Зима гнева

Как-то она умела это объяснить...

Оказывается, так тоже можно!

А блюда, которые Анна готовила, словно бы мимоходом?

Сервировка стола?

Борис Викторович пару раз приглашал друзей, так все норовили потом пролезть на кухню — и к кухарке! И все такие невинные...

Точно — хотят увезти!

А знали б они, что это Анна — вообще не выгнать было бы!

— Нюся, ты...

Анна едва заметно улыбнулась краешками губ.

— Я постараюсь не дать тебе наделать...

— Глупостей?

— Нет. Того, о чем ты потом пожалеешь. А глупости — делай, на то и молодость.

— Старушка нашлась!

Кира фыркнула особенно ядовито.

Анна пожала плечами. Простонародный жест, но...

Она — не старуха. Она приговоренная к смерти, разве что с отсрочкой приговора на год. Фактически, она уже умерла.

— Борис Викторович, вы отпустите со мной Киру? Пока у нас есть возможность?

— Пока?

Анна опустила глаза.

— Моего сына скоро должны выписать. Мне придется увольняться. Простите.

— Увольняться? — искренне удивился Борис Викторович. — Почему?

— Вы в курсе моей биографии, — Анна не спрашивала, она утверждала. — Мне не с кем оставить сына, и я не могу забрать его сюда.

Борис Викторович медленно кивнул.

Он явно о чем-то думал.

— Ладно... Кира, иди, собирайся. Анна едет с тобой, скажешь всем, что она — наша родственница. Скажем, двоюродная сестра твоей матери. И — слушаться ее во всем.

— ПАПС!!! Я тебя люблю!!!

Счастливый ребенок (неважно, сколько ей лет, все одно — девочка, малышка) повис на шее у родителя, обляпал его губной помадой — и умчался.

Борис Викторович недовольно потер нос.

— Где Кира взяла этот кошмар?

— Помаду? Мы купили в магазине, — пожала плечами Анна.

— Лиловую?

— Ребенку лучше поиграть в игрушки дома, чем опозориться на людях. Здесь и сейчас она красится из упрямства, но не пожелает быть смешной в глазах друзей. Кира вовсе не глупа, она поняла, что этот цвет ей не к лицу.

— Интересно, кому он может быть к лицу?

Анна пожала плечами.

— Возможно, вампирам?

— Хорошо, что они не... косплеят по Дракуле. Анна, когда выписывают вашего сына?

— Примерно через две недели.

Гошку уже перевели из реанимации, и Анна с радостью навещала его.

Хелла, какое же это было счастье!

Обнять сына, стиснуть его плечи, посмотреть в глаза — и услышать тихое: "мама"...

Да, сынок.

Я подвела тебя однажды, но больше я не дрогну. Все сделаю! Чтобы ты вырос большим и сильным, способным равно и защитить и защититься.

— И когда вы хотели об этом сказать?

— Сегодня или завтра, как получится. Мне жаль, если я вас подвела, Борис Викторович...

— Анна, почему вы не можете привезти сюда сына?

— Потому что вы этого не одобрите, — пожала плечами Анна.

— Почему?

Ответа не было. Борис Викторович улыбнулся.

— Анна, забирайте сына из больницы и привозите сюда. С Розой Ильиничной я сегодня поговорю. У нас есть гостевые комнаты, там как раз есть одна — на две спальни и маленькую гостиную. Вы с сыном отлично разместитесь.

— Моя работа — Кира.

— А Кире надо научиться о ком-то заботиться, — Борис Викторович потер переносицу. — Я хочу быть честным, Анна. Я собираюсь жениться, Лиза захочет еще детей. Как отреагирует Кира?

— Отрицательно, — Анна даже не колебалась. — Очень.

— А если научится о ком-то заботиться? Будет ли она ревновать к вашему сыну?

— Безусловно, — позволила себе улыбку Анна. Как все одинокие дети, Кира очень ревнива, к тому, что считает своим. Анну она уже зачислила в "свою собственность".

— Но ваш сын — не младенец, а вы умнее Лизы.

Анна кивнула.

— Вы хотите устроить тренировку?

