Когда на Земле стало тесно

Взрыв поднял землю совсем близко к окопу, ударная волна ударила по перепонкам. Пулеметчик, короткими очередями из переделанного в пулемет автомата Калашникова сдерживавший атаки индейцев беззвучно осел на дно окопа. С первого взгляда видно, он мертв. Крупнокалиберная пуля пробила забрало, в заднике шлема вмяв металл наружу. Лейтенант Ситдиков, смахнув с брови густо капающую кровь, крупнокалиберная пуля повредила каску и ее пришлось бросить, подхватил с земли пулемет. 'Володьку убили... сцуки, получайте!'

'Тра-та-та' — судорожно залился в лае пулемет, заставив индейцев спрятаться за горящей избой. Из-за забора в глубине улицы вынырнул человек с гранатометом в руках, вновь дернулся в лае пулемет, индеец упал. То ли ранен то ли убит.

Послышались торопливые шаги бегущих людей, Алексей обернулся. Старший сержант Ильин, в грязном хб (хлопчатобумажное обмундирование), наполовину расстегнутом, так что из-под него выглядывала кираса, пригибаясь, бежал по узкому, полуобвалившемуся ходу траншеи. За ним тянулась цепочка людей: мастерградцев и колонистов, но мало, намного меньше чем рассчитывал Алексей.

— Где все Сашка?

— Здесь, все кто остался в живых, — слегка задыхаясь от бега произнес сержант.

— Прорываемся.

— Есть! — насколько мог лихо ответил сержант, стараясь внушить подчиненным оптимизм, которого у него самого не было.

— Куда нам прорываться у берега засели стрелки, — выкрикнул недавно прибывший на пополнения взвода солдат. На мертвенно бледном лице дрожали гусеницы губ, — Навахо такие же цивилизованные люди как и мы, надо сдаваться!

Сухо треснул выстрел, боец схватился за грудь, оседая на землю. Рядом упала винтовка.

— Сбросить все кроме патронов и гранат, доброволец есть прикрывать прорыв?

— Я останусь, — протолкался к лейтенанту заметно прихрамывающий бородач из колонистов, — с пулеметом обучен обращаться.

Лишь на один миг воспаленные глаза лейтенанта встретились со спокойным взглядом колониста. Офицер сглотнул, тощий кадык дернулся вверх и вернулся на место.

— За мной, — махнул рукой лейтенант, увлекая за собой по траншее ведущей к обращенной к морю крепостной стене, кучку людей, за их спинами захлебывался от ярости пулемет.

Неприметная дверца в крепостной стене открылась, из нее выскочили уцелевшие русские и мастерградцы. В трехстах метрах, сразу за небольшим холмом тянулись причальные стенки на сваях и деревянная набережная с крепкими амбарами. На стапелях поднимались ребра недостроенного корабля. Соленый ветер продувал сердце и дарил надежду на спасение. В море, в нескольких кабельтовых (кабельтов — 185, 2 м.) от берега стояли вновь подошедшие к берегу пароходофрегаты русского флота, дымы из труб относил в сторону свежий ветер. Не обращая внимание на всплески выбитых фугасными снарядами гейзеров смешанной с дымом и огнем воды, спустили шлюпки. Время от времени борта кораблей окутывались сизым дымом — они открыли ответный огонь по крупнокалиберным батареям навахо. Полные вооруженных матросов шлюпки стремительно неслись к берегу.

Русских заметили, защелкали выстрелы.

Это трудно — пересилить себя, бросить на простреливаемое со всех сторон поле, но надо. Алексей разлепил искривленные судорогой губы и махнул рукой:

— За мной!

Пригнувшись словно это могло защитить от пуль, Алексей изо всех сил бежал по изрытому орудийными попаданиями полю к берегу.

Снаряды выбрасывали в безразличное небо огненно-черные столбы, нащупывая маленькую группу дерзнувших противиться воле навахо русских. Над ухом свистели пули, падали вокруг раненные и убитые люди, но это не могло остановить напор. Нестройная толпа со штыками наперевес бежала позади.

Из груди Алексея вырвался неистовый крик 'Ура!', его подхватили бегущие позади, он превратился в какой-то страшный, утробный и протяжный звук: 'А-А-А!!!'.

