мы послы, и через несколько томительных секунд, — сэр, сэр, что вы делаете, неужели вы выстрелите...сэр...

И тут, внезапно и резко, словно топор палача по шее узника, по нервам ударил выстрел, невольный слушатель разговора зябко вздрогнул.

Послышались негромкие хлопки ладоней.

— Браво сэр! Есть еще решимость у английской аристократии, вижу, что вы действительно заинтересованы в переговорах. А о щенке не жалейте, каждый человек сам архитектор своего счастья. Майкл, Ахига уберите это.

Послышался звук, словно по полу волочили что-то, потом тот же голос продолжил:

— Итак, что англичане хотят от нецивилизованных навахо.

— Сэр, — старческий голос слегка дрожал, но только это говорило об испытываемом его обладателем волнении, слова он выговаривал твердо, как говорили в двадцатом веке американцы, с неподвижной верхней губой, — и зачем весь этот спектакль с убийством моими руками несчастного лорда Абердэр?

— Вы, англичане, тоже не всегда поступаете разумно и отдаетесь на волю эмоций. Живущий в стеклянном доме не должен бросать в других камни! Мне хотелось убедится, что мы нужны вам ну и не скрою немного позабавиться...ты даже не представляешь какое я удовольствие сейчас получил, а для ведения переговоров вас сэр более чем достаточно, — после некоторого молчания он продолжил, — вернемся к моему вопросу: так что вам нужно от навахо? И учтите я понимаю только грубый язык выгоды!

— Сэр, нам нужно оружие вашего производства, паровые двигатели и некоторые ваши технологии, вот, — послышался шелест бумаги, — полные перечень необходимого нам.

— Посмотрим... о... 4-х, 8-ми и 18— ти фунтовые стальные орудия, винтовки... технологии производства стали... Вы много хотите, перечень аж на два листа, а что мы будем иметь взамен?

— А разве союзники не должны помогать друг?

— Белым мы никогда не будем союзниками, если наши интересы совпадают мы можем сотрудничать, но все имеет свою цену!

— Сэр, мы признаем владения в Северной Америке, которые навахо захватили у британской Короны принадлежащими вам по праву войны.

— Бесплатных обедов, лорд Дадли, не бывает. Этот континент и так наш, так что предлагайте хорошую цену в золоте, и мы подумаем, что из вашего списка мы можем вам продать.

— Сэр, Корона сейчас ограничена в финансах. Война за испанское наследство поглощает средства словно библейский Молох. Как насчет предоставления нам кредита?

— Так не пойдет. No money, no honey', (За удовольствие надо платить).

После непродолжительного молчания раздался старческий голос.

— Ведущие банкирские дома королевства готовы предоставить Короне кредит, чтобы купить все нужно для продолжения войны мы найдем средства.

За спиной зашуршали нападавшие на крышу сухие листья, и, обернувшись, трубочист увидел руки забиравшегося наверх человека.Выдернутый из штекера провод с бусинкой наушника на конце полетел в карман. Когда на крыше появилась знакомая фигура камердинера, мастер очистки труб с шумом усердно орудовал веревкой, прочищая трубу от копоти. Камердинер бесшумно подошел поближе и встал за его спиной.

— Кхе-кхе — с шумом откашлялся.

Трубочист стремительно обернулся, мгновенный испуг на лице сменился удивлением.

— А, это вы, сэр! А я и не заметил, как вы подошли!

— Еще бы ты заметил! — с самодовольной ухмылкой произнес камердинер, доставая из кармана трубочку и страшно дорогую и статусную зажигалку производства навахо, — Недаром я в молодости ходил с трапперами по здешним лесам! А чего так долго чистишь? Вроде после зимы все почистили?

— Не знаю, сэр, но грязи много, извольте поглядеть! — трубочист вытащил из трубы веревку, на конце ее болтался черный от сажи ершик.

Камердинер наклонился, прищурился близоруко, отчего его лицо и виски покрылись такими глубокими морщинами, каких трубочист в жизни не видывал. 'Предатель!', — подумал он, с невольной гадливостью окидывая взором с годами расплывшуюся фигуру холуя навахо.

— Кхм... Ладно, чисти, работничек! — покровительственным тоном произнес камердинер, зажигая трубку и пуская первый, самый вкусный дым в темнеющее небо, — До ночи успеешь?