— Именно. Косплей, если хотите. Вы сможете справиться с детской ревностью?

— Я постараюсь, — задумалась Анна.

— Тогда идите. И позовите сюда Розу Ильиничну. Я распоряжусь подготовить комнаты.

Анна чуть заметно поклонилась и вышла из комнаты.

Борис Викторович проводил ее задумчивым взглядом. Но один он оставался недолго.

* * *

Роза Ильинична вошла быстрым шагом.

— Аня просила меня зайти?

— Да. Роза Ильинична, присаживайтесь.

Домоправительница кивнула и удобно уселась в кресло. Откинулась на спинку, вытянула ноги.

Борис Викторович невольно сравнил их с Анной. Вторая садилась на край, с прямой спиной, и выглядела абсолютно естественно. И на голову хоть книгу клади.

— Что случилось? — сразу взяла коня за рога мамина старинная подруга.

— Я хочу, чтобы Анна с сыном пожили у нас. Какое-то время.

— Аня говорила, ей через пару недель ребенка забирать из больницы, — тут же кивнула Роза Ильинична. — Гостевая спальня на втором этаже?

— Да. Там, где две спальни.

— Сделаю. Это правильно...

— Тетя Роза, — Борис Викторович не так часто позволял себе подобный тон, и только наедине. — Как тебе Аня?

— А почему ты спрашиваешь?

— Ты знаешь, я женюсь на Лизе...

— Знаю. Вот паразитка, прости Господи мою душу грешную...

— Все так плохо? — к подобной аттестации Борис Викторович прислушивался.

— Определенно. Даже хуже. Избалованная она до крайности. И братец ее такой... то ей птичьего молока подавай, то соловьиного меда. Всех загоняет и с Кирюхой сцепится.

— А если между ними Анна будет?

Роза Ильинична задумалась.

— Может, и сойдет. Не знаю. Боря, обязательно тебе на этой... криксе жениться?

Борис Викторович улыбнулся.

Крикса.

Любимое мамино слово для обозначения тех девушек, которые не доросли до стервозности, но уже переросли обычную склочность и вздорность.

Жаль, что это слово применимо к Лизе...

— Денег много не бывает. И детей мне хочется. А что до остального — Лиза неплохая. И мать у нее хорошая, домашняя. Воспитаем.

— Думаешь?

— Анна чудеса творит. Может и справиться.

— Это при условии, что Лиза твоя захочет видеть Анну в своем доме.

— А куда она денется?

Роза Ильинична хмыкнула.

— Боря, ты как хочешь, но лучше б ты на Анютке женился. Вот уж кто... хозяйка! И Кира ее любит, и ребенок у Анны есть, она и еще родить сможет. А деньги... всех не заработаешь!

— Тетя Роза...

— Ладно. Ты хозяин, тебе и решать. Но к Анне присмотрись, не девочка — золото.

— Пусть сына перевозит сюда. Мне Ромка рассказал, где она живет — это тихий ужас.

— А почему она там живет — рассказал?

— Конечно. Деньги она на лечение сына потратила, это правильно. В общем, ты комнаты подготовь, как Анна попросит, хорошо? Может, там мальчишке чего надо...

— Надо, наверное. Компьютер у нас старенький есть... для Киры он маломощный...

— Роза, ты посмотри. Если что — купи тихонько, а Анне скажешь — отдали. Поняла?

— Поняла. Сделаю, Боречка.

Женщина поднялась из кресла, потрепала хозяина по волосам — и вышла из кабинета, на ходу становясь опять экономкой.

Борис Викторович откинулся на спинку кресла.

Жениться на Анне?

Смешно...

Пусть Кирюшку дрессирует, так лучше будет!

* * *

— Аня, это — круто! Ваще улет!

— Согласна, это замечательно, — кивнула Анна. — Давай соберем все, что нам понадобится на два дня...

— Зачем? Мантию я уже положила.

— А под нее?

— Хм... джинсы?

— Джинсы. Кроссовки, свитер, рубашка — две штуки, лучше даже три, нижнее белье...

— Ань, не грузи, а?

— Тебя не нагрузишь — так ты и не потонешь.

