Когда на Земле стало тесно

Краешек все еще тусклого апрельского солнца приподнялся над горизонтом; звезды поблекли, спрятались в серой мгле неба; из утренней хмари медленно проступали голубые купола мечетей с тонкими иголками минаретов по бокам и блеклые сады, вплотную подступающие к стенам древнего Стамбула; белые барашки босфорских волн, как и тысячи лет до этого, безуспешно штурмовали берег, лишь недавно избавившийся от давно не виданного в столице Оттоманской Порты льда. Жители древнего города, камни которого помнили еще легендарное время своего основания выходцами из маленькой области центральной Греции — Мегариды, просыпались от ночной спячки. После обязательного утреннего намаза правоверным, да и приверженцам христианства и евреям, которых среди горожан было не менее половины, следовало приступить к работе. Денег, как всегда, не хватало. К тому же невиданно холодная зима заставила все сбережения потратить на дрова, но великий визирь Невшехирли Ибрагим-паша, да заберут его проклятую душу дэвы в ад, вновь поднял и так совершенно непосильные налоги. Простым горожанам — не приближенным к султанскому двору беям или пашам, приходилось работать с утра и до позднего вечера, чтобы удовлетворить запросы Кафтанджи-баша (султанского казначея) но даже это не гарантировало, что не ляжешь спать с голодно урчащим брюхом. И ладно бы средства шли на великие дела — покорение кяфиров (иноверцев) или на то, чтобы отобрать у проклятых русских бесчестно отторгнутые у правоверных земли на севере. Ради великих дел можно и потерпеть. Нет, нет! День и ночь дворец Топкапы (султанский дворец) развлекался, не обращая внимание на настроение стамбульцев. Собранные с народа колоссальные средств шли на строительство бесчисленных новых дворцов, в Топкапы днем и ночью гремели празднества, совершенно безумные деньги шли на закупку в далекой Голландии любимых султаном Ахмедом III тюльпанов. А между тем гнев народа на мотовство султанского правительства, удесятеренный испытаниями прошедшей зимы вскипал, направляясь на приближенных султана и на неверных — греков — православных и иудеев, а куда без них?

Ранним утром площадь напротив мечети Баезид — одной из самых больших в Стамбуле, заполнили люди. Их было так много, что казалось, что здесь собрались все правоверные великого города, сколько бы их не было. Но не желание богобоязненно помолиться аллаху побудило мусульман в этот ранний час бросить обыденные дела, а стремление выслушать Мехмеда эфенди, знаменитого заступника правоверных. Несметная толпа бурлила, кипела, шумела, словно дьявольский напиток, который нужно только правильно приготовить. Среди скромных кафтанов горожан и пышных тюрбанов мелькали белые войлочные колпаки янычар, яростных и умелых в битве, они пришли со своим оружием. Из-за задержек жалования после долгой и непривычно холодной зимы верные псы давно гневались на султана. Впрочем ножи, кривые клычи (турецкие сабли) и даже огнестрел были и у многих гражданских.

Человек в зеленой тюрбане, стоящий на арбе на фоне стена мечети, покрытых искусными мраморными и гипсовыми резными пластинами, поднял руку. Дождавшись, когда шум бушующей, словно штормовое небо толпы немного утих, надрываясь закричал:

— Правоверные, аллах милостивый и милосердный повелел повелителям правоверных заботится о своих подданых. Однако нынешний владыка Блистательной Порты забыл о замогильных страданиях и волосяном мосту для грешников. Напротив того, день и ночь Топкапы празднует. Ему не до нужд Уммы (религиозная община)! Никому, слышите правоверные? Никому не помогли этой зимой когда тысячи правоверных замерзли насмерть! А собираемое с нас золото льется рекой, и никто его не считает. А зачем, если можно просто поднять налоги! Вы хотите узнать куда уходят с кровью собранные с простого народа деньги?

Из толпы послышались крики: 'Да. Хотим!'