В голове билась только одна мысль, скорее добежать и вцепиться в горло врага и бить его! Бить за все, за погибших друзей, за сожженные русские поселения, за тот страх, который испытывал несколько мгновений назад.

Гремели короткие автоматные очереди. Винтовки молчали, на бегу из них особо не постреляешь и, тем более, не перезарядишь а останавливаться и терять драгоценные секунды пока индейцы не опомнились от внезапного рывка русских, нельзя.

Тяжело дыша, Алексей вбежал на холм, за ним, в сотне метров начинался порт. Для нескольких десятков воинов с роучами на головах появление врага стало такой же неожиданностью как и для русских. Нестройный залп проредил ряды и тех и других. Индейцы бросились вверх по склону в штыки.

— Ах гады! — промычал сквозь зубы Алексей и, до крови закусив губу, бросился вниз.

На полпути столкнулись. Над холмом понеслись дикий рев, крики, мат и божба!

Костя — из суворовцев как и Алексей, с разбегу воткнул трехгранный штык в живот индейца. Поднял, на миг мелькнули округлившиеся глаза умирающего человека и открытый в беззвучном крике рот. По-звериному рыча от напряжения, перекинул через себя, словно крестьянин сено в копну во время страды.

Индеец на ходу разрядил винтовку в грудь бородатого русского. Словно наткнувшись с разбегу на стену тот молча рухнул, мертвое тело покатилось вниз по склону.

Русский, увернувшись от штыкового удара, с хеканьем заехал индейцу прикладом по челюсти, тот упал.

Индеец наскочил на сержанта Гордеева, старого, опытного вояку. Махнул томагавком целясь в лоб, мастерградец принял удар на древко саперной лопаты и рубанул в свою очередь, почти перерубив шею неудачника. Фонтаном хлынула ярко-алая кровь, покачнувшись, индеец рухнул. Гордеев рассказывал, что без идеально отточенной лопаты — впору бриться, никогда в атаку не ходил.

На Алексея бежал с винтовкой с клиновидным штыком наперевес здоровенный индеец.

Раскрашенное лицо перекошенное, жуткое, по подбородку тянулась слюна. Страшное аж жуть. На ходу индеец ткнул штыком, целясь в живот.

Тело сработало само без участия разума, сказались долгие тренировки. Алексей отшагнул в сторону, ухитрившись схватить винтовку за ствол, дернул на себя. Индеец пролетел за мастерградца.

— Аааа! — заорал лейтенант, окованный сталью приклад пролетел по короткой дуге, с хрустом впечатался в затылок врага.

Тот рухнул, покатился по склону нелепой куклой, замер внизу разможденным, окровавленным затылком вверх.

Алексей оглянулся. Все это произошло за время меньшее, чем про это рассказывалось. Вокруг только русские и мастерградцы, индейцы кончились. Подхватив своих раненных помчались дальше, к пристающим к пирсам шлюпкам.

— Протянуться, — хрипло крикнул бородатый боцман, гребцы веслами оттолкнулись от пирса, негромко шумел болиндер. Алексей поднялся со скамьи. Город умирал, пылая жадным, дымным пламенем. Мастерградец изо всех сил сжал пальцы в кулаки. 'Постойте суки, мы еще вернемся сюда!'

* * *

В дверь негромко постучали, заглянула молоденькая сестричка в белоснежном халатике. Глазки, маленькие словно у белочки и, такие же проворные, оббежали больничную палату. С железной кровати, из времен еще до Переноса, на нее смотрит больной с белоснежной повязкой на голове и раскрытой книгой в руках, неистребимо пахнет карболкой, сквозь окно напротив виден лес и хмурое зимнее небо. На прикроватной тумбочке — рассыпаны разноцветные пузырьки и пакеты с лекарствами производства фармакологического цеха.

— Не спишь, — звонко произнесла сестричка и, не дожидаясь ответа на риторический вопрос, скрылась за дверью, — проходите, не спит он!

В палату осторожно заглянул мужик, сконфуженно крякнув, вошел. Среднего роста, борода лопатой в застиранной, но чистой косоворотке, в руке бумажный пакет. По внешнему виду понятно — из недавних переселенцев в Мастерград. Алексей его сразу узнал, слегка болезненно улыбнувшись, приподнялся на кровати.