В Анну полетела подушечка с кресла.

— Вредина!

— Я — хорошая, — парировала Анна, уже немного освоившая подростковый сленг. — И если бы не я, Нимфадору Тонкс ты бы отыгрывала дома. Вот покалечишь меня — и все отменится.

— Подушкой?

— Ей тоже придушить можно. Посмотри на этот свитер?

Кира кивнула.

Свитер подойдет. И вон тот — тоже...

И кстати! Можно взять клеевую красную маечку! И косметику! И топик!

Вдруг дискотека будет?

Анна согласилась и принялась упаковывать вещи дальше. Надо сложить их так, чтобы не помялись. Мало ли где они окажутся, вдруг не будет возможности погладить?

Русина, окрестности Ирольска.

Яна сразу узнала бы эту деревню, хотя ночью та выглядела лучше. Днем же... нищета — она и есть нищета. Дома маленькие, кое-какие и топятся по-черному, клочья полей и огородов, чахлый лес.

Краски?

Серая, черная и коричневая. Еще не пришло время синтетических красок, да и дорого!

Оружие?

Три ружья на всю деревню, и те допотопных времен.

А еще — все, как водится. Кто-то богаче, кто-то беднее...

Что такое продразверстка, крестьяне уже знали. Когда началась война с Борхумом, император приказал покупать хлеб по твердой цене.

Невысокой, все верно.

На рынке можно было взять дороже... только ты доедь до рынка! И получи ту цену! Дождись покупателя, добейся, сбереги деньги...

А если хочешь продавать хлеб государству, тебе этот хлеб и привезти помогут. И заплатят честно...

Идея была не самой плохой. Сорвалась...

Как многое у Петера — по его личной глупости и раздяйству.

Прежде, чем рожать гениальную идею, надо было приструнить родственничков и придворных, которые орали про убытки. Но это-то полбеды!

Поорали бы — да и поели. А вот то, что эшелонов не хватало!

Хлеб было не на чем перевозить, он попросту гнил...

Крестьяне были прекрасно об этом осведомлены. Стоит ли удивляться, что идея померла в зародыше?

Жом Пламенный пошел дальше.

Принцип добровольной сдачи хлеба отменялся. Вводился обязательный.

Борьба за хлеб есть борьба за свободу — красиво выразился жом.

Что под этим понималось?

Немало.

В каждом селе создавались так называемые комбеды — комитеты бедноты. И создавались они для учета.

Учета чего?

А чего попросят.

Кто любит смотреть на суп в чужой тарелке? Да тот, кто над пустой сидит!

Причины, конечно, могут быть разные, от болезни и смерти кормильца до лени и пьянства. Только вот вдов и сирот в тех комитетах не было. А были там крикуны, болтуны, лентяя, которых палкой бы загонять на поле, да и заставлять работать. Той же палкой.

Нет?

А стоило бы...

Жом Пламенный рубанул сплеча.

Каждый владелец хлеба обязан весь избыток, сверх запасов для обсеменения полей и личного потребления до нового урожая по установленным нормам, сдать в месячный срок после объявления постановления

Все трудящиеся, неимущие крестьяне должны объединиться для беспощадной борьбы за свое освобождение. С кем?

Так укажут, не переживайте. А пока собирайтесь в комбеды! И стучите, граждане, стучите. Если что — самым активным дятлам — пятьдесят процентов. То есть наклепал на соседа, взяли с того четыре мешка зерна, так два тебе отдадут. Здорово, правда? И так справедливость умножает! В разы! Понятно же, из злости, зависти или мести никто клеветать не станет, все будут доносить честно и никто не воспользуется возможностью свести счеты! У нас же как? Если бедные, то обязательно порядочные!

Комитеты Освобождения и лично жом Пламенный в это очень верили.

Владельцы хлеба, имеющие излишки и не вывозящие их на ссыпные пункты, а также все растрачивающие хлебные запасы на самогонку являются злостными врагами трудового народа.*

*— Декрет ВЦИК от 9 мая 1918 г. Наша история... Прим. авт.