— Любимые султаном тюльпаны давно возят из Голландии целыми кораблями, каждый год строят новые дворцы для султана. Вот куда уходят деньги из казны! Расточители и моты развлекаются. Несравненный Мехмед II довольствовался всего одним дворцом, зато был великим Завоевателем этого города! Чтобы оплатить султанскую роскошь мы вынуждены тяжко трудиться с утра и до вечера, а придворные проводят свои дни в празднествах и увеселениях! Они наели такие животы, что скоро не смогут войти в дверь! А наши дети ложились спать голодными и замерзали насмерть потому, что у их родителей не нашлось акче чтобы купить дрова! С правоверных высасывают последние соки!

Толпа загудела возмущенно. Как опытный кулинар перед подачей на стол разогревает блюдо, так и Мехмед эфенди разогревал толпу, говоря ей то, что она и сама хотела услышать и подготавливая к тому, что она должна совершить.

— Правоверные! Вы знаете, кто в этом виноват? Так вот я скажу вам, кто это! К телу Блистательной Порты присосалась жадная свора презренных собак. Верховный визирь Ибрагим-паша повышает каждый год налоги не сам! Подлые кяфиры и евреи нашептывают в уши Ибрагим-паши и даже султану свои неправедные советы! А потом вы удивляетесь, почему налоги каждый год повышают.

Длинное длинноносое лицо Мехмеда эфенди разгорелось от жгущих людей слов.

Кружились головы. Тысячи народа затихли. Кровью наливались глаза...

— Во имя аллаха милостивого и милосердного, мы не должны терпеть столько несправедливости! Мы должны все отправиться к Топкапы и потребовать от султана наказать Ибрагим-пашу и неправедных советников, всех подлых кяфиров и евреев! Все, все, правоверные, идем на Топкапы!

Грозный гул прошел по многотысячной толпе. Резко и вразнобой затрещали неизвестно откуда появившиеся барабаны. 'Пошли, На Топкапы!', — завопили дикие голоса, замелькали вытащенные кривые сабли и ятаганы. Заворчала, зашумела, закричала толпа, неспешно потекли людские ручейки по узким улочкам и переулкам в сторону резиденции султана. Впереди несли черное с надписью арабским буквами знамя шариата. Вся чернь Стамбула пошла за Мехмедом эфенди, а он велел не щадить врагов ислама.

Мстить кяфирам и евреям начали еще по дороге. Кроваво-огненным шквалом прошли бунтовщики по древнему городу и всюду они несли смерть и огонь. Гогочущие толпы вооруженных грабителей и насильников врывались в дома и обрушивали свой гнев на беззащитных греков, армян и еврееев. Несчастных хозяев выволакивали на улицу, где продолжали истязать самыми изощренными способами и резать, не разбирая женщина или мужчина, старик или ребенок. Дома подвергались тщательному разграблению, а потом поджигались. Черные маслянистые клубы дыма низко стелились над крышами словно готовили будущие жертвы к сожжению.

В узких проулках между дворов и каменных оград в лужах крови лежали убитые, на земле и камнях мостовой валялись человеческие внутренности. Носились испуганно оседланные лошади, их со смехом ловили. Особенно дикие и злые налетчики, разводили во дворах костры, куда, предварительно вспоров брюхо, бросали еще живых жертв, не делая пощады даже детям. Весь город был объят дымом и смрадным запахом сгоревшей человеческой плоти, везде раздавались крики, рыдания и стоны. (Это не совсем придумка автора, см. Массовые убийства в Баязете (1877 год)). Выпущенные из тюрем заключенные немедленно присоединились к восставшим.

Немного не доходя до Топкапы, где начинались кварталы знати, толпа заметила черный густой дым, поднимающийся из-за поворота.

— Это шайтанова арба Ибрагим-пашы! — взлетел чей-то крик над покатыми крышами дорогих особняков. Следуя за европейской модой, великий визирь приобрел во Франции модную игрушку: самоходную повозку — паромобиль, правда сердце ее — двигатель с паровым котлом привезли из России. Часть толпы отделилась, с криками бросилась догонять. Чадно дымя из высокой трубы и, вращая блестящими деталями и высокими, в рост человека металлическими колесами, железный конь со скоростью бегущего человека удалялся в сторону моря. Наемный наездник — франк испуганно выглядывал из маленькой кабинки на высоте двух человеческих ростов позади арбы.