— Постараюсь, сэр!

— Ты уж постарайся, работничек, а то у меня много других дел помимо тебя!

Камердинер, щурясь на дым, молча курил. Далеко на западе на сумрачном горизонте заалела полоса неуютного, тревожного заката, когда трубочист, наконец, закончил работу. Получив несколько медных пенсов британской чеканки: навахо только собирались наладить выпуск собственных монет и в бывших британских владениях пользовались 'старыми', с поклоном пробормотал слова благодарности и вышел из особняка. Стражи у двери проводили его безразличными взглядами, словно не человека, а нечто неодушевленное, еще через пару минут длинная и тонкая фигура в черном скрылась за угловым домом.

Всю следующую неделю никому так и не получилось проникнуть в резиденцию губернатора.

Вольно гуляющий по акватории порта свежий, пропахший йодом и гниющей рыбой ветер, гнал к берегу пенистые гривы волн, стучал портовым мусором об укрепленные сваями пирсы, раскачивал пришвартованные к ним убогие рыбацкие суденышки. Рвал стяги с разноцветной радугой со стоящих в дальнем углу порта военных пароходофрегатов навахо. Гавань, после захвата города, давно забыла веселый плеск падающих в воду якорных цепей, скрип извозчичьих телег, божбу боцманов и крики портовых грузчиков. Под угрозой немедленной конфискации судна и ареста экипажа ни один европейский капитан не осмеливался приблизиться к берегам Северной Америки, а какая-либо торговля со старым континентом была прекращена. Хотя европейские товары время от времени появлялись в городе, но торговали ими украдкой и задирая цены до умопомрачительных высот. Поэтому, когда в гавань две недели тому назад зашли четыре двухмачтовых брига явно европейской постройки, но без флагов на мачтах и кормах и встали на якоря посредине бухты, это стало настоящей сенсацией. Несколько дней любопытные горожане толпились на пристани, рассматривая таинственные корабли и гадая кто это? Бриги качались на морской волне; на чисто вымытых палубах моряки мелькали очень редко; на крутых кормах сверкали на солнце стеклом по три яруса искусно изукрашенных дубовой резьбой окошек. На черных бортах закрытые пушечные люки, между ними две белые полосы. Белеют на реях туго скрученные паруса. На берег так никто и не сошел и понемногу люди разошлись, лишь любопытные мальчишки продолжали шнырять по пристани, да суровые рыбаки каждое утро поднимали паруса чтобы выйти мимо таинственных кораблей в море и вернуться к закату с уловом.

В этот день с утра с низкого, укутанного хмурыми тучами неба шел редкий, но нудный дождь, индейское лето прошло, поэтому никто, кроме рыбаков и вездесущих мальчишек не видел, как порт оцепили суровые и заносчивые индейские воины, а таинственные европейские корабли подняли каждый по два больших прямых паруса на грот— и фок-мачтах и один прямой носовой — на конце длинного бушприта. Туго натянувшаяся парусина засвистела под напором ветра, корабли заскользили по-осеннему хмурому нью-йоркскому заливу. Лорд Дадли в плаще, в низко надвинутой шляпе, стоял у борта и задумчиво смотрел на город. Правильно ли он поступил? Снова и снова он анализировал все факторы, приведшие Корону к позорной сделке с наглыми краснокожими, и вновь приходил к выводу: она необходима для выживания страны и ее лучших людей. А поквитаться с навахо, отобравшими у Британии американские колонии можно и потом, когда у Британии наберется для этого достаточно сил. А мальчишка... А что мальчишка, это просто жертва обстоятельств и жертва, необходимая ради процветания Британии. Прошло не больше десяти минут. Украшенные деревянными статуями голых наяд, мощными руками поддерживающими длинный бушприты, тупые носы кораблей встали параллельно пирсам. Моряки привычно сволокли на берег сходни. Лорд Дадли прервал угрюмое молчание и, обернувшись, махнул кому-то невидимому в глубине корабля. Подгоняемые матросами по колеблющимся сходням потекли на берег закованные в железные кандалы чернокожие. Босые и мокрые, в жалких, едва прикрывавших чресла лохмотьях мужчины и женщины, непрерывным потоком текли на берег. Там их встречали индейцы и, построив в колонны, конвоировали из порта. Это была часть платы за закупленные англичанами товары.