Что делают с врагами? А вот то самое и делают... и не рассчитывайте, что вас пожалеют.

Прасковья этот декрет тоже слышала. Сложно бы не слышать, когда явились к старосте два десятка "збройных"*, сунули ему оружие в нос, да и пригрозили.

*— вооруженных, жарг. прим. авт.

Отдавай хлеб, негодяй, не то...

Ну а вопрос, хочет ли человек жить — он во все времена задается примерно одинаково.

Крестьяне жить хотели. И на вопрос, есть ли в селении кулаки и мироеды, ответили. Честно.

Почти...

— Ты мне, Иваныч, не дури! Мы ж не подонки какие! Пойми — зерно нужно! Голод в стране начинается! И заплатим честь по чести...

— Золотом?

Жом Кролик, прозванный так из-за длинных и выпирающих передних зубов, покривился.

Ага, золотом!

От золота б он и сам не отказался! И уж точно не отдал его каким-то земляным червякам.

Увы, перед отъездом Петер так душевно освободил казну от лишних денег, что туда заходить было стыдно.

То ли деньгохранилище, то ли бальный зал...

В такую казну ворье — и то приглашать стыдно, как бы на бедность подавать не начали...

Петер, сволочь такая!!!

Финансировать Освобождение было решительно не на что.

Но — бумага была. А потому жом Пламенный распорядился напечатать несколько тысяч облигаций, которыми и приказал расплачиваться за продукты.

Сейчас.

Временно...

А потом, через год или два, крестьяне смогут обменять эти облигации на деньги. Обязательно!

Кто-то из присутствующих не верит в дело Освобождения?

Поименно, пожалуйста! И шаг вперед для удобства. Чтобы не промахнуться...

Крестьяне верили, конечно. Но сдавать продукты не торопились. Приходилось устраивать реквизиции.

Выглядело это так.

Сначала жом Кролик приходил в село или деревню, и пытался уговорить сдать излишки продуктов.

Вот, как сейчас.

— Ты мне, жом, деньги давай, — протянул староста, недовольно разглядывая бумажку. — А енто — шо? С ентим и в отхожее место не сходить — больно бумага плотная. Расцарапает усе...

— Сказано ж тебе, — огрызнулся жом Кролик. — Денег сейчас нет. Летом на деньги обменяешь, в Звенигороде...

— Летось... кушать-от сейчас всем хочется... и иде тот Звенигород? А иде мы...

Жом Кролик скрипнул зубами.

— Твой ответ?

— Ты мне денег дай, жом. А уж мы найдем, что продать...

Хитрый взгляд старосты стал последней каплей.

От сильного удара дед улетел спиной вперед, только лапти в воздухе мелькнули. А дальше...

Два десятка человек.

Два десятка ружей.

Крепкие мужики... навалиться всем миром?

А вот что-то мир иногда наваливаться и не спешит... каждый о своей шкуре думает, и о своей семье, и... вдруг пронесет?

Не пронесло.

Крестьян согнали на главную площадь — всех. Там и держали под прицелом пулемета, благо, выдавался и такой на отряды. А освобожденцы шли по домам, отмечая — вот этот богаче, вот этот беднее...

Понятно же, где богаче — там мироед...

Кому-то понравился платок.

Кому-то подсвечник...

Кто-то залез за икону в поисках денег... полетела на пол лампадка, жалобно зазвенело, разбиваясь, стекло...

— Что ж вы делаете, ироды!?

Фельдшер.

Пьяный в темную голову, бесстрашный и решительный.

За свои инструменты, приглянувшиеся мародеру, он готов был и зубами грызть... и так что пропало...

Ошарашенный солдат Свободы отступил на шаг. Фельдшер наступал, расхристанный, пьяный, вонючий, но яростный и наверное, опасный.

— Не смей трогать, ты, ...!

Растерянность сменилась злостью, злость — действием.

Выстрел в деревенской тишине прозвучал громом небесным.

— Убили!!! — заголосила одна из баб — УУУУУБИИИИИИИЛИ!!!

Прасковья себя особо умной не считала — не с чего. А только увидев солдат за околицей, она мальчишек сразу из дома выпихнула.