Вид удирающей железной повозки разъярил толпу. С криками и руганью восставшие кинулись догонять. Догнали, ожесточенно рубили колеса стальными ятаганами и саблями, пытались руками остановить шайтанову арбу, но все бесполезно, лишь несколько трупов зазевавшихся и попавших под колеса остались на окровавленных камнях мостовой. Кто-то сообразил стрелять по наезднику-франку. Затрещали выстрелы. Кяфир выпал из кабинки и был тут же искромсан разъяренными налетчиками. Оставшаяся без седока арба проехала совсем немного и ткнулась в прочную стену забора, бессильно завертела колесами, выбрасывая из-под них вырванные булыжники мостовой. Над головами восставших заколыхались откуда-то захваченные лестницы. Их приставили к шайтановой арбе, полезли. Рыча от ярости, крушили все, что только могли, но еще не меньше час дым вырывался из трубы, а колеса бесполезно пластали мостовую...

Когда вооруженная толпа двинулись на Топкапы, султанский двор оказался застигнут врасплох. Верных престолу частей поблизости не было. По приказу султана во дворец прибыли крупные сановники и улемы, но было уже слишком поздно, восставшие окружили Топкапы. Султан Ахмед отправил к ним переговорщиков, чтобы узнать, что они хотят. Мехмед эфенди пожелал казни великого визиря Ибрагим-паши и всех иностранных советников. Султан колебался, не решаясь на какие-либо действия.

Когда солнце зашло, стамбульская чернь продолжила грабить и убивать инородцев. Тяжело было видеть эту ужасную картину. Ночной город казался преддверием ада; горели постройки, повсюду раздавались ужасные крики и вопли несчастных; страшно было смотреть на костры, которые везде развели налетчики. На их фоне были отчетливо видны нелюди с их нечеловеческими забавами: среди хохота и дикого крика, которым они подбадривали друг друга, то взмахивал ятаган, закончивший стенания очередной жертвы, то взлетал кверху ребенок, чтобы исчезнуть в пламени.

Выжили только те, кто успел убежать за городскую черту или скрыться за границей городского района Фанар, заселенного новой греческой аристократией, честолюбивой и активной. Там на окраинах закипели настоящие бои, но греки так и не пропустили убийц внутрь. Лишь немногие турки имели сострадание к беспощадно истребляемым иноверцам и спрятали тех в собственных домах. Часто эта отсрочка была временной, если налетчики узнавали об этом, то убивали всех без разбора и несчастных христиан и пытавшихся предоставить им убежище турок.

Ночью владыка правоверных на цыпочках подошел к окну и выглянул. Издали доносились крики и звуки далекой перестрелки, ветер нес тошнотворные запахи гари и горелого человеческого мяса. Восставшие и не думали уходить. На камнях мостовой прямо перед воротами Топкапы горело множество огоньков костров, вырывая из тревожной ночной тьмы густые толпы: стамбульских нищих в живописных лохмотьях, опрятно одетых мастеровых и янычар. То угрожающе блеснет сталью кривая сабля или ствол ружья. Погромы в христианских кварталах продолжались до рассвета, чтобы после недолгой передышки начаться снова. Султан послушал, о чем кричит чернь, на глазах зеленея, словно предчувствуя собственную судьбу. 'Убьют же убьют! Что же делать?' К рассвету и сам не спавший всю ночь султан и его Диван (высший орган исполнительной, законодательной или законосовещательной власти в ряде исламских государств) созрели к тому, чтобы выполнить требования восставших. Заседание Дивана, на котором лично председательствовал султан прошло бурно.

— Народ гневается на Ибрагим-пашу, знать есть за что! — громко произнес Айяс Мехмед-паша, — того и гляди во дворец ворвутся.

— Хочешь моей головой откупиться от черни, — вскочил с низкого, мягкого диванчика Ибрагим-паша, — а случайно не ты ли их натравил на меня?