Мужик отвел взгляд от бледного лица больного.

— Здрав будь, барин, — прогудел густым басом, руки сняли шапку, напряженный взгляд уставился на заиндевевшее окно.

— Здравствуйте, но какой я вам, Иван Иванович, барин? Вы меня в два раза старше, в отцы годитесь, я Алексей вам.

— Откуда знаешь ба... — мужик осекся и подозрительно сверкнул глазами из-под седеющих бровей, — Алексей как звать меня?

— Вчера приходили колле... словом друзья пожарные, сказали что вы меня ищите, да вы присаживайтесь, — больной указал рукой на стоящий рядом с кроватью стул.

— Вот оно как, — покачал головой мужик, краешек крепкой шеи, видневшийся из-под косоворотки, покраснел. Прикоснувшись загрубелой и мозолистой ладонью к сиденью стула, словно не доверяя его крепости, присел на краешек, пакет опустился на крашенные доски пола. Руки нервно теребили шапку.

— Как здоровье, Алексей, как тебя по батюшке то?

— Иванович. Да нормально уже все. Доктора говорят на следующей неделе выпишут.

— Это хорошо, — вздохнул мужик и первый раз посмотрел в глаза парню и тут же отвел взгляд, потом неловко произнес:

— Я тут яблочки с апельсинами да мандаринами принес, доктора сказали способствуют они исцелению.

— Спасибо, — улыбнулся больной.

Мужик поднялся, сгорбился.

— Мне на смену скоро, на оранжерею, пойду я... Ты это... не серчай, Алексей Иванович. Думал мы так для вас валандаи (бездельник, лодырь) а оно вона как! — он побледнел, но выговаривал слова твердо и обдуманно, — не со зла я, по дурости да неграмотности.

Все так же не разгибаясь, направился к двери.

— Да не за что! — донеслось в спину и эти слова словно кувалдой ударили посетителя в спину.

Он остановился и повернулся. В глазах мелькнула непрошенная слеза, шапкой смахнул ее. Лицо жалко затряслось.

— Спаси тебя бог за твою доброту, век богу за тебя молить буду за мальца! Он поскребыш (последний) у меня, остальных еще дома бог забрал. Не прав я был, извини если можешь, — мужик истово поклонился, прикоснувшись пальцами к чистому полу и вышел за дверь, осторожно прикрыв ее за собой.

Больной, совсем еще молодой, по лицу не больше двадцати, еще долго смотрел на дверь, на лице гуляла задумчивая улыбка...

За четыре дня до этого.

Небо на востоке зарозовело, краешек солнца приподнялся над степью, его лучи заиграли на волнах небольшой степной речушки по имени Велька, с тихим плеском уже ни одну тысячу лет накатывающих на пологие берега Южного Урала. Самое-самое раннее утро, но уже достаточно светло, чтобы прочитать название на книге; от реки тянет прохладой и тиной, лишь перенос из двадцать первого в семнадцатый век города Мастерграда, сделал речку известной по всему миру, по крайней мере той его части которая присвоила себе право называться цивилизованной. Немного ниже храма Живоначальной Троицы, от асфальтовой с большими заплатами дороги, шедшей параллельно реке, начинался пологий спуск, меж протаявших остатков сугробов и пробивающейся зелени трав, и вот берег. Несколько уложенных в песок с крупной галькой серых от грязи и земли изодранных недавним ледоходом бетонных плит, о них беспрерывно била волна, позволяли спуститься в этом месте грузовому автомобилю. А потом развернутся на выход.

Из-за поворота реки показалась гребная деревянная лодка; немолодой мужик в стареньком треухе, нагнув вниз голову и, упираясь ногами в переднюю скамейку, греб, шумно и коротко выдыхая весенний воздух. Через несколько минут он доплыл до пожарного пирса и уложил истекающие каплями весла на борта лодки. Спрыгнув в воду, вытащил лодку на берег. Пусто, город еще спит. А место прикормленное, надежное и, хотя рыбы в реке было не столько, сколько в первые годы после Переноса, но все равно много.

