— Снимите с телеруны тень, — посоветовал Мровкуб, — иначе голова будет болеть.
Я не ответил, но он не унимался.
— Чтобы отправить свой голос в другой мир, его заклинают и отделяют от владельца...
— Пущее, пущее, — закричал я.
В ответ корабль подпрыгнул, и вокруг раскатился низкий звон.
— Они сдвинули ход времени, — пораженно выдал Евлампий.
— Что тут такого, — заворчал я, опустившись на палубу. — Меня архивариус вон тоже ускорял в Благограде.
— Он ускорял одного тебя, — дрожащим голосом заспорил хранитель порядка, — а перешлёпы замедлили все тридцать миров.
Я только поморщился.
— Такое никому не под силу.
— Кроме источника магии, — возразил Евлампий.
Я высунулся из-за борта. Корабль, и правда, летел над волнами, едва касаясь пенных шапок. Море сонно ворочалось, даже не пытаясь сбить его могучими перекатами сникших бурунов. Наоборот, почти разгладилось, как в самый тихий день, и превратилось в желе из голубики.
— Не может быть, — выдавил я, съехав обратно на палубу.
Над головой застыли редкие облака. Их будто прибили к высокому небу.
— Вечно натворишь чего не нужно, — фыркнул Оливье.
— Чему быть, того не миновать, — отрешенно заметил Ту-би.
Я сглотнул. Зачем спешу? Еще никто во всех тридцати мирах так не торопился к собственной погибели. Прижавшись спиной к борту, я подтянул колени к подбородку и зажмурился.
— Властелину не пристало... — начал шаман, но я так шикнул сквозь зубы, что он замолчал.
То-то! Будут ещё спорить с безгрешностью. Никому мало не покажется. По моему велению замедляются миры. Я всемогущ! Только знак высшей воли от груди оторвать не могу.
Голоса продолжали лопотать, и я уже разбирал отдельные слова. Начал понимать их проблемы, ощущать горести и радости. Настроение стремительно менялось. Как погода в проклятом мире Синей Небывальщины. Хотелось то плакать, то прыгать и вопить во всё горло, но я упорно сидел на палубе, вцепившись в собственные ноги. Вот бы залезть под просоленные доски в самый темный угол, но вместо бесполезной возни я вспомнил то, чему учил хранитель духа. Не пришлось даже зажимать ноздри и уши. Стоило только втянуть воздух и задержать дыхание, как окоченевшие облака над головой сдвинулись. Мир расширялся скачками, и за несколько мгновений разросся до перехода в Таньшан. Новые звуки и запахи. Ещё чуть-чуть и я перейду грань, которой так страшусь, и свалюсь в бездну междумирья, но на пути встала машина Дагара. Чары опутывали все миры, и каждая нить гигантской паутины тянулась к жуткому механизму. Пока не откроется люк под его сердцем, и энергия не хлынет обратно в источник магии, Властелин не станет настоящим Властелином.
Я растворился в новых ощущениях и едва заметил, как мы переместились, лишь краем глаза уловив сияние воздушного кристалла.
Волны поднимались выше бортов. Плевались кислой пеной. Заставляли ёжиться и вжимать голову в плечи, но я всё равно не двигался. Боялся, что спугну охватившее меня спокойствие. Пристыжено замолкли голоса, а я твердил: 'Быстрее, быстрее'. Обратной дороги нет, либо сделаю то, что задумал, либо стратег прибьёт мою голову над своим троном.
Я едва заметил, как вдалеке пронеслись гигантские дворцы Таньшана. На золотых куполах сверкало испепеляющее солнце, но я не чувствовал удушающего жара. Внутренности сковал зябкий лёд. И чем ближе мы приближались к Отдельному миру, тем сильнее сдавливала сердце пугающая мерзлота. Легко сказать, нет другого выхода, и лучше побыстрее отмучиться. Вот только что бы ни случилось, пожить-то хочется подольше.
Мы разгонялись всё сильнее. Корабль летел, а неподвижные облака промелькивали над головой, растягиваясь в бесконечную зыбкую полосу.
Хватит!
Я оторвался от борта и на негнущихся ногах поковылял в каюту капитана. Больше не хочу видеть ни бестолковые черные волны, ни трупные черви сгущающихся туч. А то уже тянет прыгнуть в пучину, чтобы всем мукам и правда пришёл конец.
— Только давай ничего не надевать на голову, — серьёзно предупредил Евлампий, когда за мной закрылась дверь.
Я кивнул. Ничего не хочу. Только чтобы всё уже закончилось и не тянуло в груди изводящей тревогой.
Медные котлы призывно звякали над столом, а на витраже сквозь бурлящие водяные смерчи неслась стрела, нанизывая на остриё радужные пузыри и пучеглазую рыбу с удивлёнными глазами.