— Не я поднимал налоги, а ты, тебе и ответ держать перед народом! — Мехмед-паша протянул руку в сторону закрытого окна, сквозь него явственно слышались крики.

— Ах ты! — схватился за пояс еще совсем не старый великий визирь, но оружия там не было.

— Как смеешь ты, безумный хвататься в моем присутствии за оружие? — поднялся с кушетки султан, — взять его!

Телохранители утащили под мышки брыкающегося великого визиря в соседний зал, а еще через пятнадцать минут туда вошел янычарский ага в сопровождении четверых подчиненных. В руках у него был длинный шелковый шнурок (удушение с его помощью было устоявшимся видом смертной казни, применявшимся по отношению к высокопоставленным лицам).

Утром тело несчастного визиря, виновного только в том, что слишком усердно выполнял волю своего господина, выдали восставшим, встретившим труп несчастного бурным восторгом и выстрелами в хмурое небо. Тело погрузили на запряженную ишаком арбу и в сопровождении густой многотысячной толпы торжественно провезли по улицам и переулкам города кроме района Фанар. Упрямые греки упорно не пускали правоверных на свою территорию. Народ забрасывал арбу камнями и объедками, выражая отношение к ненавистному султанскому чиновнику. Солнце неторопливо клонилось к забагровевшему и облачному закату, когда один из сопровождавших процессию янычар засомневался. А вдруг это не настоящий Ибрагим-паша? Слух распространился по бунтовщикам со скоростью огонька на пороховом фитиле. Заворчала, зашумела толпа, ревя кинулась к султанскому дворцу. 'Айда, айда', — завопили дикие голоса. Несколько выстрелов из со стен, окружавших дворец, лишь еще больше разъярили тысячные толпы. С ходу навалились на деревянные, оббитые железом ворота, те скрипнули, но удержались, густо полезли вверх по заранее прихваченным лестницам на стены, поспрыгивали уже на другой стороне. Выхватывая кривые сабли подскочили к воротам, зарубили немногочисленных защитников и сбросили засов. Толпа густо повалила во внутренний двор, с грозным ревом пробежала мимо ухоженных кипарисов и ворвалась в собственно дворец.

Ибрагим-пашу так и не нашли, хотя бунтовщики перерыли дворец от подвала до крыши, обыскали, в нарушение исламских правил даже гарем. Бунтовщики, крича, били камнями окна и тащили все, что только можно унести. В десятках комнат и коридоров Топкапы валялись убитые, со стонами ползали раненые прислужники и придворные; багровели на каменном полу лужи крови; на вытоптанной траве внутреннего дворика лицом к безучастному небу лежало полуголое тело одной из султанских наложниц. На следующее утро, когда толпа ушла из разоренного и поруганного дворца, немногие оставшиеся слуги вернулись. Султана Ахмеда III нашли в собственной опочивальне на огромной оттоманке (широкая тахта), где он любил встречать многочисленных жен и наложниц. Широко раскрытые глаза мертво уставились в узорчатый потолок, на густой и ухоженной бороде засохшие следы слюны и крови, стекавшие из уголков рта. В груди торчал кинжал с фигурной рукоятью — возможно, один из тех, что украшали стены.

Верхушка империи ужаснулась последствиям волнений черни и временно сплотилась вокруг наследника погибшего султана — сына Мустафы II и Салихи Султан, четырнадцатилетнего Махмуда. Едва дворец немного убрали после погрома, подростка торжественно опоясали символом мощи и величия султана — Мечем Османа. Мальчишка с напряженным и слегка испуганным лицом прошел красивейшими Вратами Блаженства, за которыми начинались личные покои владыки Блистательной, но несколько потускневшей Порты, к подданым. После чего торжественно усадил тощий, мальчишеский зад на лишившийся легендарных 25 тысяч жемчужин и бриллиантов трон, ставший простым диванчиком. Лучшие люди империи почтительно принесли юному султану клятвы преданности и поздравили с вступлением во власть сильной и могущественной империей.