Перекрестившись на золотые купола храма расположился на деревянной табуретке, поставил рядом ведро. Всплеснув на воде круги, упали три удочки и, мужик принялся ожидать клева. Сначала сонная рыба избегала крючков, но через час принялась клевать. Вскоре в ведерке плескались несколько здоровых, с ладонь, карасей и большой, сантиметров сорок, толстолобик. По дороге начали ездить автомобили, заставляя мужика каждый раз морщится. Спугнут рыбу ироды шумом!

Вверху зашумел автомобильный мотор, резко взвизгнули тормоза. Звук стремительно приближался.

— Какого ирода несет, — тихо прогудел мужик, осторожно косясь на разноцветные наконечники поплавков.

Последний раз рыкнув, пожарная машина остановилась напротив скамейки, на которой сидел мужик. Открылась дверь, появился парень, совсем молодой, лицо гладкое, сытое, видно что из коренных мастерградцев.

— Извини, батя, но это наш, пожарный пирс, так что с рыбалкой придется повременить, мы машину заправлять будем.

И все как-то сложилось вместе и нелепая забастовка, после которой ему присудили такой штраф, что и до лета не выплатишь и стало быть мечты о покупке нового сруба в который можно будет провести електричество и провести трубы с водой идут насмарку. И укоризненные взгляды Авдотьюшки и этот холеный мастерградец со своей машиной. И рыбалка, которая теперь идет насмарку. К горлу подошел едкий ком. Горячая волна внезапного гнева охватила разум, сбрасывая, разбивая в клочья привычный страх перед местными барами. Щеки покраснели. Ноги сами подбросили вверх.

— Вы! Думал тут Белогорье, а то все лжа. Вы такие же баре как там! — мужик ткнул закорузлым, с темной каемочкой пальцем в сторону, — такие же ксплутаторы!

Невысокий чуть выше плеча пожарного, но крепкий и кряжистый мужик бешено вращая черными, бедовыми глазами медведем попер на ошалевшего от неожиданности пожарного. Тот попятился.

— Ты что сдурел? Вон — ткнул рукой в сторону таблички прибитой к столбу немного дальше бетонных плит, — написано же пожарный пирс, не занимать место!

Мужик остановился, глянул на объявление. И правда есть, плечи его поникли, будто из него разом вынули стержень, — не разумею я грамоту...

— Так учись, в школах бесплатно учат.

— Поздно уже мне, — мужик отвернулся. Подойдя к лодке начал укладывать в нее нехитрую рыбацкую снасть.

— Штраф наложили тяжкий. Думал новый сруб купить да провести в него електричество... а теперь дай бог к осени долг погасить! Думал хоть рыбки наловлю, продам. Все какая-никакая деньга в дом...

Оттолкнул лодку, взявшись за весла, принялся выгребать на середину реки.

— А за что, за что штраф то наложил, — уже в спину крикнул пожарный.

— Да за лжу! Ходили за правдой к старшому Мастерграда, за это и пострадал...

Завывая сиреной, пожарная машина неслась, разбрызгивая грязь и лужи по безбожно разросшемуся за последние годы Шанхаю — населенному эмигрантами пригороду Мастерграда. День умирал. От всего: от заборов, от домов тянулись длинные густые тени. На темнеющем небе сверкнула, словно глаз, первая звезда, в окнах домов замелькали огоньки, два световых пятна фар побежали впереди 'пожарки'.

Густой, дымный столб на фоне темнеющего неба показался издалека. Еще несколько минут гонки по ухабам проселочной улицы и автомобиль въехал в огороженный покосившимся деревянным забором двор, затормозил. Фары высветили избу-пятистенку, пожарные торопливо попрыгали на землю. Из окон и открытых дверей густо вырывался черный дым, сквозь черепицы крыши с треском прорывалось пламя. Густые светлячки искр падали на сарай в паре метров от стены. Во дворе стояли шум и суета. Пламя бросало огненные блики на мечущихся перед домом людей с крюками на шесте, лопатами и ведрами в руках. От рассохшейся пожарной бочки с обломанными оглоблями во дворе у соседа выстроилась цепочка, люди передавали друг другу ведра, вода с шипением лилась в огонь. Смельчаки бросались в сени, но тут же выбегали, задыхаясь и кашляя.