Я тяжело втянул воздух и рухнул на кровать, прижавшись лбом к холодной подушке. Мысли водили сумасшедший хоровод, и казалось, еще чуть-чуть и меня укачает. Я плавал на поверхности бесконечного болота вздорных идей, сползал с тягучей волны на волну, и сам не заметил, как провалился в чёрный омут сна. На этот раз мной побрезговали даже кошмары. Я лишь брёл по бесконечному склону, вокруг мелькали тени, а в гулкой тишине угрожающе стучало моё собственное сердце.
— Вставай!
Я подскочил.
Чича вцепился в жреческую мантию, выкатив покрасневшие глаза.
— Мы проскочим тридцать миров насквозь, — выпалил он, продолжая, запинаясь бормотать. — Насквозь, сквозь, зьььь.
Я отодвинул его в сторонуи выбрался в коридор. Опасливо выглянул на палубу.
Волны поднимались выше корабля. Закручивались пенными колоссами и срывались вниз. Пытались безуспешно вцепиться в паруса, прикоснуться к мачте и расползтись каплями по бортам, но, дотянувшись до несущейся шхуны, вспыхивали облачками пара. Чёрное небо без облаков и звёзд равнодушно смотрело вниз. В Отдельном мире оно видело и не такое.
— Приплыли, — испуганно пробормотал я и полез на корму.
Добравшись до борта, я взглянул на черепаху. Лапы мелькали, как четыре смерча. Пена взбилась в разноцветное жиле и налипла на панцирь, из-под которого на меня встревожено смотрели красные глаза перешлёпов.
— Деревяка плывун тпру! — крикнул я.
— Ничегушечки, — донёсся сиплый ответ.
— Что это значит? — повернулся я к хранителю знаний.
— Талкай? — переспросил Мровкуб.
— Бессчетно. Перешлёпы негоже кастить. Полымалыся. Деревяка плывун бубез тпру! — долетел ответ.
— Они не могут остановить корабль, — перевёл хранитель знаний.
— А говорили не болеет! — взвыл я и махнул рукой.
Бегом взлетел на капитанский мостик и схватился за штурвал. Холодное колесо не слушалось. Без гремлина шхуна превратилась в бездушный кусок дерева. Вот только я и без подзорной трубы видел, что прямо по нашему курсу из-за горизонта поднимаются скалы.
— Вытащите нас! — рявкнул я, не глядя на хранителей.
Оторваться от летящей на меня каменной стены не получалось. Смертоносный берег притягивал. Бездушный монолит рос, расправляя могучие плечи от края до края предупредительно гудящего моря.
— Внизу будет песчаный откос, — вспомнил Молчаливый.
— Он замедлит шхуну, — предположил Мровкуб.
Ту-би жевал тонкую губу, не решаясь сказать.
— Что? — прикрикнул я.
— Вы переживете крушение, — отстранено выговорил он. — Сами знаете, где ваша погибель.
Меня передёрнуло.
— Что ты знаешь? — вскрикнул Евлампий.
— Ваша безгрешность...
— Крысёныш!
— Молчите! — рявкнул я. — Пока не войду в замок, ничего не случится.
— Зачем тогда идти? — не выдержал хранитель порядка.
— Чтобы стратег перехитрил самого себя, — покосившись на хранителя силы, объяснил я.
Скала уже взлетела до небес, но перед острыми камнями тянулся песчаный берег. Корабль заскрипел по дну. Задрожал, задёргался, заскакал, наклонился и вонзил бушприт в крутую волну.
Штурвал выскочил из рук, и я, сжавшись, пролетел над палубой, едва миновав мачту.
Доски вырывались из бортов. Крошились в щепки. Трещали и хрустели, как сломанные кости. Черная шхуна стонала и ревела. С визгом рвались паруса. От удара треснуло днище, разметало остатки палубы, и из трюма ударил фонтан накопленных Оливье сокровищ.
Меня бросило на берег и впечатало в мокрый песок.
Корабль предсмертно грохнул за спиной и затих.
Глава 16. Последняя битва
Я упёрся руками в песок и поднимался, пока грудь не прожгло от дикой боли. Цепь слетела с шеи и повисла на впившихся в кожу иглах. Они извивались и жалили, жалили, жалили. Я стиснул губы и, затаив дыхание, подставил ладонь под кристалл. Зачарованный стратегом артефакт затих. Боль отступила, и я разжал зубы, впуская воздух. Как мог слететь знак высшей воли? Я закинул цепь обратно на шею. На что же я рассчитываю? Хранителю власти хватит мгновения, чтобы сорвать артефакт и заграбастать всё могущество.
Голоса в голове притихли, будто, как я, ужаснулись вида чёрной шхуны. Мачты оторвало, и они лежали на песке, как раскинутые руки. Обрывки парусов разметало по берегу, как взъерошенные волосы. Днище треснуло, и из трюма вывалились бочки, спутанные мотками тросов.
— Не лучший знак, — проворчал Ту-би.
По спине пробежали мурашки. Корабль напоминал выброшенного на отмель мертвеца. Даже деловитый Чича, оттаскивающий от обломков чудом уцелевшую клетку с Великим свином, напоминал краба-падальщика, прихромавшего на пир.
Я подошёл к боцману.
— Умеешь вязать морские узлы?
— Больше ничего не беспокоит? — прорычал Чича в ответ.
— С Константином...
— Опомнился? Он жив. Как и я! Но тебя ведь больше волнуют узлы? А то, что ты нас чуть не угробил, не очень.
Боцман особенно резко дёрнул клетку, и свин испуганно взвизгнул. Чёрные крылья мелко задрожали и опустились. Я попытался дотронуться до них, но Чича отклонился.
— Кто мы все для Властелина? — прохрипел он. — Для тебя, а?
— Вы мне очень...
— Брось! Ты используешь нас и выбрасываешь. Как Оксану, гремлина, Константина. Кто следующий? Я или Ирина?
Хотелось плюнуть в его лохматую морду. Сказать, что я отдаю за них жизнь, пусть подавится своими обвинениями. Но я промолчал и опустил глаза. Лучше чтобы никто не знал.
— Задержи Ирину во что бы то ни стало, — попросил я. — Пусть зачарует кощея, когда почувствует, что машина остановлена.
— Правда? Что еще прикажете, ваша безгрешность? — прорычал боцман.
— Мне нужна веревка.
В меня полетел моток, и я едва успел подставить руки, чтобы не получить им в лицо.
— Извольте, — рявкнул Чича.
— Я...
Он только рукой махнул, не собираясь меня слушать, и потащил клетку дальше, туда, где на сложенном парусе лежал Константин.
— Как ты доберешься до машины? — потребовал Евлампий.
— Быстро, — буркнул я и привязал конец веревки к цепи.
Обернул вокруг груди, затянул еще один узел и продел подмышками.
— Моя, зачарованная, — промямлил Оливье, уставившись на разбитую шхуну, — не тонет, не горит.
Он бормотал что-то еще, и голос с каждым словом всё садился и садился, пока не превратился в болезненный сип.
Я глянул на него краем глаза. Хранитель вкуса закрыл серую морду руками и беззвучно вздрагивал. Я облизал губы, но продолжил молча запутывать знак высшей воли. Кристалл уже потерялся под веревкой, а цепь стягивали многочисленные узлы. Может, Чича и прав. Пока я боролся со стратегом за власть, пострадали те, кого должен был защищать. А сколько жертв удалось бы избежать, если бы я не лишил себя памяти? Будто в ответ голову заполнил шум яростных голосов. Они перекрикивали друг друга, вопили, выли и стенали.
— Ваша безгрешность, вы не посвятите нас... — начал шаман, но я резко бросил: — Нет! — не дав ему договорить.
Моток закончился, и теперь мою грудь сдавливал кокон, скрывающий знак высшей воли. Кому-то придётся помучаться, чтобы его распутать.
Я поднял с обломков белую рубаху и надел поверх перевитой веревкой рваной мантии. Скроем мой сюрприз до поры до времени. Оглянулся на суетившегося вокруг Константина боцмана и, стараясь не слушать раздражающие голоса, двинулся к лестнице.
Как и на барельефе в чистилище, она поднималась прямо из волн и карабкалась по скале вверх. Хорошо хоть дорогу не преграждала суровая цепь магов, а вот от поддержки грозного строя поглотителей я бы не отказался.
Стоило подумать о предках, и знак высшей воли задёргался под верёвками. Поморщившись, я приложил руку к рубахе и зашагал к крепостным воротам, перекрывшим проход в горах. Такие же каменные, массивные и тяжелые, как высокие стены и еще более высокие скалы. По краям створок переплетался рисунок, удивительно похожий на символ гильдии Камневаров. Я протиснулся между ними и полез по истертым ступеням еще выше.
Лестница вилась бесконечно долго, то ввинчиваясь в узкое ущелье, то нависая над бездонной пропастью. Я миновал ворота огня, напоминающие пламенный дворец гильдии Огневиков в Черногорске. Срывающийся на ступени водопад и невесомую арку из прозрачных струй. А лестница всё тянулась и тянулась ввысь, петляя между скалами. Казалось, я быстрее доплыл до Отдельного мира, чем поднимаюсь к замку Властелина.
Веревка натерла подмышками и сдавливала грудь, а голоса так вопили, что хотелось обмотать еще и голову. Пустое небо без облаков, солнца, луны и звезд безучастно застыло, и я не понимал, сколько прошло времени. Ненужная отсрочка выматывала. После кораблекрушения я смирился с неизбежностью, и даже набрался смелости взглянуть ей прямо в лицо. Но отбивая ноги об высокие ступеньки, боялся, что не сделаю решающий шаг.
